В XX столетии, однако, главным и повсеместным стал запах бензиновой гари от автомобилей и автобусов. «Воздух заражен их дыханием, – писал в 1905 году Уильям Дин Хоуэллс, – и для нынешней „цивилизации“ эта вонь стала одной из самых характерных». В числе других навязчивых запахов – те, что исходят от собачьего помета на тротуарах и от ресторанчиков с жирной «быстрой едой». Еще – приглушенно-едкий запах метро, который также является запахом лондонской пыли и паленого лондонского волоса. Куда хуже, конечно, цепкий запах утреннего подземного часа пик, когда от полновесных выдохов толпы на задней стенке горла, кажется, осаждается что-то металлическое. Это и человеческая, и нечеловеческая субстанция, как и сам лондонский запах.

Секс ассоциировался в городе прежде всего с грязью и болезнью, а если не с ними – то с куплей-продажей. Связь видна даже в самом языке: hard-core как эпитет применяется обычно к порнографии и означает «грубая, махровая», но первоначальное лондонское значение этого словосочетания – «мусор в виде щебня и кирпичного лома», который использовался при строительстве дорог и зданий. А где мусор – там и смерть. Печально знаменитые окрестности Хеймаркета, где вовсю промышляли проститутки, являли взору «марш мертвецов. Это поистине зачумленное место».

С самых ранних дней лондонской истории в городе бурлила сексуальная жизнь. На Коулмен-стрит археологи обнаружили фаллос римского периода и архитрав с изображением трех проституток (позднее, по иронии судьбы, эта улица была прибежищем лоллардов[80] и пуритан). На месте теперешних Грейсчерч-стрит и Леденхолл-стрит, вблизи древнеримского храма, происходили эротические празднества, посвященные Сатурну или Приапу, а подле амфитеатра, располагавшегося там, где ныне стоит Гилдхолл, вполне возможно, была палестра – место для прогулок, где не было недостатка в продажных юношах и девицах. С разрешения римских властей к услугам горожан были бордели и «форниксы» – сводчатые помещения с «грязными закутками», предназначенными для блуда. Э. Дж. Берфорд в информативной книге «Лондон: многогрешный град» пишет, что на некоторых перекрестках были воздвигнуты гермы – «невысокие каменные столбы, изображавшие бога Гермеса» с возбужденным половым членом, у которого «крайняя плоть была выкрашена в ярко-красный цвет».

Все эти бордели и форниксы означают, что секс в самом торговом из городов уже стал предметом торга. В периоды датского и саксонского завоеваний молодые женщины покупались и продавались, как любой другой товар. «Дозволяется мужчине взять девицу в обмен на скот, – гласит один из саксонских правовых документов, – и сделка будет действительна, если совершена без обмана». А вот строчка из детского стишка, появившегося тысячу лет спустя – в XVIII веке: «В город Лондон я поехал и купил себе жену». Даже в XIX веке, по-видимому, существовали тайные рынки, где женщин продавали с аукционов, и проститутка конца XX века обычным своим вопросом «Do you want any business?» («Сговоримся насчет дела?») подчеркивает именно деловую, финансовую сторону совокупления. Так коммерческий дух Лондона накладывает отпечаток на похоть горожан. Лондон предназначен для купли-продажи. Но беднякам продавать нечего, и, раз так, они выставляют на рынок свои тела. Сексуальное вожделение может поэтому без помех бродить по всем улочкам города. Лондон неизменно отдавал щедрую дань тайному разврату.

Средневековые хронисты, обличавшие лондонское пьянство и всяческую греховность, обрушивались, помимо прочего, на городских насильников, распутников, проституток и содомитов. Из XII века до нас дошло упоминание о Бордхоу – районе публичных домов в приходе Сент-Мэри-Коулчерч. В XIII веке и, возможно, намного раньше существовала улица Гроупкантлейн, протянувшаяся по двум приходам – Сент-Панкрас и Сент-Мэри-Коулчерч (в 1276 году она упоминается в написании Groppecountelane, в 1279 году – Gropecontelane). Смысл понятен из названия (grope – искать, нащупывать; cunt – женский половой орган). К тому же периоду относится упоминание о Лав-лейн («Любовной улочке»), где «обыкновенно забавлялись молодые парочки», и о Мейд-лейн («Девичьей улочке»), «получившей такое название из-за здешнего распутства».

Близ Смитфилда располагался переулок Кок-лейн, «отведенный», как было сказано в 1241 году, для плотских утех. В определенном смысле он стал первым переулком красных фонарей, специфически знаменитым своими многочисленными проститутками. «С наступлением ночи они выходят из своих жилищ… убежищами, где они принимают кавалеров, служат им убогие таверны». Это описание годится для любого столетия – от XIII до XIX, что лишний раз подчеркивает способность иных небольших участков сохранять верность одному роду деятельности, сколь сильно ни менялся бы обступающий их город. В этом переулке обитали типичные лондонские персонажи – такие, как миссис Марта Кинг, «низенькая толстушка, которая прошлой зимой ходила в бархатном платье и нижней юбке», миссис Элизабет Браун, «которая с пятнадцати лет торгует девочками, – женщина скромная и приятная в общении, пока не опорожнит третью бутылку», и миссис Сара Фармер, «рослая могучая баба, наружно и нравом нимало не привлекательная». Ленгленд в «Видении о Петре Пахаре» (ок. 1362) обессмертил «Кларис из Кок-лейн и клирика из церкви».

К XIV веку относятся сведения о судебных процессах против проституток, куртизанок, сводников и содержателей публичных домов. В июне 1338 года Уильям де Долтон был арестован за то, что «содержал скверный дом, где замужние женщины забавлялись с любовниками»; в следующем месяце Роберт де Стратфорд был предан суду за сводничество.

В 1339 году Гилберта ле Стренгмейкера, жившего на Флит-стрит, судили за то, что он «завел у себя нехороший дом с проститутками и содомитами»; на том же судебном заседании разбиралось дело двух куртизанок – «Агнес и Джулианы с Холборна», которых обвиняли опять-таки в потворстве содомскому греху. Выходит, в средневековом Лондоне пышным цветом цвел гомосексуализм, сросшийся с миром публичных домов и сводников. Можно было бы говорить о «подполье», не будь эти дела общеизвестными и повсеместными.

Судебным преследованиям подверглись содержатели борделей в уордах Олдерсгейт, Тауэр, Биллингсгейт, Бридж (там одна из проституток звалась Кларис ла Клаттерболлок[81]), Брод-стрит, Олдгейт, Фаррингдон и так далее. Многие из наказанных за пособничество разврату приехали в Лондон издалека, откуда следует, что молва о столичном распутстве и связанных с ним возможностях наживы распространилась по всей стране. Лондон издавна был средоточием английской греховности. Великая средневековая хроника, известная под названием «Брут», упоминает о «дамах… кои носят лисьи хвосты, пришитые изнутри так, чтобы закрывали им задние места», а в другой хронике говорится о женщинах, которые ходят, «заголив грудь и живот». Закон запрещал продажным женщинам одеваться так же, как «благородные дамы и девицы королевства»; им следовало носить полосатую одежду, бывшую знаком их профессии, и косвенно это свидетельствует о терпимости, проявляемой средневековым католическим Лондоном: проституция не запрещалась и не изгонялась из города.

Во времена позднего Средневековья разврата в Лондоне было, может быть, больше, чем в любой период XIX или XX веков, – и уж во всяком случае он проявлялся куда откровенней; он достиг таких размеров, что городские власти встрепенулись и в 1483 году выпустили воззвание, обличавшее «зловонный и ужасный грех распутства… который возрастает день ото дня и коему ныне предаются более, чем в былые времена, а средства для оного греха доставляют продажные, праздные и беспутные женщины, бродящие по городу во все дни». Последовали попытки убрать «беспутных» с наиболее респектабельных улиц, сосредоточить их за городскими стенами – в Смитфилде и Саутуорке. Саутуоркские бордели на Банксайде к югу от Темзы, однако, то и дело подвергались атакам властей, действовавших то ли по прихоти, то ли в приступах паники, и продажные женщины предпочитали такие районы, как Сент-Джайлс, Шордич (где их можно встретить и сейчас) и Аве-Мария-элли близ собора Св. Павла. В других местах города они предлагали свои услуги в публичных домах типа «Гарри» на Чипсайде и «Колокол» на Грейсчерч-стрит. Кстати, словечко stew (публичный дом) этимологически связано не со stew, понимаемым как тушеное мясо или горячая мясная похлебка, а со старофранцузским estuier (помещать в чехол, в замкнутое пространство или в рыбный садок). Новый смысл с упором на стиснутый, воспаленный жар, на разгоряченность был усилен возникновением сифилиса, который в XVI веке стал источником гнева моралистов и зубоскальства сатириков.