— В чем дело? — подойдя к Тиндалу, спросил Айканаро.

Тот ответил озабоченно:

— Похоже, нас на юг снесло. Как бы опять не попасть в то течение…

— Ты же слышишь лед, — напомнила я. — Ты бы почувствовал, что впереди разводья.

— Я и чувствую. Надо опять на север пробиваться.

Новость не напугала меня: я устала бояться. В конце концов, мы уже попадали в разводья. Выбрались из них тогда — выберемся и сейчас.

Арквенэн спросила:

— Интересно, у наших что? По ровному идут или как мы, опять в буераки залезли? Знать бы хоть, где они!

— Далеко, — мрачно сказал Айканаро. — У них тоже буераки. Точнее сказать не могу. Мы с Артафиндэ утром дозвались друг друга, но…

Он не закончил, да в объяснениях и не было нужды: все мы знали, что осанвэ тем слабее, чем дальше друг от друга собеседники, и что оно не указывает направления. Нам придется идти наугад в надежде самим достичь берега. Надежда догнать народ во льдах тает с каждым кругом.

Знал ли Айканаро, чем все обернется, когда решил остаться с раненым и целителями? Наверное, знал, потому и предлагал мне и Арквенэн уйти со всеми. Но теперь это не важно, мы ведь настояли на своем. И не важно, много нас или мало: чтобы дойти куда-то, надо просто идти, будь то в толпе сородичей или с горсткой ближайших друзей…

И мы пошли дальше. В указанном Тиндалом месте спустились в трещину, перетащили волокуши. Ниэллин подсадил Алассарэ, а Айканаро с Тиндалом за руки затащили его на скользкий откос. На той стороне лед оказался еще бугристее, нагромождения обломков — еще круче и чаще. Алассарэ вставал с волокуши всякий раз, как надо было перетащить ее через гряду, и перелезал сам с помощью Ниэллина или Айканаро. Однако препятствия давались ему все тяжелее, двигался он все неуверенней. Спускаясь с очередного гребня, он оступился, Ниэллин не удержал его, и оба кубарем скатились к подножию гряды.

Мы кинулись к ним. Ниэллин сразу встал на колени, приподнял бесчувственного Алассарэ, положил руку ему на лоб… Через несколько мгновений тот со стоном открыл глаза и тут же попытался сесть.

— Лежи, — велел ему Ниэллин. — Отдохни чуток.

— Со мной все в порядке! Просто… голова закружилась.

— Ну да. Конечно.

Ниэллин достал из-за пазухи крохотный сверточек и, развернув, поднес к губам Алассарэ последний кусочек лембаса:

— Ешь.

Сжав губы, Алассарэ помотал головой, как ребенок, который отказывается от невкусной пищи.

— Сам ешь, — пробормотал он, стараясь не разжимать зубов. — Тебе нужнее. Не хочу, чтобы ты об меня убился, как…

— О Элберет, помоги! — вскричал Ниэллин. — Алассарэ! Мало мне твоей болезни, мучайся еще с твоим упрямством!

— Прекратите!

Айканаро взял кусочек из руки Ниэллина и, осторожно разломив, протянул по частичке каждому:

— Ешьте оба. Надеюсь, лембас прибавит вам сил. И убавит упрямства.

Пристыженные, оба спорщика послушно съели по кусочку. Лембас помог! В тот день Алассарэ больше не пытался геройствовать и честно просил остановиться для отдыха, когда не мог больше ни идти, ни терпеть толчки саней. А к Ниэллину вернулись не только силы, но и обычная выдержка, совсем было покинувшая его после гибели отца.

К вечеру Тиндал разыскал среди гряд более-менее ровное место. Как обычно, мы поставили шатер, разожгли огонь, приготовили пищу. Ниэллин полечил Алассарэ, и тот уже не пытался уклониться от его рук… За переход мы одолели около пяти лиг; день прошел почти так же, как проходили дни до нашего разделения с народом. Мы привыкали к нашему одинокому путешествию. Мысль о том, что сородичи наши целы и по-прежнему идут по льдам, поддерживала и укрепляла нас. И… вдруг восточный берег уже не так далек, как кажется?

Наутро Алассарэ проснулся отдохнувшим и бодрым, доел свою рыбу и без вреда для себя отведал общей похлебки из медвежатины. В дороге он шел сам, лишь изредка присаживаясь на волокушу. Ему было тем проще, что мы по-прежнему медленно пробирались на северо-восток между грядами вздыбленного льда, стараясь лишний раз не пересекать их.

Тиндал с Айканаро выбрались было на разведку, поискать дорогу поудобнее, но вернулись быстро и вернулись ни с чем: перевалив пару гряд, они заметили медведицу с двумя подросшими медвежатами. По счастью, разведчикам хватило благоразумия не связываться со звериным семейством! Медведи же, похоже, опасались нас, когда мы шли все вместе: свежие следы попадались нередко, но звери не показывались, заранее уходя с пути. Должно быть, их пугал скрип снега под шагами и волокушами и звуки голосов. И мы решили не разделяться без крайней необходимости.

Осторожность ли была тому причиной или судьбе надоело испытывать нас, но, казалось, к нам наконец-то пришла удача. Погода держалась морозная, но тихая и ясная, лед, искореженный прежними подвижками, оставался спокойным. Алассарэ уверял всех и каждого, что совершенно здоров, но Ниэллин еще три перехода запрещал ему тащить сани и врачевал утром и вечером — пока тот не доказал, что совсем окреп, после недолгой борьбы уложив целителя на обе лопатки.

Тогда поклажу вновь разделили на три волокуши. Тащить стало заметно легче, тем более что от припасов осталось не больше половины. Мы стали идти быстрее, в день проходили лиг по восемь-десять и начали сокращать наше отставание: Айканаро, каждый вечер посылавший мысленную весть Лорду Артафиндэ, утверждал, что осанвэ становится яснее и отчетливей. Он говорил также, что народ наш сейчас не терпит бедствий — и тем ободрял Ниэллина, которого, похоже, по-прежнему угнетала не только гибель отца, но и мысль, что Лорд и Артанис лишены его помощи в деле целительства.

А по мне, оно и к лучшему, что Ниэллину сейчас некого врачевать: ему просто необходима передышка. С виду он одолел свою скорбь, был ласков со мной, спокоен с остальными и даже улыбался иногда. Но у него появилась отцовская привычка устало потирать лицо, и случалось, что он с отрешенным и грустным видом застывал посреди какого-нибудь дела, пока кто-то не обращался к нему и тем выдергивал из печали.

Айканаро неизменно следил, чтобы они с Алассарэ не брали лишний груз; их волокуша была не тяжелее нашей с Арквенэн, и они больше не отставали в пути. Все же мне казалось, что быстрая ходьба дается Ниэллину труднее, чем раньше — уж больно усталый вид бывал у него к концу перехода. Он, конечно, ни в чем не признавался и твердил, что бодр и крепок, как снежный медведь. Пускай! Я уже научилась не верить лекарям на слово, и потому на трапезах подкладывала ему куски побольше и пожирнее — в надежде, что сытная еда поможет сохранить силы. В мясе и жире у нас недостатка не было: нам повезло наткнуться на полынью со стадом морских зверей, и Айканаро с Тиндалом загарпунили одного чуть ли не на ходу. Не пришлось даже надолго останавливаться ради охоты!

Когда еще через пару кругов в конце перехода задул встречный ветер, а небо затянуло плотной, на глазах тяжелеющей пеленой туч, я даже не особенно огорчилась: если придется задержаться, переждать метель, отдых пойдет на пользу Ниэллину, да и остальным не повредит. И мы не отстанем от наших сильнее, чем сейчас — ведь они тоже будут стоять на месте, пока не уляжется ненастье.

— Если только лед не вскроется, — выслушав мои рассуждения, мрачно сказал Тиндал.

У него настроение испортилось вместе с погодой: он чувствовал растущее напряжение льда не больше чем в лиге впереди, прямиком на нашем пути. Взломавшись, лед снова отрежет нас от народа. А если ветер так и будет дуть с северо-востока, нас, чего доброго, отнесет в область разводий, из которой мы едва-едва ушли!

Присев за волокушами, чтобы хоть немного укрыться от резких порывов ветра, мы устроили краткий совет.

Все понимали, что дорога впереди опасная. Тем опаснее, что мы, уже уставшие после дневного перехода, можем попасть и в снегопад, и в подвижки льда. С другой стороны, не стоит ли попытаться проскочить сейчас, пока метель еще не началась, а лед цел? Глупо будет, если мы остановимся на ночевку, а потом повалит снег и лед треснет прямо под нами, или, двинувшись утром в путь, мы упремся в открытую воду!