Рассвет всего.

***

От холода занемели бедра. Ноги Роппертайн еще чувствовал. Они будто разбухли, набрали в себя льда и норовили подломиться под весом, но пока слушались.

В темноте шкрябали по броне Пустыни кирки, ломы. Команда вся вышла наружу и спасала покосившийся ледоход, попавший в расщелину левой гусеницей.

— Шевелись! Шевелись, гнилая ты требуха Темного! — покрикивал во тьму боцман.

Носовой прожектор накренившегося «Бой-парня» сверлил льдину где-то слева от скребущей лед команды. Среди работающих пустынников светилась парочка фонарей, но света все равно не хватало.

Роппертайн поднял воротник повыше, поправил шарф и отошел от тарахтящего ледохода. В его обязанности не входило вызволение машины. Он и так с утра до ночи плавил лед.

Безветрие. Холодное, раскалывающее голову безветрие. Шаман топтался на месте, разглядывая плавные линии снежных холмов. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, он мог их различить.

И тут накатила обида и злость. Если бы не расщелина, он сейчас сидел бы в тепле, в безопасности. Может быть, даже спал. Да и попади трак в щель где-нибудь южнее или западнее — никто б не заставил Роппертайна выбраться из кровати.

Шаман, насупившись, буравил взглядом Пустыню, шевеля пальцами в рукавицах. Увидел фигуру дозорного впереди и чуть левее. Моряк с дальнобоем, закинутым на плечо, оберегал покой работающих товарищей.

В ушах гудело от шума двигателей «Бой-парня». Непрекращающееся тарахтение смешалось с низкими нотами, пульсирующими, мягкими, забирающимися Роппертайну прямо в голову.

Скрипнул снег под ногами, кошка царапнула лед, и ощущение дурноты прошло. Шаман повернулся к кораблю.

— ...че! …че! …ать …ать …я! — доносились неразборчивые команды.

Гул вновь поднялся, раскачался. Он будто складывался в слова: «Мне-е-е-е-е, мне-е-е-е-е, и-и-и-и-и-и, не-е-е-е-е-е». Роппертайн откашлялся, содрал шарф и растер щеки колючими рукавицами.

«Мне-е-е-е-е-е-е-е, и-и-и-и, е-е-е-е-е-е»

Голова закружилась еще сильнее, звук корабля притих, будто заложило уши, но вот голос… Этот голос стал отчетливее. Шаман сказал:

— Эй. Эй!

А затем заорал:

— А-а-а-а-а!

Крик привел его в чувство.

— Что там? — гаркнули сзади.

— Все в порядке, — ответил Роппертайн, шагнул было к кораблю и застыл. К стуку металла об лед добавилось что-то еще.

Сзади. Там, где в ночь уходили снежные волны Пустыни, десятки острых коготков царапали броню замерзшего мира. Шаман резко обернулся, нашел взглядом дозорного.

Может, чудится? Может, переутомился? Один знакомый заклинатель льда рассказывал, как после особенно тяжелой заготовки он три дня жил посреди длинных тонких алых столбиков, которые мял пальцами,а они с ним разговаривали детскими голосами и умоляли выдрать алое из синего.

На деле же его заперли в каюте, где он выл, смеялся и с кем-то спорил.

«Е-е-е-е-е-е-е», — накатилось из небытия. Роппертайн попятился. Цок-цок-цок. Трррррррррр.

Дозорный схватился за дальнобой, и в тот же миг клякса тьмы сбила моряка с ног. Гладкие линии холмов стали неровными, острыми. Шевелящимися. Шаман споткнулся, упал на лед, но торопливо поднялся и побежал к кораблю.

За ним по льду, цепляясь за неровности острыми когтями, неслись прижимающиеся к снежному покрову костлявые фигуры, когда-то бывшие людьми. Высушенные, изломанные, вытянутые, уже скорее звериные тела то и дело сталкивались друг с другом, но сразу же расходились, найдя местечко посвободнее.

— Они идут! — просипел Роппертайн. Торопливо откашлялся, но следующий крик получился ненамного громче. Он опять споткнулся, подвели немеющие ноги. Шаман грохнулся на лед, пребольно ударился бедром и, всхлипнув, попытался встать.

Через него перепрыгнула одна тварь с изжеванным брюхом, затем другая, в которой угадывались изуродованные очертания женской груди. Острая лапа пропорола Роппертайну плечо, с криком шаман рухнул на лед, закрыл голову здоровой рукой, ожидая, когда его начнут драть на куски. Но над головами лишь проносились чужие тела, жадные до плоти. Что-то шлепнулось о плотную шапку, а затем и о парку.

Взревел «Бой-парень», истошно завопили пустынники, и ни один из этих криков никак не мог принадлежать мужчине — настолько высокие ноты брали голоса. Громыхнуло несколько выстрелов, и через несколько ударов сердца все было кончено. Моряков смела волна, пришедшая из Пустыни. Даже сквозь рокот двигателя Роппертайн услышал чавканье терзаемого когтями мяса. Рана в плече пульсировала и жгла. Шаман поднялся на четвереньки, затем встал на ноги. Корабль шевелился. Твари облепили его технические ходы, драли обшивку. Сотни, тысячи паразитов на железном, обреченном на смерть звере.

Шаман зажал рану свободной рукой, с ужасом понимая, что та согрелась от крови, и попятился от корабля в Пустыню. В свете прожектора он увидел, как одна из гадин стоит над телом моряка. Вдруг мертвец извернулся, выгнулся так, как никогда бы не выгнулся человек. Тело пустынника подпрыгнуло, руки скрутились, голова вытянулась по-звериному.

«И-и-и-и-и-и-и-и…мне-е-е-е-е-е-е-е-е», — загудело в ушах. Моряк в свете прожектора встал на четвереньки и стал срывать с себя одежду, иногда заваливаясь на бок как раненое животное.

К стуку когтей по металлу прибавились жуткие стоны оттуда, где только что погибла команда «Бой-парня». Роппертайн выругался и пригнулся. Вновь взвыли двигатели ледохода. Но оставшиеся на борту инструментарии и рулевой с капитаном были обречены.

Кровь подзамерзла, хотя рана болела страшно. Левое плечо жгло огнем от каждого движения, но шаман все равно пятился, отходя от корабля подальше. Ему повезло. Непонятно почему зверье миновало его и забыло про одинокого человечка во льдах. Пусть так.

Пусть даже Пустыня убьет его, но он хотя бы отойдет подальше.

Небо вспыхнуло, по ушам ударил страшный взрыв, и льды ответили ему визгом. Мимо пролетел обломок металла, еще один. Затем что-то врезало Роппертайнупо голове, и он в очередной раз упал. Вскрикнул от боли, выругался и почувствовал выступившие на глазах слезы. Заморгал, смахивая их побыстрее. Руку будто оторвали.

Похоже кто-то из инструментариев подорвал емкость с энгой. Немного героизма на прощание.

Роппертайм поднялся, пошатываясь, и уставился на бурлящее месиво перед собой. Переплетенные в узлы жилы, стягивающие куски черного мяса, пульсировали. Щупальца-ноги огромного монстра обнимали неровности льда. Шаман задрал голову, чтобы увидеть, где заканчивается новая напасть. Вздрагивающая зыбкая масса держала на себе здоровый металлический щит.

«И-и-и-и-и-и-д-и-и-и-и к-о-о-о-о-о-о мне-е-е-е-е-е»

Роппертайм забыл про боль. Плоть обмякла, опуская железо ниже и чуть поворачивая его, так, чтобы обугленныйтруп человека, притянутый екающими жилами-кишками к стали, оказался перед лицом ошеломленного шамана.

«Ко-о-о-о-о-о-о-о мне-е-е-е-е-е-е-е»

В почерневших глазницах бурлило безумие. Роппертайм раскрыл рот в изумлении, а затем протянул к трупу руку. Протянул с ужасом, потому что на самом деле хотел отшатнуться и с воплем поползти прочь от воняющего сырым мясом демона.

Но рука против воли тянулась к переплетению кишок и жил.

— Нет, нет, нет! — заплакал шаман, и в этот момент горелая плоть твари подалась ему навстречу. Сквозь трещины скользнули вязкие пальцы щупалец.

Визг человека, всасываемого в сгусток изуродованных Царном тел, был последним человеческим звуком в ночи.

Мертвец на щите, впитав еще одного заклинателя, поднял обгоревшую руку, указывая направление, и его стая устремилась в Пустыню. На запад.

Целыми днями хозяин пропадал в каюте. Иногда выбирался к товарищам на долгие советы, а иногда приглашал нас с Лайлой к себе.