Беднота из центральных частей города двигалась в прилегающие к ним северные предместья, а лондонцы побогаче перебирались еще дальше – в Сайденхем и Пендж. Так Излингтон мало-помалу стал бедным районом. На старых фотографиях видны сплошные террасы домов в два, три или четыре этажа; закопченному стукко их облицовки соответствует темный цвет их кирпича, и кажется, что они тянутся до бесконечности. В 1945 году Оруэлл так описал этот район «бурых трущоб»: «Он шел по булыжной улочке мимо двухэтажных домов с обшарпанными дверями, которые открывались прямо на тротуар и почему-то наводили на мысль о крысиных норах. На булыжнике там и сям стояли грязные лужи. И в темных подъездах, и в узких проулках по обе стороны было удивительно много народу… Наверно, каждое четвертое окно было выбито и забрано досками»[118]. Цитата взята из «1984» – романа о будущем, – но непосредственной основой картины послужили впечатления автора от улиц, прилегающих к Эссекс-роуд. Запущенность района, похоже, поразила его до глубины души, и он пришел к мысли, что Лондон вечно будет убогим, закопченным и грязным. Что Излингтон всегда будет Излингтоном.
В послевоенную эпоху район, безусловно, вошел в жалком состоянии. Было отмечено, что «в три четверти домов не проведена вода, в них нет ни внутренних уборных, ни ванных». Местный житель вспоминал: «У нас на шестнадцать человек была одна уборная». В прошлом деревня поблизости от Лондона, Излингтон стал образцом трущоб «внутреннего города». А затем события пошли по знакомому руслу. Полосы викторианских и георгианских террас сносились ради строительства муниципальных жилых массивов и многоэтажек. Разрушительные побуждения, однако, быстро сменились стремлением к консервации существующего. В этом смысле Излингтон типичен для Лондона в целом, где мода на снос и полную перестройку всего и вся уступила место настоятельной потребности в реставрации. Словно к пациенту, страдающему амнезией, внезапно вернулась память. Начался процесс «джентрификации», в ходе которого в Излингтоне стали селиться супружеские пары, привлекаемые «реставрационными субсидиями» от местных властей и принадлежащие, как правило, к среднему классу. Новые жители начали восстанавливать или отделывать купленные дома. Они были прямыми преемниками тех, кто появился здесь в 1830–1840?е годы, и отреставрированные улицы, по существу, вернули себе первоначальные черты. Не обошлось, разумеется, без потерь. Не столь состоятельные «коренные жители» сконцентрировались теперь в муниципальных микрорайонах Излингтона или просто уехали. Что при этом было утрачено? Несомненно – ощущение принадлежности к своему крохотному клочку территории, сколь бы непригляден он ни был. Или, лучше сказать, это ощущение перешло от одних людей к другим. Бедные населяли район сто лет, вытеснив в 1880–1890?е годы более зажиточных обитателей Излингтона. Теперь вытесняли их самих.
Но проявилась и другая, более широкая тенденция. Если раньше в Излингтоне обитало укорененное, четко очерченное сообщество, то теперь район создает впечатление большей текучести. Как и остальной Лондон, он сделался более мобильным – но и более усредненным, безличным. Возник, однако, еще один парадокс, иллюстрирующий уникальность каждого участка города. В ходе нынешних перемен Излингтон заново обрел свою главную или первоначальную особенность. Прежде он славился гостиницами и чайными – ныне он знаменит барами и ресторанами. На главной его улице Аппер-стрит плотность ресторанов сейчас выше, чем где бы то ни было в Лондоне, за исключением разве что Сохо, так что район вернул себе ту репутацию гостеприимного, приветливого уголка, какую он имел задолго до того, как стал частью Лондона. Под переменчивой внешностью всегда жива старая сущность.
Сити-роуд, берущая начало в Излингтоне, ведет в ту часть Лондона, где раньше проходила городская стена. По пути мы пересекаем Олд-стрит, идущую на восток, в сторону Шордича и Спитлфилдс. Эти некогда заброшенные районы и теперь несут на себе следы прошлого. В середине XVII века Шордич был «нехорошим местом, изобилующим женщинами легкого поведения». Продажные женщины и сейчас ловят клиентов у верхнего конца Коммершл-стрит – угрюмой улицы, соединяющей два района, – а Шордич-Хай-стрит славится стриптиз-пабами, куда ходят как местные жители, так и джентльмены из Сити, которые, чтобы поразвлечься, минуют Бишопсгейт, символически пересекая старую границу города. В конце XIX века трущобы «Олд-Никол» (переплетение улочек вокруг Олд-Никол-стрит, которая, думается, могла быть названа в честь самого дьявола – «Старины Ника») были источником жестокого уличного бандитизма. Жестокости и теперь хоть отбавляй, и всякое убийство или самоубийство рождает ассоциации с событиями столетней давности.
Название Шордич происходит от Soerditch (канава, впадающая в Темзу), но невольно на ум приходят слова sour ditch (скверная канава). Наложившееся позднее слово shore (берег) наводит на мысль о чем-то выброшенном на сушу или поставленном на прикол. Что касается Спитлфилдс, то название этого района, оторвавшись от своего источника (spital – больница), ассоциируется со spittle (слюна), то есть с чем-то выплюнутым, извергнутым. Соответственно, район стал пристанищем беженцев. Ложная этимология зачастую вернее отражает характер места.
Посетим теперь охотничьи угодья Сохо. «Со-хо!» или «Соу-хоу!» было кличем охотников, скакавших некогда по здешним полям. Ныне в районе, изобилующем секс-шопами и стриптиз-клубами, тоже идет охота – но на иную дичь. Из всех частей Лондона эта лучше других сохранила былой облик. Пусть Джеррард-стрит и оказалась посреди китайского квартала, дом, в котором жил Джон Драйден, вполне узнаваем. В Сохо что ни улица, то мемориал: в этом доме жил Маркс, в этом Казанова, в этом Каналетто, в этом Де Куинси.
Есть и другие, более глубокие линии преемственности: район задолго до того, как был заселен, уже славился кухней. В 1598 году Стоу писал о питьевом фонтане на Сохо-филдс: «Лорд-мэр, олдермены и многие знатные лица отправились к фонтану… согласно обычаю, а потом все поехали охотиться и затравили перед обедом зайчиху; после этого отобедали в пиршественном доме у фонтана, где гофмейстер оказал роскошный прием великому множеству гостей». Итак, эти места исстари отличал дух хлебосольства и компанейской веселости. На том же клочке земли, где в XVI веке кушали сильные мира сего, современный турист может вкусно пообедать в «Веселом гусаре», в «Quo Vadis» или в «L’Escargot».
В 1623 году здесь возник церковный приход, а в 1636 году о неких людях было сказано, что они живут у «кирпичных печей близ Сохо»; но первый период бурного развития начался в 1670?е годы, когда застраивалась территория к северу от Лестер-филдс и возникли Джеррард-стрит, Олд-Комптон-стрит, Грик-стрит и Фрит-стрит. Королевский указ, датированный апрелем 1671 года, воспрещал постройку «малых коттеджей и иного жилья» на «полях с ветряными мельницами, на Дог-филдс и на полях, примыкающих к Соу-хоу», но, как обычно, социальные и коммерческие императивы Лондона оказались сильней монарших воззваний.
Откуда пришла к Сохо его «беспутность» – не вполне ясно. Чуть к востоку окрестности Сент-Мартинз-лейн уже населяли художники и мастеровые, потрафлявшие вкусам богачей и модников. Там начали возникать художественные мастерские и училища, а попутно – неизбежные таверны и кофейни. Но напрямую все это с Сохо не связано. Более важную роль сыграл внезапный наплыв французов-иммигрантов. Об окрестностях Ньюпорт-маркета и Олд-Комптон-стрит Мейтленд[119] писал, что «многие части прихода в изобилии населены французами, так что нездешний человек легко может вообразить себя во Франции». К 1688 году более восьмисот пустовавших или только что построенных домов были заселены гугенотами, которые открыли на первых этажах характерные для Сохо заведения – «настоящие французские магазины», дешевые кафе и рестораны «точь-в?точь как у парижских застав». Постепенно новый район Лондона обретал все большее сходство с французской столицей. Эта атмосфера держалась более 150 лет: в 1844 году Сохо все еще называли «своего рода малой Францией». Отмечалось, что «магазины здесь в большинстве своем чисто французские, явно предназначенные только для удовлетворения нужд землячества. Детей учат во французских школах, в винной лавке или ресторане на вошедшего англичанина взглянут с удивлением». В Сохо начала XXI века самое, возможно, известное заведение – «Йоркская церковь», иначе «Французский паб», в обиходной речи именуемый просто «Французский»; здесь во время Второй мировой войны встречались деятели французского Сопротивления. Вот вам еще один пример того, как крохотный участок Лондона – всего несколько улиц да рынок – столетие за столетием сохраняет свою традиционную культуру.
