Она гладит щенка за ухом, перешагивает заграждение вольера и, не издав ни звука, подстраивается под мой шаг. Что за упрямая женщина?! Чего уж проще: построй мне глазки, поной, скажи, что будешь очень мне благодарна, и что я сделаю тебя счастливой — и щенок твой! Нет же, вместо этого молча идет рядом и пытается надуть Великого обманщика своей насквозь фальшивой улыбкой.

Хорошо, что мне нельзя ее трогать — и мои ладони, кажется, вот-вот врастут в карманы, а то бы я снова отходил ее по заднице.

Дома Александра первым делом бежит в душ и закрывается на защелку.

Погуляли, блин. Сегодняшний день стоит пометить в календаре, как день, когда начался отсчет моих последних бессмертных деньков.

Ну что, сыграем в угадайку еще раз?

Что я, по-вашему, делаю? Бегу к отцу и падаю ему в колени, умоляя передумать? Топаю в магазин безотказных возбудителей, накачиваю ими Овечку и затрахиваю ее до состояния «люблю-не могу»?

Нет, блядь. Я еду на чертову выставку и надеюсь, что треклятого щенка еще не забрали. А потом битый час уговариваю демонессу продать его, а не обменять на моего «питомца». Ну и на закуску эта тварюшка — я о щенке, хоть его хозяйке это прозвище бы тоже подошло — сжирает мой туфель прямо с ноги, а потом чихает огнем на рубашку. Хорошо, что от этого я точно не сгорю. Плохо, что далеко не вся мебель в моем доме огнеупорная.

В общем, когда я впускаю щенка в свою берлогу, а сам топчусь на пороге, раздумывая, куда бы податься, чтоб только подальше от Александры, меня глушит ее счастливый визг. Борюсь с искушением войти и собственными глазами увидеть затапливающий меня фонтан счастливых эмоций, но это лишнее — Александра выбегает к двери, мгновение смотрит на меня и…

Цербер все-таки сделал свое грязное дело, и Овечка запрыгивает мне на шею, но не с криками о помощи, а со сбитым взволнованным, нараспев:

— Ятебялюблюлоки…

Мне кажется, что ослышался, но прежде чем сцапать Овечку в охапку, она успевает упорхнуть и снова уносится в гостиную. А я стою в коридоре, разглядываю обрывки шнурка и драный носок и думаю о том, что домашний цербер, в сущности, не такая уж плохая идея. А с огнеупорностью можно справиться, только надо прямо с утра выписать пару жриц из храма и надеяться, что к тому времени моя квартира не сгорит.

Она сказала: «Я люблю тебя, Локи»?

Блин, что за несносная женщина. Почему нельзя было произнести это как все нормальные люди: с придыханием, влажными глазами и так, чтобы я сразу понял — к признанию прилагается феерическая ночь?

Кстати, когда первое замешательство проходит, я слышу странный запах. Нет, я не о том, что огнедышащая тварюшка уже успела пометить территорию, а о том, что в моей берлоге пахнет домашней стряпней. Знаю это, потому что одно время, после не самого приятного периода в моей жизни, я какое-то время жил с молоденькой вдовушкой — большой любительницей постоянно что-то варить, печь и жарить. Я тоже любил жарить… ее. Но не суть. В общем, сейчас в моем холостяцком углу такой же запах, даже еще лучше. Иду на него, как тот мужик из мифа за путеводной нитью Ариадны, и оказываюсь на собственной кухне, где я настолько редкий гость, что с трудом могу сказать, была ли месяц назад та же мебель или я что-то успел поменять в пьяном угаре?

Но к черту мебель.

На столе накрыт королевский ужин: мясо, какие-то салаты, грибная запеканка.

И все это ясно не могло приготовиться за те пару минут, пока Александра с упоением тискает щенка. То есть, пока я злой и мрачный выпрашивал для нее цербера, она не устраивала потоп в моей ванной, а решила сделать мне… приятно.

Не успеваю понять, что бы это значило, потому что сзади слышны шлепки босых ног и цокот когтистых лап по полу. Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.

Александра прижимается плечом к дверному косяку и смотрит на меня с капелькой настороженности. Ждет, что я сниму ремень и выпорю ее за то, что посрамила своими прикосновениями мои непорочные чашки и невинный кухонный комбайн?

— Я подумала, ты вернешься поздно и…

Она запинается и медленно, нарочно обходя меня по широкой дуге через стол, занимает место около рабочей поверхности, где как раз лежит наполовину нарезанный корень сельдерея. Между прочим, очень даже люблю сельдерей, и вообще ЗОЖник[1]. И не говорите, что думали, будто демон обязан пить слезы невинных младенцев, а питаться новорожденными ягнятами.

— … и ты меня ждала? — подсказываю продолжение ее фразы, очень старательно пряча довольные нотки.

— Ну… — Она берет нож и неуверенно срезает пару пластин с душистого круглого корня. Блин, это чертовски сексуально выглядит, особенно когда она берет кусочек и кладет его в рот, сосредоточенно похрустывая им, как кролик. — Я же твоя жена.

Отец, ты слышал, что она сейчас сказала? Нет, блин, не шли мне свои стебные СМСки!

Просто… ну… типа… спасибо за нее, чего уж.

[1] ЗОЖник (от Здоровый Образ Жизни) — человек, который придерживается правил правильного питания и ведет здоровый образ жизни

Я в какой-то странной и непонятной эйфории. То есть меня просто укрывает, и даже по фигу, что тварюшка притащил из прихожей мой туфель и разлегся посреди кухни, демонстративно поглощая его вместе с подошвой.

У меня сейчас только одна потребность: усесться как можно ближе к Овечке и просто смотреть, что она делает своими руками. Но у Александры на меня другие планы, потому что она торжественно вручает мне еще один нож, подталкивает доску с парой фруктов и командует:

— Их нужно нарезать для легкого салат. Я не успела сделать десерт.

«Я бы тебя съел на «сладкое», — мысленно мурчу я и чудом не отхватываю себе ножом кусок пальца. Я уже говорил, что на всяком колющем и режущем у нас специализируется Каин? А я даже с кухонным ножом на «вы». Но раз уж у нас с Александрой перемирие, то нужно хотя бы попытаться сделать вид, что я полезнее кухонного комбайна.

— Локи… — Александра привлекает мое внимание как раз, когда пытаюсь пыхтеть и раздуваться от количества прилагаемых усилий. — Прости, что сказала про руки. Ты столько раз меня спасал, а я веду себя, как черная неблагодарность.

Называется: начали за здравие, кончили за упокой.

Я-то раскатал губу минимум на «осознала — бери меня, я вся твоя». На худой конец на «готова выполнить супружеский долг». Черт, надеюсь, мою рожу не сильно перекосило, но на всякий случай вернусь-ка лучше к банану.

— Локи? — Овечке явно мало простого молчания.

— Не нужно было напрягаться из-за ерунды, — отвечаю спокойно и сдержано, но все-таки замечаю ее попытку притронуться к моему локтю.

И — оп! — увожу руку до того, как пальцы вцепятся мне в рукав.

Александра сосредоточенно смотрит на поймавший пустоту кулак и тут же воровато прячет его за спину. Краснеет до кончиков ушей, пару раз открывает и закрывает рот, явно перебирая варианты адекватных ответов. К такому повороту точно не готовилась, а то бы за словом в карман не полезла.

Прежде чем сесть за стол, Александра находит самую большую тарелку и водружает туда кусок мяса, который цербер старательно поджаривает огнем из пасти практически до полу обугленного состояния. Нужно купить ему посуду и все собачьи вещи, и…

Бля, а что я буду с ним делать, когда мы с Александрой разбежимся?

Нарочно стараюсь не думать о том, что мое «потом» и ее «потом» — это как расстояние длинною в вечность и отрезок на двадцатисантиметровой линейке. У меня точно нет желания соваться в дела отца и переиначивать его замыслы.

Но, блин, это просто как-то неправильно что ли.

К счастью, я слишком голоден, а моя Овечка очень хороша в готовке. И если тем о выяснении отношений я нарочно избегаю, что нахваливать другие ее таланты — запросто. И моя пустая тарелка — лучшее тому подтверждение. Мы говорим обо всякой ерунде, но в основном обсуждаем особенности содержания церберов в домашних условиях. И чем больше ужасов узнает Александра, тем ярче сверкают ее глаза. Точно бракованная малышка: тормозов у нее нет.