Время на лестнице застыло. Белла спиной к стене, дядя Сэл двумя шагами ниже, спиной к перилам. Тетя Вита на невообразимо далекой кухне.

— Мы с тобой знаем, что он сделал, Бел. Твоя тетя об этом не знает. И твоя мать не могла знать. Но мы-то знаем. Я знаю.

Часть Беллы оставалась на старом безопасном пути.

О чем он? Они не видели Бэнни в течение многих лет. Бэнни ушел из их жизни. Встал и ушел, просто раз — и все. Именно так, как любой может это сделать.

Другая часть Беллы в этот момент свернула с главного пути в переулок. Бэнни напротив ее. Запах его голубой клетчатой рубашки. Его рука зажимает ей рот. И Стежок. Мистер Стежок, который заставляет его сделать все это. Стежок, который стоит за всем этим, который виднеется вдали на стене, поджидает там, в конце улицы, но он там не весь. Разорванный. Темное человекоподобное нечто в смешной широкополой шляпе — или с большой крестовидной головой. Бэнни тяжело дышит. Мое слово против твоего. Никто не верит детям! Он жесток с ней. Потом, воодушевленный, взволнованный, он импровизирует. Это Стежок. Мистер Стежок! Он тебя достанет. Это его затея. Он придет за тобой, вот увидишь. Он заберет тебя, если расскажешь!

Она шла по двум дорожкам, которые пролегли через эту лестницу. Глаза дяди Сэла наконец нашли ее глаза. Его взгляд вытянул ее обратно, но стены грохотали, барабанили, стучали могучим секретным сердцебиением этого дома.

— Ты теперь в безопасности, — сказал Сэл. — Мы все в безопасности. Ты можешь пойти посмотреть.

Белла снова была с ним, в пяти шагах от вершины лестницы. Синеклетчатый Бэнни исчез, а дядя Сэл был здесь, и Белла тоже была здесь, и она собиралась сделать то, что она должна, — то, что она всегда должна была сделать.

— Я побуду снаружи.

— С-спасибо.

Она вошла в ванную комнату. Дверь в туалет была приоткрыта. Конечно, ей не было видно заднюю стену — только светло-голубую полоску в приоткрытой щели.

Ты не смогла вернуться домой.

Истина в этих словах.

Но я пыталась. Я продолжала возвращаться сюда.

Ей не было видно заднюю стену, и рамку, и детей.

Предостережение датским детям. Вы не вернетесь домой! Вы никогда не увидите вашу мать!

В этих словах.

Белла притворила за собой дверь ванной. Старая привычка. Она не закрылась на щеколду. Не закрылась тогда, не закрылась теперь.

Надень свою синеклетчатую рубашку, Сэл, и приведи ЕЕ ко мне!

Но она может закрыть дверь туалета. В этот раз — закрыть. Просто на всякий случай. Хотя так она и сама окажется запертой внутри. И Бэнни, что-то от Бэнни, может быть, там, в вышитой крестиком глубине. Они оба сейчас там, на этой кошмарной, слишком опрятной улице.

Она должна узнать. Она должна действовать. Сейчас или никогда.

Она повернула ручку и толкнула дверь.

Там был кусок старого линолеума, так хорошо знакомый, старый туалет и бачок, контейнер с освежителем воздуха, два запотевших оконных стекла справа, бледно-голубые стены. На одной из них — стоило поднять взгляд — рамка коричневого дерева, четко ограничивающая другой мир, детей на улице, фонарь невдалеке, стену и дерево.

И неровный черный силуэт.

Привет, Белла.

— Ублюдок! — сказала она тихо.

Сэл надевает клетчатую синюю рубашку.

— Ублюдок, ублюдок!

Такой же, как отец, такой же, как сын. Он больше. Старше и больше.

— Ублюдок, ублюдок, ублюдок!

Положи руки на бачок, как раньше. Будь хорошей девочкой.

— Ублюдок, ублюдок, ублюдок!

Ты можешь выпросить меня. Забери меня домой. Дай мне войти через твою Зеленую Дверь. Он читает мысли.

— Ублюдок!

Это слова, Бел. Возьми же иголку и нитку. Доделай меня. Слезы горячими ручьями катились по ее щекам.

— Ублюдок, ублюдок!

Мистер Стежок двигался от ее слез. Ее слезы заставляли его бежать.

Ты, как и я, рваная. Ущербная. Вот он я!

Белла вытерла глаза ладонями, освобождаясь от его власти. Она стала тверже…

Ее руки были на бачке.

— Ублюдок! Ублюдок!

Она отдернула их от бачка. Ты хочешь! Ты была готова!

— Нет! Нет! Ублюдок!

Пугливая кошечка! Блудливая кошечка!

— Ублюдок!

Сэл толкнулся в туалетную дверь.

— Белла, что-то не так? Что происходит?

Она ее не закрыла! Хотела закрыть. Решила закрыть. Но не закрыла.

Расскажи все, Бел!

Стежок бежал в ее слезах. Ломался. Извивался. Бежал.

— Бел, что не так?

Сэл толкался в дверь. Стежок бежал.

Одна рука была на бачке, но она была настроена решительно, и она могла что-то с этим сделать. Не так, как раньше.

— Ты, ублюдок!

— Что такое, Бел? В чем дело? — голос Сэла.

И дверь наконец-то открылась достаточно широко, и Сэл оказался внутри, но на нем не было синей клетчатой рубашки.

Белла бросила последний взгляд на вышивку. Стежок был в конце улицы, под деревом возле стены. Дети были в безопасности. Все дети были в безопасности.

— О, дядя Сэл! Я подумала… всего на миг, и только лишь подумала. Все в порядке, теперь все будет хорошо.

— А что случилось?

— Ну, ты знаешь, старые воспоминания. Просто нахлынули старые воспоминания. А интересно, тетя Вита не подарит мне эту вышивку?

Да! Забери меня домой!

Сэл, слава богу, понял:

— Бел, да забери ее. Просто укради. Я ее отвлеку.

Это было уже совсем неожиданно. Дядя Сэл заговорил так.

— Но…

— Возможно, ты не заметила, но твоя тетя… она стала забывчивой. Она повторяется, и все такое. Мы можем сказать, что она тебе ее отдала. А здесь мы повесим другую. Она и не вспомнит — будь уверена.

— Дядя Сэл, а ты уверен, что не вспомнит?

— Доктора говорят, что у нее, наверно, болезнь Альцгеймера. Но суть в том, что сюда она ходит не часто. Она пользуется тем туалетом, что рядом с гостиной. Так что забирай. У нее их много. Эта никогда не была любимой.

Да! — подумала Белла с таким облегчением, с такой радостью… а потом засомневалась.

Слишком легко. Слишком. А что, если Сэл, в конце концов, соучастник?

Пронеси меня через Зеленую Дверь, — сказал Стежок.

Потом он оказался под деревом и замолчал. Рваный. Ждущий. Ни единого слова.

Это было именно то, чего она хотела — до сумасшествия. Они оба этого хотели, и этот импульс прошел от Стежка через ее разум и через разум Сэла. Стежок использовал их всех.

Он никогда не говорил ни слова. Он просто был там, в реальном, как ничто иное реальном крестиковом мире, существо из семидесяти с половиной крестиков, которое пыталось стать чем-то большим, пыталось вышитъся обратно.

Откуда ей знать — брать или нет? Как она может быть уверена хоть в чем-то?

— Возможно, мне не надо этого делать, — сказала она.

— Тебе решать, — ответил Сэл.

Они стояли в ванной комнате. Белла пялилась на вышивку в рамке, ожидая хоть какого-то ответа. Стежок может стать очень назойливым, если она уйдет без него. Кошмарным.

Белла засмеялась над игрой слов. Стежок Крестиком. Крест на Стежке. Но тогда он останется здесь, в этом бледно-голубом месте, в котором ее руки навсегда на бачке. И она будет возвращаться сюда снова и снова.

Ее жажда была не меньше, чем его, вот к чему все свелось. И в этом крылась ее надежда освободиться. Уйти от этого. Сделать так, чтобы это перестало быть чем-то происходящим здесь и сейчас. Сейчас и тогда.

— Сэл, почему бы тебе не принести ее завтра? Скажи тетушке Вите, что она мне ее обещала. Посмотрим, получится ли у нас.

— Бел, еще одна вещь.

— Да?

— Твои мама и папа…

— Дядя Сэл, давай не будем об этом, пожалуйста!

— Об этом надо поговорить, дорогая. Именно сейчас, когда мы говорим, просто дай мне…

— Нет!

— Бел, ты продержалась до сих пор. Продержись и пройди до конца. Они не так уж виноваты. Они не смогли тебя защитить…

— Послушай, дядя Сэл…