Аланна не ошиблась в Рэми - в тот день он ждал ее на берегу не утром, а вечером. И, как всегда, ничего не объяснил, как всегда молча привез ее на этот проклятый остров, как всегда молча поставил перед ней корзину.

    В корзине нашлась отборная, налитая соком клюква. Но ни клюква, ни погожий денек, ни теплая улыбка Рэми сегодня не радовали. Горько было на душе, противно. Хотелось поговорить с Рэми по душам, но Аланна все не решалась. Да и о чем говорить?

    Решив не портить погожего дня, с трудом она сосредоточилась на его звуке его голоса, на его словах. Кажется, Рэми что-то рассказывал о Жерле. Кажется, что-то смешное и интересное, но у Аланны не было сил этого слушать.

    Надолго ее не хватило. Почувствовав, что сейчас заплачет, Аланна отвернулась. Украдкой смахнула слезу и попыталась улыбнуться, потянувшись за новой ягодой. Надо выдержать еще немного. Надо запомнить этот день таким - залитым солнцем, счастливым. И спокойным.

    Но Рэми будто что-то почувствовал. Голос его стал мягче, чуть задрожал, и Аланне вдруг показалось, что ее с любовью укутали в мягкое, теплое одеяло. Уходила из души горечь, обида, осталось лишь знакомое до боли, бесшабашное счастье.

    Что ей за дело, что будет завтра, если живет она сейчас? Если сейчас рука Рэми вдруг мягко ложится на ее руку, осторожно сжимает ее пальцы. И сердце вдруг пронзает молнией, расцветает яркими красками душа, растекается по груди сладкая истома.

    Осмелев, Аланна села чуть ближе. Склонила голову на его плечо, прижавшись щекой к пахнущему травами плащу. Сегодня последний их день, сегодня можно все. Рэми не возражал, но и не двигался, даже не пытаясь ни ее оттолкнуть, ни ее обнять. Аланна глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но уже не могла. Более не сдерживаемые волей, потекли по щекам горькие слезы, оставляя темные пятна на его сером плаще.

    Он ни о чем не спрашивал. Лишь на мгновение напрягся, и Аланна панически испугалась, что сейчас он ее оттолкнет, как тогда, в первый день их встречи на озере. Но Рэми лишь вздохнул глубоко, и вдруг обнял, прижал к груди, мягко поцеловал в волосы.

    А потом начал укачивать, успокаивая, нашептывая ласковые слова. Как он ее называл? Синеглазое солнышко, мое синеглазое солнышко... Когда-то это Аланне помогло... когда-то этого хватило... Не сейчас... Сейчас ей безумно хотелось чего-то большего, только она и сама не знала чего.

    Она прижалась к Рэми еще сильнее, вслушиваясь в его тяжелое дыхание... Прерывистое, как у безнадежно больного. И сердце его стучит, как сумасшедшее. Нет, наверное, это кровь в висках Аланны...

    Рэми вдруг замирает, обнимая ее еще крепче. Аланна поднимает голову, чтобы заглянуть ему в глаза, спросить, что случилось... и застывает. Такого взгляда Рэми она никогда не видела. Глубокий, бездонный, а где-то далеко внутри пытает в нем неугасимое, синее пламя.

    Рэми молчит, смотрит на нее выжидающе. Его руки не держат. Его глаза не зовут. Он дает выбор. И Аланна выбирает.

    Губы Рэми пахнут спелой смородиной, все увереннее его поцелуи, все жестче его руки, и Аланна наконец-то понимает... Не с ней боролся Рэми, с собой боролся. А победила все равно Аланна.

    Аланна быстрыми движениями собрала волосы под сетку и посмотрела на озеро. Вечерело. Неяркое солнышко купалось в темных водах, знакомый Аланне лебедь подплыл поближе, ожидая припасенного лакомства.

    Аланна ничего не замечала. Счастье охватило ее с головой, окунув в глубокий, мягкий омут незнакомых ей ранее чувств.

    Рэми накинул на ее плечи золотистый плащ, прижал к себе и поцеловал, ласково прошептав:

    - Не можешь даже себе представить, как я этого хотел! И как боялся, что ты будешь страдать.

    - Я ничего не боюсь, - с той же улыбкой ответила Аланна. - Пришел ответ от повелителя. Завтра я уезжаю с Эдлаем в столицу. Я не знаю, чем это закончится, и я не знаю, закончится ли вообще - но теперь я счастлива! Мне все равно...

    - Мне не все равно, - ответил Рэми. - Мне надо научиться жить без тебя. А тебе - без меня.

    Аланна прижалась к Рэми и вдруг расплакалась, вцепившись в его плащ. Как же ей хотелось остановить время, остаться на этом острове, есть ягоды с его ладоней и забыть обо всем на свете! О повелителе, о женихе, о Эдлае!

    Рэми молчал, гладя ее волосы. Но Аланна и без него знала - жалеет он о происшедшем на острове, уже жалеет. А ей все равно! Как сумасшедшая, вдыхала она его запах, потому что в последний раз, пила из его губ, потому что в последний раз, гладила его волосы, потому что в последний раз.

    Только бы запомнить его таким, сохранить его в сердце, а дальше уже все равно. И что, и как.

    Рэми жаркими поцелуями осушил ее слезы, но Аланна уже не плакала - она таяла под его руками, прижималась к нему всем телом и молила богов только об одном - вот теперь умереть, унести это чувство в могилу и наслаждаться им вечно.

    Но мгновение закончилось. Рэми оторвал от себя Аланну и посадил в лодку. Лебедь плыл за ними по кроваво-красным волнам озера, а Аланна смотрела на птицу, стараясь не плакать. В душе поднималось к горлу дурное предчувствие. Разлуки ли, беды, она не знала. Не хотела выходить из лодки, не спешила прижиматься к Рэми, будто чувствовала на себе чужой взгляд.

    Он еще долгое время не решался выйти из кустов, опасаясь, что мальчишка-Рэми где-то еще рядом. Все же дружок дозорных, если такого трогать, то только потихоньку, пока не видит никто. И если уж его закладывать, то уж самому архану. А от Эдлая никакая дружба Рэми не спасет.

    - А какой правильный-то, а? Лес архана бережет. Сети мои тревожит. Дотревожился, полюбовничек, - прошептал коренастый мужчина, вылезая из кустов. - Уж теперь я найду на тебя управу.

    А новый лесник, глядишь, таким глазастым не будет.

 Глава восьмая. Сон 

    Рэми знал, что спит и в который раз видит тот самый сон. Себя, маленьким, беззащитным мальчиком, мать в чужих, незнакомых одеждах, испуганную, беспомощную малышку-Лию...

    Они бегут через окрашенный кроваво-красными лучами дубовую рощу. Утопают в ворохах листьев ступни, бьют по лицу ветви боярышника, и земля вдруг уходит вниз, срывается в кусты орешника, а за ним виднеется темневший, заживо гниющий березовый лес.

    Рэми не любил это место. Здесь пахло тлением и смертью. Но за спиной был страх, безумие, и острое, давящее на сердце чувство опасности.

    Чмокает под шагами подсохшее за жаркое лето болото. Гонит вперед страх. Нет сил бежать дальше. Ноги тяжелеют, как в железо укутанные, и кажется, не сделаешь больше и шагу, но они все бегут, бегут, и еще бегут, пока в густеющей мгле не слышится долгожданное:

    - Остановимся...

    Рэми сползает на землю. Идет от листьев прелый, влажный аромат. Намокает под ним домашняя, легкая рубаха, плачет неподалеку Лия, и Рид вытаскивает сына из вороха гниющих листьев, заставляет сесть на кочку повыше и прислониться спиной к березе.

    Страшно болит рука, испачканная чем-то темным, и долго, зло трет мать больное место пучком мха, пока кожа не краснеет, а пахнущий пряным серый порошок не перестает щипать.

    К тому времени испуганная Лия уже не плачет - жмется к Рэми и смотрит на мать широко раскрытыми, блестящими в полумраке глазами.

    - Ар, - вдруг начинает ныть она. - Мама, к Ару!

    - Забудь об Аре, - зло замечает Рид, накидывая на влажные плечи сына свой плащ. - Ара больше нет. И той жизни больше нет. Нет! Слышишь!

    А потом схватила сына за плечи, глубоко заглядывая ему в глаза. Она ничего не говорила, но Рэми вдруг понял, что мать очень сильно боится. За себя боится, но еще сильнее - за него и Лию. И хочет попросить о чем-то сына, только не знает как.

    Пошел вдруг снег. Лицо мамы, бледное, чужое, расплывалось в белоснежных сполохах, земля быстро покрывалась белым. Все вокруг укутала снежная тишина. Рэми вдруг успокоился. Улыбнулся матери, показал свои запястья, на которых медленно потухала золотистая татуировка.