— Ты просто ненавидела входить туда. Лиза — твоя мать — и я — мы всегда это замечали. Эта вышивка крестиком расстраивала тебя. Два маленьких ребенка на улице — и ты с ревом убегала.

Опять о матери. Тетушка Вита стала забывчивой.

Не останавливаться. Не останавливаться. Сейчас нельзя останавливаться.

Белла сделал вид, что все отлично. Притворилась, что вспоминает.

— Их лиц не видно, они смотрят куда-то вверх по улице, — сказала Белла. Ноги жаждали сбежать. Не упоминай о мистере Стежке.

— Я не могла не сделать им лиц, — возразила тетушка Вита. Ну да, не могла она так ошибиться в предмете своей гордости и живом олицетворении человечности, не могла поставить такое пятнышко позора на чайной розе своей репутации. — Именно с них картинка и начинается. Мне нравилось делать лица. Посмотри на «Человека в золотом шлеме», что висит вон там.

Белла, как полагалось, глянула, но не сошла со своего пути.

— Ну а теперь она мне нравится. Я просто стала сентиментальной, наверное. Та картинка, что в ванной. — Белла добавила последнее утверждение, чтобы удержать внимание тетушки Виты на вышивке наверху.

Даже дядя Сэл ей помог. Он начал кивать. Дядюшка Сэл, вариант «заботливое поведение номер 3».

— Ты можешь подняться и взглянуть на нее, — сказал он. — Она все еще там.

Белле никогда не потребовалось бы смотреть на нее еще раз. Она знала ее до мельчайших деталей.

Двое детей, вид со спины, держатся за руки и смотрят вверх по улице. Мальчик в голубой курточке и белых штанишках, длинные коричневые волосы, коричневая датская или фламандская шляпа — мягкая, в форме ковшика, определенно такая, которую носили мальчики из другого времени и места. Маленькая девочка в темно-красном платье с белым кружевным воротничком, длинные светлые волосы. Два дома, уходящие в перспективу, ведущие вверх по улице, затем стена, за ней дерево, невдалеке на тротуаре в конце дороги — старинный фонарный столб.

И лицо женщины, возможно их матери, которая глядит на них из полуоткрытого окна, будто бы напоминая им, что надо зайти в деревенскую лавку, или, может быть, предупреждая, что с незнакомцами следует быть осторожней.

И в этом-то вся проблема.

Потому что на этой уходящей в перспективу улице, там, где в ее опрятном пространстве сходятся все линии, возле того места, где стена встречается с деревом, есть именно такой незнакомец. Пешеход на боковом тротуаре, маленький, простенький, который определенно должен быть только фигуркой для композиционного равновесия, у которого и набросаны-то лишь самые общие черты. Черты из семидесяти с половиной крестиков. Маленький, но все-таки довольно большой — размером точно в семьдесят с половиной крестиков, где каждые четыре крестика складываются в жирный черный квадрат. Квадраты лежали неровно, и с одной стороны незнакомец был перекошен и как бы надорван. Рваный человечек.

Белла никогда не могла выкинуть из памяти эту фигуру за фонарем, позади домов, маленькую и размытую, перекошенную расстоянием. Дайте ей ручку — и она ее нарисует, и, как в игре в классики, перечислит, вырисовывая, все ее клеточки. Это была мантра, с которой она жила все эти годы.

И это все, что касалось того, как они были соединены вместе.

Человек в широкополой шляпе — или с ужасно деформированной головой, — с двумя кусками, выдранными из левого бока, и третьим, вырезанным из ног. Скособочившийся рваный человечек.

И Белла пришла, чтобы опять встретиться с ним. С существом, которое стояло за всем, что она делала, которое определяло появление таких вещей, как дополнительные замки на большой зеленой парадной двери, и на внутренней двери тоже. На внутренней Защитной Двери, покрашенной в зеленый, потому что Белла где-то прочитала, что темно-зеленый не дает войти демонам и чертям.

— Я поднимусь и взгляну на нее, если не возражаешь, — сказала Белла. — Похоже, я сентиментальна, как и ты, тетушка Вита.

— Сентиментальность — хорошая черта, — ответила тетя. — В мире слишком много противного. Слишком много плохих людей. А старые ценности — это хорошо.

— Я, пожалуй, составлю тебе компанию, Бел, — совершенно неожиданно сказал дядя Сэл. Он повернулся к Вите. — Мне кое-что надо наверху. Думаю, следует заварить этот новый «Дарджилинг», который ты недавно купила. Я уверен, что Белла должна его попробовать.

Белла была удивлена, обрадована и шокирована одновременно. С каких это пор дядюшка Сэл решает что-то сделать? С каких это пор он проявляет такое стратегическое мышление — да вообще мышление, которое не совпадает с его ролью в пьесе «Вита и Сэл»?

На то должна быть какая-то причина.

До того как Вита успела занять его чем-то другим, например, попросить его помочь ей на кухне с чаем, — в конце концов, это был ее день рождения, — Сэл выбрался из кресла и направился к лестнице.

Еще одно «в первый раз».

Белла метнулась за ним, уже готовая к тому, чтобы подняться на этот второй этаж и войти в эту ванную комнату.

Но на то должна быть какая-то причина.

— Дядя Сэл, — сказала она в шаге от лестницы, — на самом деле, ты можешь этого не делать.

— Не говори чушь, Бел. Когда я вообще делал что-нибудь сам? И снова он ее удивил.

Почему сейчас? Почему все так? Белла решила быть прямой.

— А почему сейчас? — Вот так. Жестко и напрямую.

Ее голос был тверд, и он рассеянно моргнул, когда она прошла мимо и сделала несколько первых шагов по лестнице.

— Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке, — сказал он, начиная подниматься по лестнице вслед за ней. — Эта вышивка крестиком тоже меня беспокоит.

Белла от удивления чуть не споткнулась. Что он сказал?

— Ты о чем, дядя Сэл? — Она услышала, что ее голос дрожит.

— Она беспокоит меня, она беспокоит тебя, — сказал он из-за спины. — Я всегда его ненавидел. Фигуру в глубине. Маленькую и неправильную.

Да! Именно! Маленькую и неправильную. Рваную и незаконченную.

Полдороги к концу лестницы. Белла от волнения начала идти медленнее, дышать стало труднее.

Потому что она поняла.

Он подает меня наверх. Он контролирует, чтобы я туда попала. Они в сговоре.

Белла замерла на лестнице.

Это была кошмарная картина. Новый дядя Сэл, странное поведение.

Приведи ее ко мне!

Белла повернулась и прижалась спиной к стене.

— Не думаю, что я это сделаю, — сказала она.

— Что, Бел? Что именно?

— Это. Я не могу сделать это сегодня.

— Бел, я просто расхрабрился. Я делаю все правильно. Я должен был сделать это несколько лет назад.

— Что? — она еле выдавила из себя это слово и поэтому сказала его снова: — Что?

— Сказать тебе об этом. Сказать кое-что о Бэнни.

— Бэнни? А Бэнни-то то тут при чем?

Внезапно она вспомнила. Бэнни в его дурацкой голубой клетчатой рубашке. Бэнни, восьми лет от роду, застукавший ее в ванной. В туалете. Бэнни и Стежок.