В XVII веке лондонские знахари и целители тоже были в фаворе, и Чарлз Маки не случайно отвел им так много места в своей работе, посвященной описанию распространенных в ту пору заблуждений и суеверий. В начале 1660?х, когда на Линкольнс-инн-филдс поселился целитель Валентайн Грейтракс, «в Лондоне только и говорили что о творимых им чудесах, и чудодею этому оказывали поддержку в столь высоких кругах, что сбитая с толку публика верила ему, почти не спрашивая доказательств». Другой шарлатан сделал карьеру, воздействуя на лондонцев своей «магнетической силой». Травники лечили от цинги ложечницей, собранной на берегах Темзы; предлагались и гораздо более опасные для здоровья средства под названиями «Дух жемчуга» и «Золотая эссенция». Некоторые знахари и знахарки определяли причину хвори, изучая мочу больного (это называлось «наукой ночного горшка») или его родимые пятна. Этим положено было заниматься седьмому ребенку от седьмого ребенка, и многие объявляли себя таковыми, хотя в действительности ими не были.

Некий Уильям Салмон, практиковавший у самых ворот больницы Св. Варфоломея, утверждал, будто он излечил «Амброза Уэбба с Уэстбери-стрит близ „Трех компасов“ от сильного кровотечения из носа; юного сына Уильяма Огбена, портного с Барнаби-стрит близ „Черного Парня“, от долгой и изнурительной лихорадки и помешательства… Николаса Эрла с Лонг-элли близ „Чаши“ от водянки; Джоан Ингрем с Мур-филдс близ „Медведя“ от подагры и Энтони Джестура из Уоппинга близ „Петуха“ от чахотки». Конкретность этого объявления весьма убедительна. Кроме того, оно позволяет сделать вывод, что место жительства простого лондонца обычно определялось по названию ближайшего к нему трактира.

По-видимому, Уильям Салмон и впрямь успешно исцелял больных; как современным терапевтам, ему особенно хорошо удавалось излечивать ту «меланхолию», которая так часто поражала городских жителей. Он сам был лондонским оригиналом – немного фокусником, немного чародеем и немного врачом. Родился он летом 1644 года и сначала был подручным у знахаря, а затем начал продавать свой собственный «Эликсир жизни». Занимался Салмон и просветительством: его книга «Медицинский синопсис, или Краткое изложение астрологических, галенических и химических методов врачевания», впервые вышедшая в 1671 году, выдержала по меньшей мере четыре издания. Он написал и еще несколько популярных книг, посвященных не только медицине, но также математике и черчению, однако наибольшим успехом пользовался у читателей его «Лондонский альманах» с пророчествами, стиль которых затем перенял или украл у него Фрэнсис Мур. Перемещения «приемной» Салмона по городу можно проследить с большой точностью: со Смитфилда на Солсбери-корт близ Флит-стрит, оттуда на Блу-Балкони у канала неподалеку от Холборнского моста, а затем на Митр-корт рядом с той же Флит-стрит. Подобно многим лондонцам, он примкнул к крайним радикалам, вступив в секту, которая называлась «Новое религиозное братство свободных мыслителей» и собиралась у Дома торговцев кожей. Потом, будучи уже в годах, он начал заниматься анатомией. В 1714 году он скончался, оставив после себя два микроскопа и библиотеку, количество книг в которой превышало три тысячи.

Конечно, целительством занимались и люди более благородного происхождения, хотя не обязательно более ученые: они действовали под эгидой Общества хирургов-цирюльников (позже разделившегося на общества хирургов и цирюльников) или Медицинского колледжа. Последний занимал дом (с крышей, «издалека напоминающей позолоченную пилюлю») на Уорик-лейн, близ Ньюгейтской тюрьмы, откуда по большей части и добывались необходимые врачам анатомические пособия. Уроки по анатомии были здесь главным и самым притягательным мероприятием. Проводились они в центральном зале – именно там происходит действие «Награды за жестокость» Хогарта, на которой изображено, как тщательно и придирчиво расчленяется тело несчастного убийцы Тома Ниро. Это называлось «театром» и действительно стало неотъемлемой частью спектакля лондонской жизни. Использование трупов повешенных для вскрытия и изучения было старинным обычаем – мы читаем, что «для рассмотрения внутренности тела необходима восковая свеча», – но в более поздние годы с помощью трупов исследовались еще и свойства электричества. В 1803 году один только что казненный убийца был «гальванизирован», в результате чего один его глаз открылся, а правая рука поднялась. Чарлз Найт сообщает, что преподаватель, проводивший опыт, «тем же вечером скончался от потрясения». Несколько раньше, в 1740?м, образец только собрались вскрыть, как он вдруг «выбросил свою руку вверх, в лицо врачу, и случайно порезал его губы ланцетом». Избежав таким образом ножа, он сел на стул, испуская стоны и находясь «в великом волнении»; наконец он пришел в себя и стал «горячо умолять», чтобы к нему привели мать.

Гравюра Хогарта имеет вихреобразную композицию: циклическая комплементарность ее деталей напоминает круги жизни Тома Ниро в аду Лондона. Кроме того, она словно демонстрирует связь между жестокостью самого Ниро и бессердечием врачей, которые потрошат его тело. Характер Ниро сложился под влиянием жестокой улицы, так что он стал образчиком худшего лондонского типа. Однако он не столь уж сильно отличается от хирурга, с наслаждением погружающего скальпель в его глазницу. Хогарт писал этот персонаж с хирурга по имени Джон Фрик. В этом городе все связано между собой.

Скелеты двух знаменитых преступников, некогда висевшие в нишах анатомического театра, можно и теперь увидеть в музее Королевского хирургического колледжа. Джонатан Уайлд, самый известный лондонский злодей XVIII века, и Уильям Кордер, убийца Марии Мартин (его преступление нарекли «убийством в красном амбаре»), нынче висят рядом как участники старинного лондонского спектакля. В той же галерее можно найти и великана-ирландца Чарлза Бирна: его гигантский скелет высотой в семь футов десять дюймов помещен бок о бок с крохотными останками Каролины Кречеми, рост которой составлял всего один фут и десять с половиной дюймов. Они были лондонскими «уродами» и после своей смерти продолжают тешить публику, охочую до зрелищ.

Лондонские аптекари, как и анатомы, любили сценические эффекты. Обычно они одевались в черное, а в каждой аптеке, пусть даже самой скромной, непременно хранились череп и большая книга, написанная на каком-нибудь древнем языке. Здесь торговали травами и порошками, эликсирами и пилюлями, микстурами и зубным порошком, помадой и приворотным зельем. Самый богатый выбор травяных снадобий предлагался на Камомайл-стрит и Баклерсбери. В «Приключениях Родрика Рэндома» Смоллетта (1748) имеется перечень профессиональных уловок: «Устричные раковины он умел превращать в глаза краба, простое растительное масло в сладкое миндальное… воду из Темзы в aqua cinnamomi [настой из листьев и цветов корицы и коричного лавра]… если же пациенту было предписано какое-нибудь самое обыкновенное лекарство, он всегда заботливо изменял его цвет, либо вкус, или и то и другое так, чтобы невозможно было его распознать»[42].

Сами снадобья менялись в соответствии с модой. В XVII веке среди них были мох, копченые конские яички, майская роса и белена. В XVIII столетии нам встречаются мускатный орех и пауки, обернутые в собственную паутину. В книгах XIX века мы читаем о «турецком ревене и серной кислоте». В начале XX в Ист-энде продавались «железное желе, мазь „Замбук“, соль плода Ино, легочный тоник Оубриджа, кровяная микстура Кларка». Шотландские пилюли Андерсона, впервые предложенные миру в 1635 году, «находились в продаже вплоть до 1876?го».

Повествуя о Великой чуме, Дефо подчеркивает легковерие простых лондонцев, которые в надежде отпугнуть подкрадывающуюся заразу носили на себе «амулеты, талисманы, пузырьки с волшебными эликсирами». У некоторых в карманах лежали бумажки или печати со знаками зодиака или словом «абракадабра». Люди вновь вернулись к язычеству, властвовавшему над городом с тех пор, как в Дагнеме был вырезан первый деревянный идол (2200 год до н. э.).