В библиотеке никого: я подрабатываю вечерним библиотекарем и полчаса назад провела последнего посетителя. Виталик всегда подвозит меня домой, а иногда, как сегодня, в пятницу, мы можем погулять подольше: посмотреть кино на открытой площадке, погрызть попкорн, просто побродить по набережной, обсуждая все на свете. Мы оба — бедные второкурсники и копим на билеты в Настоящую Взрослую жизнь. Когда закончим учебу, станем дипломированными врачами, с отложенных средств сделаем первый взнос за ипотеку и, наконец, поженимся.

Незамысловатый типовый план, но он мне нравится.

— Твое окончательное решение? — переспрашивает Виталик. Его вялые руки обреченно болтаются вдоль тела. — Ты знаешь, что у меня сейчас трудности с деньгами, и я, как дерьмо в проруби, болтаюсь от работы к работе, чтобы найти что-то более прибыльное и еще каким-то образом окончательно не завалить учебу. Я… Мне придется экономить.

Киваю, чувствуя себя пешкой, которая прошла полный круг, но у финиша не выбросила на кубике нужное число и пошла на второй заход. Только в нашем с Виталиком случае я уже давным-давно сбилась со счета таких заходов.

— Я перебрался к Наташке, — огорошивает он, вводя новую переменную в нашу постоянную нерешаемую задачу. — Уже и вещи перевез, потому что на мою комнату быстро нашелся желающий.

— Что? — не верю своим ушам. — Но ведь Наташа… Он же живет на другом конце города.

— Зато до института пешком двадцать минут.

Он нарочно говорит это, глядя мне прямо в глаза. Четыре слова, но за ними и упрек, и подножка, и злость, и обида. Мы снимаем комнаты в общежитие для приезжих, в старом корпусе, который расположен у черта на куличках. Университет переехал в новое здание еще лет десять назад, и там выстроили новую «элитную» общагу. А в нашей селят неудачников, как мы с Виталиком: он без родителей, под опекой старшей сестры; и я сирота, под опекой старшего брата. Только вот Наташа — милая славная женщина, которая готовит вкуснейшие в мире пирожки с капустой, штопает Виталику носки и поит лимонным чаем, чуть у него потекут из носа сопли. А мы с Вовкой родные только по отцу. Созваниваемся раз в пятилетку и то по моей инициативе. Иногда мне кажется, что если я перестану звонить и напоминать о себе, он тихой сапой просто забудет о моем существовании.

— Тебе даже сейчас все равно, — горько усмехается Виталик, ошибочно приняв мое молчание за безразличие.

Я хочу сказать, что просто ошарашена новостью, потому что мы оба знаем, к чему это в итоге приведет. С учебой и постоянными подработками у нас просто не останется времени друг на друга. Но разве это что-то изменит? Он завел разговор о том, что нам пора съезжаться, уже зная, что в случае отказа мы поставим большую и жирную точку. И с его стороны это была грязная игра.

— Ты проспишься, и мы поговорим на свежую голову, — продолжаю хвататься за его подвыпившее состояние, как за предлог перенести тяжелое обсуждение на завтра.

Но Виталик мотает головой, говорит: «Пошла ты на хуй» — без единой эмоции — и нетвердой походкой уходит из читального зала. Уходит из моей жизни.

Я машинально поднимаю с пола книги, стряхиваю пыль с обложек, проверяю, нет ли заломов, и аккуратно ставлю их на место, чтобы корешки были строго в ряд. Потом иду к своему столу, проверяю, чтобы не осталось незаполненных читательских карточек, делаю закладку в электронном каталоге, собираю вещи.

Осталась ерунда — поставить здание на сигнализацию и как-то добираться домой.

На улице моросит дождь, так что приходится выудить из-под воротника капюшон куртки и натянуть его чуть не до самого носа. Транспорт уже не ходит, а до метро пешком — минут двадцать. Еще и от него до дома три квартала. Три квартала, которые не просто так называют Дорогой смертников.

По дороге вспоминаю, что у меня закончились кукурузные криспы, и забегаю в ночной минимаркет. В итоге вспоминаю, что и зубная паста подошла к концу, и зубную щетку пора поменять, и еще что-то, и еще. В итоге выхожу на улицу с внушительным бумажным пакетом, который, ожидаемо, раскисает под дождем, несмотря на все мои усилия хотя бы частично затолкать его под куртку. Светофор моргает зеленым, я ступаю на зебру — и ровно на половине дороги несчастный пакет лопается и опустошает на мостовую все свое содержимое.

Стоящая на светофоре красивая спортивная машина слепит светом фар, когда я пытаюсь быстро собрать свое добро. Задача не из легких, потому что запасного пакета у меня нет, а портфель и так под завязку забит учебниками и конспектами.

Слышу звук открывшейся двери, хлопок — и зачем-то кошусь на тень, которая загораживает луч левой фары. Надо же, обычно таким копушам, как я, начинают нервно сигналить, а этот даже вышел, чтобы еще и морально задавить.

Коробка от зубной пасты раскисла, но не мусорить же. Сминаю ее в гармошку, сую в сумку, а тюбик — в карман куртки. Кое-как проталкиваю упаковку с крипсами между книгами. Наверняка все поломала и теперь их точно не намазать медом.

Конечно, не успеваю справиться до «красного». Кто-то сигналит, кто-то объезжает и выкрикивает гадости из окна, кто-то просто едет по своим делам. Только хозяин спортивной машины продолжает стоять на месте. Меняется разве что его поза: опирается бедрами на капот, скрещивает ноги и постукивает большими пальцами по металлу.

— Оригами — совсем не твое, — слышу насмешливый голос, комментирующий мои попытки сделать из бумажного пакета хоть что-то пригодное для дальнейшей переноски. У меня попросту нет столько рук, чтобы забрать остальное.

Игнорирую выпад, но все-таки бросаю дурное занятие. Остается только одно решение, хоть как студент-медик я прекрасно осознаю все его последствия.

— Не сказал бы, что жарко.

Он продолжает насмехаться, пока я снимаю куртку и с помощью узлов превращаю ее в некое подобие авоськи. Под верхней одеждой у меня теплый свитер, но на улице октябрь, дождь и половина одиннадцатого ночи — я начинаю замерзать еще до того, как сгребаю все свои вещи и, наконец, убираюсь с дороги.

Незнакомец догоняет меня через пару минут. Слышу позади торопливый пружинистый шаг и странный запах. Не могу его идентифицировать и разложить хотя бы на первые ноты, но почему-то точно знаю, что именно так пахнет… искушение.

К черту, я просто очень голодная, и единственное «искушение», способное меня подчинить — бульон, горячий липовый чай, теплый плед и сон.

Незнакомец подстраивается под мой шаг. Я инстинктивно покрепче прижимаю «сумку», второй рукой цепляюсь в переброшенный наискось через плечо ремень портфеля. И только через пару секунд осознаю, что дождь как-то внезапно закончился, причем как раз над моей головой.

— Что бы ты ни несла в своих баулах, Овечка, мне это точно не нужно, — фыркает мой непрошенный попутчик — и я, наконец, поднимаю взгляд.

Первое, на что натыкаюсь — насмешливые серые глаза. Потом оцениваю ровный аристократический нос, тонкие черты лица и узкие губы, которые складываются в заинтересованную улыбку, пока мой взгляд ощупывает черты красивого лица.

Вылеплен, словно под заказ. Даже его несимметричность — правая бровь ровная, левая надломлена от природы, левый глаз щурится чуть больше правого. Среднего роста, худощавый, спортсменом не выглядит, но судя по выпуклым венам на тыльной стороне ладоней, периодически ходит на свидания с тренажерами.

Одет дорого. Я не разбираюсь в моде, но свитер выглядит очень мягким — и меня инстинктивно тянет пощупать плотность вязки. Ловлю себя за миг до того, как пальцы на ремне портфеля начинают предательски разжиматься.

— Понравился? — почему-то загадочным шепотом интересуется незнакомец.

— У тебя хороший череп, — говорю именно то, что думаю. Я же медик, будущий хирург, меня куда больше интересует то, что под кожей, чем то, что снаружи.

Что бы этот франт обо мне ни думал, и с какой бы целью ни поплелся следом, он явно ждал чего-то другого. Так бывает, когда выбрасываешь девять из десяти колец — и все до единого попадают на стойки. Но последнее, десятое, которое бросаешь уже практически не глядя, уверовав в победу, улетает от цели так далеко, что какое-то время психика просто отказывается это принять.