— Так что же ты предлагаешь?

— Скрепить узы меж нами. Экклезиарху, духовному вождю Завета, служит архидиакон Варадеша, занятый практическими вопросами. Ты — Носитель Слова, будущий экклезиарх. Тебе нужно назначить меня архидиаконом, Аксату — нашим верховным стрелком-диаконом. Так мы будем встречать всех новоприбывших. Мне — их тела, тебе — их души. Мы станем неразделимыми, неустанными… непобедимыми.

Лоргар улыбнулся:

— Во имя Истины и Единого.

Кор Фаэрон справился с желанием возразить, хотя опасался, что его приемный сын балансирует на грани святотатства. Видения ученика продолжались, усиливались, и Лоргар уже не сомневался, что рождается новая Сила, готовая сокрушить Завет. Возможно, пастырь еще не все выучил об эмпиреях.

— За Истину и Единого, — подтвердил он.

Найро постучал в дверь каюты проповедника. Ожидая ответа, старик глянул через плечо на свою спутницу, Ха Осис, которой тарантисцы поручили говорить от их имени. Женщина была среди тех, кто поднял невольников на восстание, когда приглушенная слоем камня проповедь Лоргара разожгла в них религиозный пыл. Она до сих пор не успокоилась и диким трепетным взором оглядывала коридор.

— Так это святилище, где пребывают в общении Лоргар и Кор Фаэрон, — прошептала Ха Осис.

Слуга просто кивнул: рвение новообращенной одновременно веселило и пугало его.

Тарантисцы выбрались из рудников полтора дня назад, и с тех пор караван, не тратя времени на отдых, углублялся в пустыню, чтобы уйти от возможной погони Завета. К полуобнаженному телу женщины присохла пыль, под сломанные ногти набилась грязь, волосы свалялись от пота и песка. Помыться она не могла: всю имеющуюся влагу берегли для питья.

Кор Фаэрон, открывший им дверь, выглядел так же неопрятно. На щеках, подбородке и голове пастыря отросла щетина, ладони и предплечья покрывали грязные потеки — он полоскал руки в грязной воде. Жрец посмотрел на старика так, словно заметил ползущего по палубе жука, после чего окинул Ха Осис пренебрежительным взглядом.

— Кто там? — спросил из каюты Лоргар. — Впусти их.

— Найро и одна из новых сестер, — ответил Кор Фаэрон, отступив на шаг. На его лице ясно читалось, как раздражен он ролью привратника для бывших рабов.

Носитель Слова сидел в огромном, изготовленном под него кресле возле койки, служившей рабочим столом. Там лежали разнообразные тома и аккуратно сшитые страницы. Бывший учитель разглядел пачку пергаментов, исписанных изящной клинописью, и узнал почерк Лоргара. Еще несколько десятков листов обнаружилось на полках шкафа.

По настоянию пастыря Найро и другие слуги расшили серую рясу аколита символами духовенства, чтобы обозначить его повышение в чине, пусть и без формального рукоположения в Завете. По груди, обшлагам и подолу тянулись алые и лазурные фигуры, но не те, что использовались ортодоксами Варадеша. Эти знаки, придуманные самим Лоргаром, провозглашали его Носителем Слова, вестником Истины и пророком Единого.

Слуга низко поклонился ему, тогда как Ха Осис упала на колени и прижалась лбом к металлическому полу, покрытому растрескавшейся серой краской.

— Прости, что отвлекаю тебя от ученых трудов, Носитель Слова, — начала женщина. Удивленно нахмурившись, великан посмотрел на Найро. Тот пожал плечами, намекая, что не отвечает за поведение тарантисцев. — Мы нуждаемся в твоей милости, глашатай Истины!

— Говори. — Убрав автостило, Лоргар положил руки на бедра. — И встань, пожалуйста.

Ха Осис нерешительно поднялась на ноги, прижимая ладони к простой веревке, на которой держалась ее юбка. У бедра женщины висела палица, прежде принадлежавшая шахтному стражнику Завета, — скорее трофей, чем оружие.

— Из Тарантиса нас сбежало пять тысяч, о мудрые, — сказала она. — Мы уходили второпях, взяли воды и провизии, сколько успели, и теперь страдаем — запасов почти не осталось. Я надеялась, что вы поведаете нам, долго ли еще до конца избранного вами пути.

Аколит вопросительно взглянул на пастыря.

— Два дня, если выдержите темп, — ответил архидиакон Истины. — Мы направляемся в Меассин, где головорезы Завета управляют плантациями хлопка и льна. Десять тысяч рабов стонут под бичом в полях и за станками — сучат пряжу и плетут ткань для богомерзких святош Варадеша. Носитель Слова соберет там добрый урожай.

Тогда Ха Осис в отчаянии вскинула руки.

— Великие вожди, для такого перехода нам не хватит ни пищи, ни воды. — Женщина перевела молящий взгляд с Кора Фаэрона на Лоргара. — Пустыня не прокормит пять тысяч ртов.

— И чего ты от нас хочешь? — огрызнулся пастырь. Он указал рукой на столик с хлебами и кувшинами возле Носителя Слова: — Чтобы мы наворожили еды и вина из нашей скромной снеди?

— Я могу поголодать, пусть недолго, — сказал великан, потянувшись к тарелке.

— Ты ешь много, но не настолько, чтобы хватило на пять тысяч человек, — возразил жрец. — Мы называем щедроты Сил «дарами», но они не достаются бесплатно. Признательность божеств нужно заслужить, преодолевая мытарства и доказывая свою веру.

Печально кивнув, Лоргар убрал руку и посмотрел на Ха Осис.

— Мой архидиакон прав: слабым волей не пройти по этой дороге. Через два дня мы остановимся в Меассине. Там вы будете пить из колодцев, есть с блюд Завета. Пока же разделите остатки припасов, как сочтете нужным. Молитесь и знайте, что делами своими приблизитесь к Истине. Выживут те, кого Силы признают достойными.

Он повернулся к книгам, давая понять, что разговор окончен. Женщина оцепенело поклонилась и зашаркала спиной к двери, бормоча благодарности Носителю Слова за мудрый совет.

Найро, стоявший у входа, поймал на себе презрительный взгляд Кора Фаэрона.

— У тебя еще что-то? — поинтересовался архидиакон.

Слуга хотел узнать, насколько серьезно Носитель Слова говорил о всеобщем равенстве, когда проповедовал идеологию Единого, и решил, что сейчас подходящий момент.

— Лоргар, мы можем поделиться с тарантисцами запасами каравана. Потом кочевники отправятся на охоту… — Он осекся, заметив, что великан сидит неподвижно — только грудь вздымается на вдохе — и смотрит куда-то вдаль.

— Этого им хватит самое большее на долгодень и последень, — заявил Кор Фаэрон. — От болезненных решений не уйти, как и от тяжких испытаний… На что ты уставился?

Архидиакон обернулся, и его враждебность быстро сменилась чем-то вроде скорби. Затем вернулся гнев, и пастырь толкнул Найро за порог:

— Прочь!

— Что с ним?

Кор Фаэрон понизил голос до резкого шепота:

— Он общается с Единым. Оставь нас! И молчи об этом, а не то я наплюю на братскую любовь и повешу твою шкуру на мачту вместо флага!

Перед носом слуги захлопнулась дверь. Через секунду из-за нее донесся низкий приглушенный стон; почти тут же неразборчиво заговорил жрец, успокаивая ученика. Старик в растерянности зашагал по коридору, не зная, что и думать.

Картина мучений такого могучего, такого полного жизни существа, как Лоргар, приводила в ужас. Носитель Слова, плотно зажмурившись и стиснув челюсти, раскачивался на кресле, сжимая виски ладонями. Кор Фаэрон бездумно лепетал какие-то нечленораздельные фразы, надеясь, что аколит услышит их. Пастырь старался хоть как-то помочь великану, поддержать его, но казалось, что Силы загоняют в мозг парня раскаленные гвозди.

«Это испытание, — напомнил себе жрец. — Успеха можно добиться, лишь преодолев невзгоды. Страдания — монеты, коими смертные платят пошлину на дороге к бессмертию».

Охнув в последний раз, Лоргар выпрямился и открыл глаза. Его взгляд по-прежнему был мутным, отсутствующим. Следом аколит расплылся в тонкой улыбке, такой заразительной, что архидиакон невольно ухмыльнулся в ответ. За муки Носителя Слова вознаграждали наслаждением, и в этот раз, похоже, оно оказалось даже сильнее обычного.