Тело прострелило молнией яростного желания, пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не застонать.

Радослава попробовала ногой воду, пискнула и одним красивым сильным движением нырнула в реку. Вынырнула уже возле меня, закинула руки на шею, прижалась всем телом и часто зашептала на ухо.

— Сегодня… было так страшно… хочу все забыть… о-о-х… — хрипло охнув, псица божья крепко обвила меня ногами, — … знаю… у тебя свой путь… но мне ничего не надо от тебя, только дай немного любви… дай… так, так, а-а-а…

Потом мы сидели обнаженными возле костра, обернувшись одной кошмой жадно хлебали щедро сдобренный салом кулеш и запивали его прямо из бутыли ароматной медовухой.

Закончив с едой, снова любили друг друга.

Доведя себя до полного изнеможения, заснули далеко за полночь.

А под утро мне опять приснилась Ягушка…

Малена все так же сидела возле своего домика на лавочке, негромко напевала ту же колыбельную и баюкала на руках плотно запеленатого в пеленки младенца.

— Вот вернется наш папа, увидишь какой он сильный и могучий… — закончив с колыбельной, приговаривала она. — Сильней всех на свете, самый лучший и храбрый. И ты такой же вырастешь, мой мальчик…

— Мальчик? — я резко открыл глаза и обвел взглядом поляну, в невольном желании увидеть на ней Ягушку.

Курился дымком затухший костер, весело щебетали в кронах деревьев птички, Малены с ребенком нигде не было видно. Радославы тоже. Со стороны берега доносился плеск воды и ее недовольное ворчание.

Скрипнув от неожиданной обиды зубами, я рывком встал и порадовался тому, что подвижность восстановилась почти полностью. Ушибы все еще болели, но уже не так сильно, как вчера.

Быстро размялся и пошел к берегу.

Псица уже выходила из воды. Она все также выглядела красивой, сильной и привлекательной, но теперь обыкновенной женщиной — наваждение уже прошло. Желание все равно вспыхнуло, но было не таким острым как вчера.

Воительница как будто поняла это, всего лишь провела мокрой рукой по моей груди и прошла мимо.

Облегченно вздохнув, я залез в реку, быстро ополоснулся и тоже вернулся на стоянку.

— Влажная еще… — Радослава потрогала развешанную по деревьям одежду, сняла с ветки рубашку и недовольно морщась набросила ее на себя. — Но спешить нам некуда, успеет еще высохнуть. От Броневаца, это рыбацкий поселок такой на берегу Лыбеди, к Хельгиной Пади путь только сушей, а к нему мы доберемся только к вечеру. Так что в любом случае придется там заночевать — ночью в Стоозерье никто не ходит по дорогам.

— Что за Хельгина падь? — я тоже натянул на себя нижние порты, именуемые в Серединных землях последышами.

— Нехорошее, страшное место… — воительница прутиком разворошила угли и подбросила к ним сухих веточек. — Хельгиной падью место прозвали по имени Хельги Прекрасноокой, жены боярина Горда Ходина именуемого также Синей бородой. Там стоял его замок. Впрочем, он и сейчас там стоит.

— Что случилось? — я достал из сумы набор для правки оружия и принялся внимательно осматривать саблю. — Злой ревнивый боярин замучил до смерти свою прекрасную жену, как до этого ее предшественниц?

— Нет, никто никого не морил, — воительница покачала головой. — Они мирно дожили до старости и умерли примерно в одно и то же время. Говорят, хорошие были люди, народ их любил. Особенно Хельгу. Наследников у них не было и владения постепенно пришли в запустение. А последние люди из пади убрались после того, как там обосновались яссы. Не знаю с какой стати, но они стали почитать Хельгу, даже устроили возле ее статуи свое капище.

— Яссы?

— Племена горцев… — Рада высыпала в котелок травяной сбор и повесила его над огнем. — Живут высоко в горах, язычники, причем поклоняющиеся Дарке, это одно из поименований Морены[22]. Злой и темный народ. Практикуют черное чародейство и жертвоприношения. Изуверы и людоеды, совершенно чуждые остальному людству.

— Куда смотрел Синод? Я думал, что в Серединных землях всех язычников уже извели.

— И этих изводили… — Псица резкими и точными движениями ножа распластала ковригу хлеба на ломти. — Как до Донатового похода, так и после. — Но полностью не смогли. Яссы растворялись в горах, а там они неуловимы. Хельгина Падь, место удаленное и труднодоступное, Синод основал там заставу и держал сильный гарнизон. Но… его раз за разом вырезали. Псы и псицы Божьи отбивали обратно, но все очень скоро повторялось. Потом Стоозерье поглотила анархия и Синод отступил окончательно. К тому же горцы дальше не полезли, правда и к себе никого не пускали. Последняя попытка вернуть заставу была одиннадцать лет назад. Она тоже закончилась неудачей…

По лицу воительницы пробежала тень, она замолчала.

— Ты там была? — я догадался, что послужило причиной такой реакции. — Присутствовала во время этой попытки?

— Да, — резко ответила псица и снова замолчала. Было видно, что воспоминания ей очень неприятны.

Я не стал допытываться и сосредоточился на клинке.

После недолгого молчания воительница опять заговорила.

— В Пади находится одна из точек схождения эфирный флюктуаций, то есть, очень сильный природный маяк для портации.

— Все равно не пойму, если белоризцы знали, что там, почему портировались?

— Маяк в башне, башня была накрепко запечатана, так что, если ее еще не вскрыли, шанс есть, и неплохой, особенно если оттуда удастся быстро перенестись в другое место. Держи… — Радослава передала мне деревянную чашку с остро пахнущим настоем. — К тому же… — она опять прервалась. — Старшие адепты Синода владеют неким подобием предвидения и могли понять, что будет с твоим появлением. То есть, особого выхода у них не было. Я тебе расскажу, что нас там может ждать, а пока пей, это поможет восстановить силы…

— А ты…

Воительница тихо ответила.

— В Хельгиной Пади в свое время осталась моя мать. Она тоже была Псицей. Ты должен понять. Я всегда знала, что когда-нибудь вернусь туда.

— Понимаю… — я обтер саблю промасленной тряпочкой, вложил ее в ножны и принялся осматривать кольчугу.

Как ни странно, на ней не было ни царапины. Я ее все равно почистил и занялся одеждой, которая не столь хорошо держала удары и требовала серьезной починки.

Рада тоже занималась своими делами, до самого отплытия мы с псицей почти не общались.

Отчаливать собрались к полдню. Уже в лодке, Радослава сама начала разговор.

— Горан… я знаю, что твои девочки и белоризцы еще в Пади.

— Откуда…

— Не спрашивай, знаю и все. Чувствую.

— Хорошо.

Псица опять надолго замолчала, а потом, через силу, словно заставляя себя, спросила у меня.

— Наверное, ты хочешь знать, почему я ушла из обители?

— Говори… — я не стал возражать. По большому счету мне все равно, но, если хочет, пусть выговорится. Такое помогает снять напряжение.

— Перед тем походом в Падь, я стала сомневаться… — тихо начала воительница. — А сомневающимся не место в Псицах Божьих. В сердцах инокинь не должно быть сомнений. Только непреклонная вера дает им силы противостоять врагам. Почему возникли сомнения? Даже не знаю… просто так случилось. Я рассказала наставнице… та моей матери… а мать… Она была очень суровой… в общем, она наложила на меня епитимью и в искупление взяла с собой в поход… Чем он закончился, я тебе уже говорила… Выжила только я. В обитель уже не вернулась, считала, что подвела всех. Все эти годы жила с виной в сердце…

— А сейчас?

— Сомнения никуда не делись, даже укрепились, — после недолгого молчания ответила Радослава. — Вина в сердце тоже осталась. Но когда я встретилась с тобой, почувствовала, что… искупление очень близко…