А значит, не зря.

Басурман шел неспешно и мысли текли также, обо всем и сразу... о смуте, к которой он, молодой и голодный, аккурат, как нынешние, примкнул с превеликою охотой, видя в ней неплохой шанс выбраться из грязи. О золотишке первом... о мертвяках...

...что есть, то есть, небось, не отмолишь, не откупишься. Да с ними, бедолажными, под горячую руку попавшимися, Басурман после встретиться, на небесах. И там уж прощения попросит.

Может быть.

Он сам не заметил, как выбрался из темных глухих переулков на Княжью дорогу, а уж с нее свернул туда, где начинались дома приличные. И остановившись у одного - а ведь и сам он мог прикупить не хуже, небось, хватило бы и на дом белокаменный в три этажа, и на прислугу, и на выезд красивый - залихватски свистнул. Примолкли псы, и сторож взялся за трещотку. А Басурман с легкостью перемахнул через кованую ограду. Только заклятье охранное опалило щеку.

...столько лет прошло, а ничего нового не придумали.

И еще казалось бы, серьезный человек, не последний в ведомстве полицейском.

Басурман легко пересек сад, и огромные волкодавы не посмели приблизиться, чуяли, что не справиться им с человеком, в котором изрядно было крови звериной. Впрочем, о том Басурман предпочитал не распространяться. Он, выпустив когти, с легкостью вскарабкался по плющу и, уже забравшись на балкончик, вновь свистнул.

- Да слышу я, слышу, - пробурчал надворный советник Истомин, позевывая. - Чего разошелся?

- Мало ли, - Басурман окинул фигуру старого приятеля насмешливым взглядом. - А я гляжу, тебе чины на пользу пошли... ишь, с каждым разом все солидней и солидней выглядишь.

- А ты, как был оборванцем, так и остался...

- Кому-то ж надо...

- Выпьешь? - из-под полы халата надворный советник извлек флягу. - Отменнейший коньяк...

- Воздержусь. Сам знаешь...

...та, иная натура, была слишком уж жива, а потому требовала неустанного контроля, ибо попусти и... всякое случится. В прошлом и случалось, и тем Басурман не гордился.

- Знаю, знаю... ишь ты... а будто и не стареешь. Кровь?

- Кто ж знает... старею... скоро отойду.

- Насколько скоро? - Истомин, хоть и гляделся этаким изнеженным барчуком, а слушать у мел, и главное, слышал правильно.

- Может статься, что и на днях... на от. Моим сунули, чтоб по городу разнесли. Я особо ретивого попридержал, да только, чую, тем, кто им платит, не по нраву придется. И мои многие шумят... волчата подросли...

- Не удержишься? - Истомин листочек взял, очочки на нос напялил, пробежался взглядом и сплюнул. - Вот же ж...

- Не знаю. Попробую, но... чую... полыхнет скоро. Если вдруг...

- Не переживай. Позабочусь. И об этих тоже... может, тебе того... сгинуть куда?

Сгинуть-то можно, только вот свои ж не поймут, случись возвращаться, многие это исчезновение припомнят... нет, надобно иначе. И Басурман покачал головой.

Взяли его у самого Марушкиного дома, где ждали, и это было плохо: стало быть знали и про Марушку, и про дочку. Он сперва почти поверил, что это обыкновенные пьянчужки: пахло от них самогоном, терпко, резко. И пожалуй, именно эта резкость и насторожила.

Басурман остановился.

Шагнул было назад.

И получил удар в спину. Клинок пропорол и старую куртейку, к которой вор привык за годы, и рубаху, Марушкой шитую, вошел в бок, разворотивши печенку. А второй и под ребра.

Он и осел мешком...

...чтобы прийти в себя от холодной воды. Тело, изменившееся, не желало умирать. Оно само затянуло смертельные для человека раны, одаривши лишь болезненной судорогой. Басурман опустился на дно реки, илистое, грязное, сохранившее немало тайн, и там уже, извернувшись, разодрал путы, к которым привязали каменюку.

В груди жгло.

Да и силы, пусть и отцовской дурной крови, не бесконечны. И он оттолкнулся, поплыл, а уж после, вынырнув, затаился, благо, ночь стояла подходящая, черная, что кофий, до которого Басурман охотником был. У моста скинули. И хорошо. Он прижался к осклизлой опоре, вслушиваясь:

- И чего теперь? - этот голос он узнал. Войня, из молодых, да рьяных, вор удачливый, но рисковый чересчур, за что и пострадает, мниться.

- Теперь покажи всем перстенечек...

Басурман пошевелил обрубком мизинца. Ничего, отрастет через годик-другой... а может, и к лучшему? Войня не смолчит, похвастает, что одолел старого волка, решит, что на место его сядет, да только, небось, не подумал, что этаких желающих множество сыщется. И если Басурмана побаивались откровенно, - слухи про таланты его ходили самые разные, а неверующих он скоренько разубеждал, стоило клыки показать - то Войня был обыкновенен.

А значит, недели не пройдет, как получит он в бок перо.

Или свинчаткою в голову...

Впрочем, Басурману ли с того переживать? Он пощупал бок. Раны затягивались стремительно, но вместе с ними приходил голод. Наклонившись, он похлебал водицы. А Таранька, оказывается, не просто мелкий домушник, но подлюка отменнейшая... проследил, подговорил.

- И главное, тебя поддержат...

...дружку старинному о переменах сообщат к утру. У него свои пригляды имеются, а вот к Марушке поспешать надо. Если знают про нее, то не оставят в покое. Басурман и поспешал, впрочем, не настолько, чтобы упустить огромного дворового кобеля.

Вкус чужой крови привел в чувство.

Басурман, почти не жуя, заглотил жесткое собачье сердце, икнул и побег. Марушка, конечно, не обрадуется, этаким его завидя, но времени нет, уходить надобно. И кольнуло вдруг: а вот же оно... помер Басурман, и нечего ему возвращаться. А стало быть, самое время убраться куда-нибудь к берегам южным, может, франкским. Помнится, всю жизнь мечтал на мир поглядеть.

Поглядит.

И домик прикупит в каком карамельном франкском городке... выдаст себя за купца отставного или же еще кого... главное, что пришло оно, время жить.

Глава 39

Соломон Вихстахович домой вернулся в пресквернейшем настроении. И пиджачишко новый сымал, в пуговицах путаясь и ворча, что понашивали их, чтоб денег снять. Бросил на стул, а ботинки, вместо того, чтобы, как оно повелось, поверху куском войлока пройтись да гуталином, сберегая кожу, просто в угол кинул. Прошел, что медведь, вздыхая и приохивая, и плюхнувшись в кресло, огляделся.

На дочерей.

На сына, который к поступлению готовился, ибо случилось невероятное - проснулся в невзрачном с виду парнишке дар, пусть и не зело яркий, но... магов до того в семье не водилось, а потому Додиком гордились все. Софочка вот только переживала, как он будет, в том университете, там же и кормят плохо, и родителей пускают лишь по дням особым.

У сына было узкое лицо с длинным носом и тонкими губами. Темные волосы вились, и намека на лысину не выдавая, а глаза, черные, цепкие, глядели ласково. Он первым понял, что произошло неладное, книжку очередную отложил и поинтересовался:

- Разговор будет?

Он слегка картавил, невзирая на все усилия гувернера, нанятого исключительно порядку ради, ибо детей своих Софочка предпочитала воспитывать сама, полагая книжные премудрости не премудростями вовсе. Где это видано, чтоб ребеночка кормили пустою овсянкой и хлебом, маслом мазаным? Или вот голодным спать отправляли? Держали в холоде и излишней строгости?

- Будет, - вздохнул Соломон Вихстахович, но, невзирая на все дурное свое состояние, не решился супруге перечить. А та поднялась, отложив рукоделие, и велела:

- Стол накрывать пора. Не видите, батюшка голоден...

Она искренне полагала, что все тревоги происходят единственно от недоедания или же хворей желудочных, оное вызывающих. А потому при малейшем намеке на неприятности спешила накрывать стол.

Ужинали степенно, без спешки, которой Софочка не любила.

И удивительное дело, тревоги не то, чтобы вовсе отступили, скорее уж сделались куда менее тревожными. И мысли успокоились, и душа прекратила метаться. Оно-то, конечно, ничего хорошего не приключилось, но и плохого...