На самом деле я бы хотел, чтобы она сама задрала юбку и сняла трусики, дала полюбоваться на свои упругие ягодицы до того, как на них останется пара отметин от моих шлепков. Но для одного раза Александра и так ведет себя на удивление спокойно, потому что — это я тоже чувствую — держу ее как раз на грани и если хоть немного пережму — девочка просто сбежит от меня и, не приведи демоны, останется фригидной до конца жизни. С невинными всегда так много мороки и лишних телодвижений, что не такое уж это удовольствие — быть первым. Александра не зря пыталась напугать меня свое девственностью: если бы речь не шла о моем бессмертии, я бы просто подвез ее до дома и нашел менее проблемный вариант.

Но с Бермудским треугольником просто беда. Во-первых, потому, что ее невинность меня заводит, а во-вторых — наши пикировки просто вышибают мне мозг. И даже сейчас, когда я все-таки чувствую ее горячее, как присыпанное перцем чили любопытство, Александра продолжает держать оборону. Будь мы средневековыми королями, я бы, пожалуй, не рискнул штурмовать ее бастионы.

К счастью, единственный бастион, который мне нужно покорить — ее плиссированная юбка и кружевные трусики. Просто откидываю ткань до самой талии и, вероятно, слишком сильно вздыхаю, потому что в ответ Александра топает ногой, как застоявшаяся в стойле резвая кобыла.

У нее просто идеальная задница, и чем больше я смотрю на две крепких ягодицы, тем сильнее мне хочется сомкнуть зубы на каждой из них. Можете считать меня грубияном — кем, я, по сути, и являюсь — но меня тошнит, когда хорошую задницу называют «попкой». Попка — это у младенца в пудре, а у молодой горячей цыпочки — задница!

Спасибо, Отец, что выбрал мне такое сокровище. И сделай одолжение — отведи от нас свой пристальный взор, у чад твоих взрослые игры.

Я бы не удивился, если бы даже в эту минуту он прислал мне одну из своих острот, но тогда бы точно к херам собачьи разбил телефон.

Черное кружево трусиков лежит в ложбинке, «как родное». Нигде ничего не пережимает, не сдавливает. Вздыхаю, опускаю взгляд ниже — туда, где ткань льется между расставленными ножками. Могу только догадываться, но без трусиков она наверняка маленькая и очень упругая — не видно даже намека на «разрез» между лепестками.

Убейте меня.

Думаете, я мучился от стояка эти дни? Ничего подобного. В сравнении с тем, как меня укрывает прямо сейчас, практически постоянную эрекцию последних дней можно списать на «легкий дискомфорт». Но сейчас я просто дурею. Хочется прижаться к ней бедрами, толкнуться так сильно, чтобы Овечка точно до конца осознала, на какие невероятные жертвы я иду, поддаваясь ее желанию повременить с нашими интимными отношениями.

Черт, зачем именно сейчас вспоминаю праведный гнев в ее глазах, когда сказал, что не против услышать ее желание взять меня в рот? Еще бы и про анальный секс брякнул, совсем заклинило.

Но ведь это правда. Это — моя природа. И я, черт все дери, не привык к ванильным отношениям, а обычно называю вещи своими именами и сразу озвучиваю, чего жду от партнерши и что готов дать взамен.

— Перестань на меня пялиться! — рычит мой Бермудский треугольник.

Вот теперь просто из желания хотя бы на время заткнуть ей рот прижимаюсь к ней пахом, совершая пару тех самых движений, которые угадает даже совершенно невинное создание.

Александра вздрагивает, пробует распрямиться, но я продавливаю ее в пояснице и снова укладываю на стол. Вообще-то это уже тянет на непослушание и еще плюс три шлепка, но, если план сработает, мне хватит даже пяти. Я же не собираюсь лупить мою малышку, даже если сейчас она допускает мысль о боли.

— Я хочу на тебя пялиться, Александра, — озвучиваю свою потребность.

Большими пальцами поддеваю на боках ее трусики и медленно, присаживаясь на колени, стаскиваю кружево по ее ножкам в высоких гольфах с бантиками. Если честно, уже сейчас, в такой позе, я бы с удовольствием еще шире развел ее ножки и попробовал Александру языком, и она бы получила такой фейерверк, что вопрос лишения невинности перестал бы стоять так остро. Но прежде, чем получить от меня что-то, овечке придется что-то давать взамен, иначе я обречен спать в пустой постели все десять следующих дней. А это очень негативно скажется на моем моральном самочувствии, как вы уже поняли.

— Ты… у тебя… — заикается чистым возмущением Овечка.

— Научись называть вещи своими именами, Александра. Хочешь сказать, что тебя смущает мое возбуждение, так и скажи: Локи, убери от меня свой член. Может быть, я даже послушать.

Хрен бы там, а не послушаюсь, но на то и расчет: она в жизни ничего подобного не скажет. По крайней мере, не сейчас и не в такой интимной обстановке.

У моей овечки гладкая промежность, как будто в ее организме произошел сбой, и характерного островка волос у нее там не то, что нет, а просто и не было. Хочу погладить пальцами, хочу раскрыть ее плотно и стыдливо закрытые створки. Но сейчас это будет слишком. И надо хотя бы ради разнообразия иногда держать свое слово.

Поэтому, закрыв глаза, прикусывая кулак от того, какой шанс добровольно выпускаю из рук, поднимаюсь.

Александра вздыхает с облегчением, и костяшки ее пальцев, которыми она вцепилась в стол, словно в земную ось, снова становятся розовыми. Хороший знак: Овечка уже не хочет сбежать. По крайней мере там, глубоко в ее мыслях, я не нахожу ни единого подтверждения, что не прав. Будем считать это маленькой паузой. Ей нужно привыкнуть к мысли, что она стоит с выпяченной голой задницей перед мужчиной, которого знает всего несколько дней.

— Не хочу продолжать, — упрямо заявляет она как раз в тот момент, когда я готов «скостить» наказание до четырех шлепков.

Вот так и теряют голову, скажу вам. Даже демоны искушения.

Встряхиваюсь и укладываю ладонь ей на задницу, намеренно проводя мизинцем по впадине между ягодицами.

— В следующий раз, когда захочет что-то мне сказать, Овечка, скажи какую-нибудь непристойность, иначе это просто трата работы роскошного рта.

Ее смущение такое восхитительное и густое, что на вкус почти как клубничное пюре со сливками. А для меня, известного сладкоежки, это лучше, чем всякие суккубские феромоны.

— Держись крепче, Александра, — предупреждаю на всякий случай.

Сгребаю ее волосы в кулак, немного тяну на себя, с наслаждением впиваясь взглядом в прогиб спины.

Блин, я точно рехнусь.

Просто окаменею. Сдурею.

Сорвусь к хуям собачьим.

Большой замах не нужен, достаточно просто отвести ладонь в сторону — и шлепнуть ею по голым ягодицам. Один точный рассчитанный до мелочей шлепок. Достаточно сильный, чтобы ягодицы спружинили — и Александра «поплыла» по столу. Вот поэтому я держу ее за волосы и надежно фиксирую в нужно положении. Но и достаточно аккуратный, чтобы не было боли. Так, вероятно, любящая мать наказывает провинившегося шкодника. Ну на хрен эту метафору!

— Локи! — возмущается Александра.

Но мы оба знаем, что сейчас, когда первые секунды ее придуманного унижения позади, она чувствует именно то, чего я добивался: тепло на коже, как раз над тем местом, где станет влажной после следующего шлепка.

— Повторяй за мной, Александра: я не буду пытаться сбежать, Локи, — командую я.

— Чтоб ты провалился! — ругается она и так восхитительно вертит задницей, что, не чувствуй я ее негодование, увидел бы в этом намеренную провокацию.

Заношу руку для счета «два». Овечка чувствует и подбирается, поэтому напрягает ягодицы и пытается вырваться из моей хватки, но я только чуть-чуть сильнее подтягиваю ее к себе.

Моя ладонь второй раз шлепает ее по заднице. Александра выдыхает открытым ртом, и мне нужно все свое мужество, чтобы не послать терпение к такой-то матери и не склонить ее к минету. Так хочу в этот тугой рот, что в голове темнеет — и на миг собственные мысли превращаются в путанный лабиринт.

— Хочу трахнуть тебя… так сильно, — шепчу где-то между попытками найти выход из лабиринтов разума.

Первый раз за двести лет со мной такое. А ведь это просто два удара по заднице.