Дэнни Бэрору, моему гениальному агенту за границей посвящается

Из журнала «Ньюсуик»:

"О панамских событиях я уже почти ничего не помню, — заявляет Малоун, — ведь с тех пор прошло столько времени". Однако у нас есть все основания подозревать, что кошмарная ночь 20 декабря 1989 года, когда войска США вторглись в Панаму, для этого прославленного художника не прошла бесследно. Критики утверждают, что после импрессионистов в мировом изобразительном искусстве не было живописца, полотна которого воспевали бы жизнь с такой потрясающей выразительностью. Вполне вероятно, что радостный, ликующий и безмятежный мир картин Малоуна — это своеобразная реакция на ужас, который ему пришлось пережить той ночью.

В свое время он был пилотом военного вертолета. Может быть, именно в этом объяснение загадки творчества Малоуна, где все смешано — и ожесточенная конкуренция в мире искусства наших дней, и драматическое прошлое художника, и его сегодняшнее блистательное изображение мира. Но если для некоторых коллекционеров картин служба в морской пехоте как факт биографии автора является экзотикой, то поначалу это обстоятельство вызывало скептический настрой критики. Она выражала сомнения по поводу художественных достоинств его живописи. По словам Дугласа Феннермана, художественного агента Малоуна, «чтобы заработать репутацию, Чейзу пришлось немало потрудиться. Впрочем, для того, чтобы приобрести определенный вес в манхэттенских галереях, иметь военное прошлое совсем неплохо».

Внешность Малоуна разрушает все стереотипы внешности модного художника. Перед вами самый настоящий солдат. Рост за метр восемьдесят, крепкое телосложение с весьма развитой мускулатурой, дочерна загорелое лицо с симпатично-грубоватыми чертами. Интервью художник давал на берегу, неподалеку от своего дома на мексиканском острове Косу-мель. Он только что закончил ежедневный утренний моцион — пробежку на пять миль, а затем час занятий гимнастическими упражнениями; выгоревшие на карибском солнце песочные волосы и такого же цвета щетина на щеках добавляли его грубоватой красоте известную долю пикантности. На принадлежность к миру искусства намекали пятна краски на футболке и шортах. И больше ничего.

Ему тридцать семь. Впрочем, вполне можно предположить, что вряд ли он выглядел каким-то другим в форме лейтенанта морской пехоты десять лет назад, когда его военный вертолет был сбит панамской ракетой. Это случилось в два часа ночи 20 декабря. Говорить об этом инциденте Малоун категорически отказывается, и поэтому придется воспользоваться воспоминаниями Джеба Уэйнрайта, второго пилота, который в ту ночь был вместе с ним.

"Картина ночного неба чем-то напоминала праздник Четвертого июля. Только в аду. Потому что впечатление фейерверка создавали следы от трассирующих снарядов и ракет. В артподготовке с воздуха участвовали 285 наших самолетов и 110 вертолетов. Они были похожи на стаю гигантских москитов с огромными жалами в виде сорокамиллиметровых авиационных пушек «Вулкан», стопятимимиметровых гаубиц и противотанковых ракет с лазерным наведением. В общем, все было очень солидно.

Одной из важных целей являлась штаб-квартира Сил обороны Панамы, здание заводского типа в бедном районе города Панама, под названием Эль-Чорильо (что в переводе означает «небольшой ручей»). Американское военное руководство решило, что противник устроил свою штаб-квартиру здесь, чтобы прикрыться двадцатитысячным населением района Эль-Чорильо. И тут произошло то, что и следовало ожидать, — продолжает Уэйнрайт. — После первой атаки наших вертолетов силы противника рассеялись по жилым кварталам. Мы начали их преследовать, а Чейз тщетно кричал в микрофон рации о том, что мы ведем огонь по мирным жителям. Так оно и было. Пять кварталов заполыхали почти одновременно. Причем нас задели, когда мы еще не успели получить ответ с командного пункта. До сих пор не могу забыть этот удар. Он был настолько сильный, что мне чуть не выбило зубы. Вертолет тут же наполнился дымом и закрутился в воздухе. Затем начал падать. Чейз изо всех сил пытался не потерять управление. Это лучший пилот из всех, кого мне доводилось видеть, а повидал я немало, поверьте на слово, но все равно для меня до сих пор загадка, как ему удалось посадить нас невредимыми на землю".

А на земле кошмар только начинался. Пожар быстро распространялся от одного дома к другому. Малоун и Уэйнрайт пытались укрыться в лабиринте улочек Эль-Чорильо. По ним вели прицельный огонь панамские солдаты (они засекли место падения вертолета), а также наши с воздуха, которые не знали, что на земле сейчас находятся их товарищи. По улицам метались обезумевшие от ужаса местные жители.

«Потом меня ранило в ногу, — продолжал Уэйнрайт. — Чья это была пуля, панамская или наша, так и осталось неизвестным. И вот, представьте, в этом аду Чейз ухитрился наложить мне на ногу плотную повязку, а затем взвалил на плечо и поволок в глубь какого-то двора. Помню, пару раз ему приходилось отстреливаться из пистолета от панамских солдат, засевших в одном из зданий. Как ему удалось отыскать этот подвал, одному Богу известно, но именно в нем мы благополучно просидели до рассвета, прислушиваясь к тому, как американские танки утюжат район Эль-Чорильо, ровняя его с землей. Позднее стало известно, что в ту ночь погибло две тысячи мирных жителей. Бог знает сколько было ранено. И все двадцать тысяч лишились крова».

Вскоре после этого Малоун подал рапорт об увольнении из морской пехоты.

«Когда у нас выдавалось свободное время, — вспоминает Уэйнрайт, — Чейз всегда что-нибудь рисовал. Иногда, вместо того чтобы пойти развлечься, он оставался в казарме и работал над эскизами. То, что он талантлив, было очевидно, но я понятия не имел, насколько он талантлив, пока не увидел его работы, когда он уже стал профессиональным художником. Не сомневаюсь, что той ночью в Эль-Чорильо он принял для себя какое-то важное решение и больше никогда не вспоминал о прошлом».

На полотнах Малоуна зритель не найдет и намека на насилие. Большей частью это пейзажи. От них веет красотой и свежестью чистых тонов, а ярко индивидуальная живописная манера заставляет вспомнить Ван-Гога. И тем не менее строгое благородство колорита его работ, их эмоциональный настрой, передающий неистовую радость ощущения жизни, а также глубокий трепет и особая острая чувственность восприятия земного существования — все это прозрачно намекает на пережитую встречу лицом к лицу с апокалиптическим насилием и смертью..."

Волны прибоя набегали на песок, останавливаясь в нескольких сантиметрах от ног Малоуна. В зеркале Карибского моря отражался закат, создавая оттенки, казалось, никогда прежде в природе не существовавшие. Малоун ощущал скрип песка под кроссовками, нежный ароматный ветерок, который шевелил его густые кудрявые волосы, жалобные крики чаек над головой. Оторвав кисть от незавершенной картины, он сосредоточился, чтобы пропустить все это через себя — не только форму и цвет, но также и окружающие звуки, ароматы и даже вкус соленого воздуха.

Это была попытка достичь невозможного. Иными словами, передать эти чувства полотну, чтобы оно заставило зрителя ощутить себя стоящим на этом самом месте в этот волшебный миг, переживая чудо именно этого заката так, словно никогда никакого другого заката в его жизни не было.

Внезапно он почувствовал какое-то движение. Все замечать краем глаза Малоун научился еще на военной службе и, став художником, эту способность не утратил.