Проводились сельскохозяйственные и садоводческие эксперименты; медицина «стала наукой экспериментальной и прогрессивной», и чума 1665 года дала членам общества повод констатировать «ущербность столичной архитектуры, канализации и вентиляции». Сэр Уильям Петти создал «политическую арифметику» (статистику), так что есть все основания считать Лондон колыбелью статистических исследований. Это был новый способ изучать население и контролировать его. Однако в коммерческом городе внедрение статистики сулило и финансовую выгоду; в 1696 году Таможенный совет обратился к Казначейству по поводу «нужды в сборе существенного материала с тем, чтобы „поддерживать торговый баланс между нашим королевством и всеми частями света“». Ньютон в зрелом возрасте долгие годы занимал должность смотрителя монетного двора, совершенствуя и регулируя обращение денег в государстве. Он привнес в чеканку монет всю скрупулезную точность своей научной работы, создавая ту научную экономику, что существует и ныне. Кроме того, он в судебном порядке преследовал фальшивомонетчиков, отправляя на виселицу нарушителей его незыблемых законов. Знание в Лондоне поистине было силой.
Наибольших успехов лондонский гений добился в сферах индукции и математического описания реальности, поскольку обе опираются на пристальное изучение частностей. Джон Валлис, как пишет тот же Маколей, «дал всей системе статистики новые основания», а Эдмунд Галлей исследовал принципы магнетизма и морские течения. Так мыслительные линии, которые шли из лондонского Крейн-корта, соединили сушу с морем и небом. Предположение о том, что город способен воздействовать на образ мысли и научные воззрения своих обитателей, может показаться диковинным, но сам Вольтер писал: «Француз, приезжая в Лондон, застает здесь в естественных науках, как и во всех прочих областях, совершенно иное положение… В Париже на Вселенную смотрят как на совокупность вихрей разреженного вещества, в Лондоне же – совсем иначе… Для картезианца свет присутствует в воздухе, а в представлении ньютонианца он приходит от Солнца за шесть с половиной минут. Ваш химик демонстрирует всякое его действие на кислоты, щелочи и разреженные вещества». В очередной раз теоретический дух парижской науки противопоставляется практическому уклону лондонских исследователей. «Где мысль орлиный взор свой обретает?» – вопрошает Уильям Купер и сам же дает ответ:
Порой высказывалось мнение, что к концу XVIII века атмосферу и темп промышленного развития страны определял уже не Лондон, а индустриальные города севера. Безусловно, это непонимание и недооценка силы столичного практического разума. Роберт Хук, один из основателей Королевского общества, был непосредственным вдохновителем технических достижений того времени; чрезвычайно точные механические приспособления Генри Модсли изготовлялись в Ламбете. В 1730 году Джон Харрисон не куда-нибудь, а в Лондон приехал совершенствовать свой морской хронометр, впервые позволивший измерять географическую долготу. Этот дух унаследовали инженеры-механики XIX века, изготовившие в ламбетских мастерских паровой молот и мюль-машину. Ламбет оставался центром преобразований.
Однако в Лондоне тяга к знаниям не ограничивалась стремлением к технической эффективности. Вернувшись из славного путешествия, Чарлз Дарвин писал в своей квартире на Грейт-Мальборо-стрит: «Печальная, но, боюсь, непреложная правда состоит в том, что ни одно место на свете не сравнится с этим грязным и дымным городом по части возможностей для занятий естествознанием». Проплыв вокруг всего земного шара, Дарвин именно Лондон счел самым подходящим местом для своих изысканий, словно вся суть и природа эволюции доступна здесь наблюдению и исследованию. Он написал это в 1837 году, и его мысль получила символическое подтверждение сорок семь лет спустя, когда в Гринвиче была установлена латунная полоса – отметка нулевого меридиана.
По лондонской традиции наука, как и многое другое, была превращена в театр; этому служили лекции и учебные демонстрации, которые происходили по всей столице. Особенно жадным спросом публики на научные знания отличалось начало XIX века; «Лондон инститьюшн» на Мурфилдс, «Суррей инститьюшн» у моста Блэкфрайарс, «Расселл инститьюшн» в Блумсбери и Городское философское общество на Дорсет-стрит – это лишь некоторые из множества клубов и обществ, служивших распространению новых представлений. Общества, основанные в 1820?е и 1830?е годы, действовали по всему городу, в том числе Геологическое, Астрономическое, Зоологическое, Медико-ботаническое, Статистическое, Метеорологическое и Британское медицинское. В столице, кроме того, работало много изобретателей и теоретиков, которые могли здесь встречаться и сотрудничать. Авторы раздела «Научный Лондон» в книге «Лондон – всемирный город» отмечают: «Лондон сыграл важнейшую роль в сотворении новых специальных дисциплин» – словно то были новые товары, производимые и выставляемые на продажу в этой горячей, наэлектризованной атмосфере. Бессемер разработал свой метод выплавки стали в Сент-Панкрасе, Хайрам Максим изобрел свой пулемет в кларкенуэллской мастерской.
Прагматизм и практичность лондонской науки повлияли в ту пору и на педагогику. В 1826 году в Блумсбери с отчетливо утилитарными целями был создан первый лондонский университетский колледж. В отличие от Оксфорда и Кембриджа, его задачей было готовить не гуманитариев и богословов, а инженеров и врачей. В числе основателей этого подлинно лондонского учебного заведения были радикалы, диссентеры, евреи и утилитаристы. Поэтому совершенно не удивительно, что колледж был пронизан радикально-эгалитаристским духом, первым проявлением которого стал прием абитуриентов неангликанского вероисповедания. В 1836 году колледж был преобразован в университет, двенадцать лет спустя открыл двери перед женщинами, а с 1850?х годов начал проводить вечерние занятия для работающих лондонцев.
Университет, кроме того, выделил науку в отдельную учебную дисциплину и в 1858 году создал внутри себя первый факультет науки. В рамках университета возникла к тому же школа медицины, где студентам преподавались такие разные практические дисциплины, как математика и сравнительная анатомия. Питала все эти начинания пытливая энергия – энергия прогресса. Ее называли еще энергией империи, ибо громадная, неистощимая мощь Лондона XIX века, находившегося в центре имперского мира, так или иначе пронизывала все стороны жизни. В начале XIX века (вновь согласно книге «Лондон – всемирный город») статистики, математики и инженеры «рассматривали город как потенциальный всеобщий расчетный центр, из которого при посредстве торговли и техники должна была вырасти всемирная сеть британского могущества». В 1820 году, сойдясь в «Масонской таверне» на Грейт-Куин-стрит, Бэббидж, Гершель и другие их коллеги учредили Астрономическое общество. В своей мастерской Бэббидж соорудил «разностную машину», которая считается предтечей современного компьютера, так что информационная технология, можно считать, тоже зародилась в Лондоне. Для создания машины Бэббидж пользовался услугами высококлассных инженеров и, конечно же, квалифицированных рабочих, чем лишний раз подтверждается то, что британская столица стала средоточием передовой технической мысли и технического прогресса.
Лондон часто называли золотым городом. Здесь обитают золотые драконы и золотые петухи; золотые крест и шар над куполом собора Св. Павла символизируют лондонскую энергию. Тихим летним утром, когда город обволакивает яркая мерцающая дымка, с ним порой происходит преображение: «То Эльдорадо, город золотой!» Вот он перед тобой весь, во всей неизведанности своих далей, и вспоминаются слова Вордсворта:
