Фольклор, впрочем, утверждает, что, когда дьявол появляется в Лондоне, его сплошь и рядом дурят и водят за нос хитрые горожане, способные заткнуть его за пояс по части всевозможных плутней. В пьесе Джонсона «Дьявол – сущий осел» перед врагом рода человеческого город поначалу развертывается в виде некой преисподней:

Но всего за сутки «его обманули, ограбили, избили, в тюрьму засадили и к виселице приговорили».

Встречи с дьяволом случались у лондонцев по всему городу – отнюдь не только на «его собственной» улице Девлз-лейн в Лоуэр-Холлоуэй, впоследствии переименованной. Самозваный пророк Ричард Бразерс заявлял, что видел, как он «прогуливается по Тоттнем-корт-роуд». Иные утверждали, что встречались с ним у того места, где горели на кострах мученики: «Ты – логово Зверя, о Смитфилд!» Кое-кому он попадался на улицах викторианского Лондона: «Дьявол надевает на палец с длинным ногтем бриллиантовое кольцо, закалывает булавкой воротник сорочки и отправляется на прогулку». Панч обращается к «старине Нику» с церемонностью былых времен: «Лицезрея вас в Лондоне, заключаю, что вы здесь по деловой надобности». Одна из обязанностей дьявола – инспектировать тюрьмы. Колридж и Саути вообразили, как он посещает печально знаменитую тюрьму Колдбат и приходит в восторг от интерьера одиночной камеры. Байрон назвал Лондон «салоном дьявола».

Он и гостей принимал, и наперсники у него были. В Лондоне существует богатая традиция ведьмовства, и такие прозвища, как Мамаша Красный Чепец и Мамаша Черный Чепец, до сих пор красуются на вывесках разнообразных заведений. Возможно, славнейшей из всех была «Чертова Матушка» из Камден-тауна, жившая у развилки – там, где сейчас станция метро. Известная в середине XVII века знахарка и прорицательница, выглядела она так: «Лоб морщинистый, рот широкий, лицо угрюмое и неподвижное». О ней рассказывает Дж. Брукс в книге «Призраки Лондона». В день ее смерти «сотни мужчин, женщин и детей видели, как в дом к ней вошел дьявол в собственном своем обличье, и… хотя выхода его ждали с превеликим вниманием, больше он так и не появился… На следующее утро Чертову Матушку нашли мертвой. Она сидела у очага и держала над ним костыль, на котором висел чайник с зельем из трав». Впечатляющее, вероятно, было зрелище – дьявол, шествующий по Камден-тауну!

Еще необычней история про Джека-на?пружинах. Он появлялся на улицах в 1830?е годы и вскоре прослыл «пугалом Лондона». Сохранилась запись показаний некой Джейн Олсоп в полицейском участке на Ламбет-стрит. Бедняжка повстречалась с Джеком на пороге своего жилища. «Она вернулась в дом, принесла свечу и подала незнакомцу, который, представ перед нею в большом плаще, был поначалу принят ею за полицейского. Затем, однако, он мгновенно сбросил верхнюю одежду и, поднеся к своей груди горящую свечу, явил наружность чрезвычайно отвратительную и ужасную, изрыгнул изо рта бело-голубое пламя, а глаза его при этом походили на шары из красного огня». Все это может показаться чистейшей игрой воображения, но те же детали возникают в другом рассказе о встрече с «высоким худым мужчиной, закутанным в длинный черный плащ. Перед собою он нес подобие фонаря с отражателем. Сделав громадный прыжок, он стал перед ней вплотную и, не успела она шевельнуться, изрыгнул ей в лицо голубое пламя». Вся эта причудливая повесть изложена Питером Хейнингом в книге «Легенда о Джеке-на?пружинах и его диковинных преступлениях».

Джейн Олсоп приводит в своих показаниях и другие, столь же тревожащие душу подробности. «Испуг позволил ей бросить на незнакомца лишь короткий взгляд, и она увидела, что на нем большой шлем; белый материал, из которого была сшита его одежда, облегавшая тело очень туго, напомнил ей клеенку. Не говоря ни слова, он кинулся на нее и, схватив за платье и шею с задней стороны, сунул ее головой себе под мышку и принялся рвать платье когтями, которые она с убежденностью называет железными». Она закричала, и к двери подошла ее сестра Мэри Олсоп. Однако та в показаниях для полиции говорит, что, хотя «видела описанную фигуру… была так напугана его внешностью, что побоялась приблизиться и оказать какую-либо помощь». Сбежавшая вниз третья сестра выдернула Джейн из рук чудища, чья хватка была так сильна, что «у пострадавшей оказался вырван клок волос». Сестра захлопнула дверь, но, «не смущаясь учиненным насилием, он громко стукнул в дверь два или три раза». Этот странный стук – настолько странный, что его едва ли можно счесть выдумкой, – представляется самой тревожной подробностью всего этого тревожного эпизода. «А ну открой – я еще с тобой не кончил!»

Вовсе не удивительно, что воображение горожан идентифицировало Джека-на?пружинах как отродье дьявола, и очевидцы описывали его в виде рогатого существа с раздвоенными копытами. В феврале 1838 года его якобы видели в Лаймхаусе извергающим изо рта голубое пламя, и в том же году он, как говорили, бросил в воду проститутку у Джейкобз-айленда в Бермондси. Питер Хейнинг предположил, что все эти дела совершил глотатель огня, носивший шлем или маску для защиты лица. Громадные прыжки, которые он якобы делал, объясняли скрытыми пружинами в каблуках его обуви. Железные «когти», однако, пока еще не объяснены. Но главное состоит в том, что Джек-на?пружинах сделался подлинно лондонским мифом – до того фантастическим и искусственным чудищем он был. Шлемоносный, по-цирковому огнедышащий, обряженный в «белую клеенчатую одежду», этот лондонский дьявол любопытным образом напоминает чертей из кларкенуэллских мистерий. Рассказы о его внешности и поведении разлетались по городу молниеносно; его видели – или якобы видели – в самых разных местах. Эта диковинная фигура словно бы порождена самими улицами наподобие «голема», которого будто бы слепили из грязи и пыли, взятых с определенной территории. То, что Джек-на?пружинах, как и другой, более поздний и более зловещий Джек, так и не был пойман, лишь усугубляет ощущение безличной силы, и чудовищная фигура кажется неким символическим порождением Лондона как такового.

Ибо многим людям город представляется подобием ада. Поэзия XIX века превратила это сравнение в клише: горожане – «сатанинское сонмище», в лондонском воздухе разлит «бурый инфернальный мрак». Адские ассоциации рождал также сернистый запах угольной пыли и дыма, а из многообразных кричащих пороков города можно было составить каталог козней дьявола, явившегося на землю во плоти.

Образов Вавилона и Содома поэтому хоть отбавляй, однако город символизирует ад и в другом смысле, более глубоком. Здесь предельная точка упадка и уныния, когда от назойливых или натужных проявлений сочувствия отгораживаются одиночеством, когда из всех видов содружества остается лишь содружество беды. Из авторов такое ощущение города наиболее сильно было развито, пожалуй, у Джорджа Оруэлла. В его романе «Пусть цветет аспидистра» Гордон Комсток, стоя в 1936 году на площади Пиккадилли-серкус с ее яркой рекламой, замечает: «Там, в преисподней, огни небось как раз такие и будут». Он часто «представлял себя душой, приговоренной к вечному аду… Ущелья холодного мертвенно-злого пламени, а выше – кромешная тьма. Но в аду должны быть муки. Это что – они и есть?»

В Лондоне и сейчас есть места, где, кажется, еще витает дух страдания. В похожем на пустырь скверике у пересечения Тоттнем-корт-роуд и Хауленд-стрит сидят в позах отчаяния одинокие люди. Совсем близко отсюда – на Хауленд-стрит, 36 – Верлен написал свое удивительное стихотворение: «Il pleure dans mon c?ur / Comme il pleut sur la ville» – «Плачется в сердце моем, как дождит над городом». В этом образе серого нескончаемого дождя заключена вся одинокая лондонская тоска. Кладбище за церковью Сент-Джордж-ин-де?Ист, построенной Хоксмуром, влечет к себе несчастных и одиноких. Двор при другой церкви того же архитектора – Крайст-черч-Спитлфилдс – много лет служил местом отдыха для бродяг и душевнобольных; он был известен под названием «Чесоточный парк». На Ватерлоо-роуд близ того места, где она сходится с Йорк-роуд, был знаменитый «Угол бедности»; безработные актеры всевозможных жанров стояли там и ждали в надежде, обычно тщетной, что на них обратит внимание агент какого-нибудь мюзик-холла. Угол этот так и остается безличным и промежуточным местом – с одной стороны мост, с другой вокзал – со своим специфическим ощущением заброшенности.