— Мне никогда не приходило в голову, что живопись — это не только создание изображения.

— Создать изображение — лишь полдела. Нужно еще уметь его сохранить. И если вы хотите, чтобы картина жила долго, следует очень постараться. — Малоун протянул ей кисть. — Попробуйте наложить следующий слой.

— А вдруг у меня не получится?

— Я подправлю.

Она погрузила кисть в банку.

— Не очень много, верно?

— В самый раз.

— С чего начинать?

— С угла.

Она выбрала верхний правый.

— Теперь ведите кисть налево. Можете использовать короткие мазки вперед-назад, но последний мазок только налево. Затем чуть спуститесь и снова ведите кисть налево. Теперь проверьте, получилось ли у вас ровно. Чувствуете какое-то сопротивление движению кисти?

— Немного.

— Хорошо. Остановитесь на минутку. Пусть чуть подсохнет, но не до затвердения.

— Переход к следующей стадии, очевидно, означает, что вы уже решили, какой будет композиция портрета?

Малоун кивнул.

— И как же я буду выглядеть?

— Посмотрите сами. — Он показал в сторону эскиза на другом столе.

Она нерешительно подошла и вгляделась. Несколько минут в солярии было тихо.

— Я здесь улыбаюсь, но выгляжу печальной, — наконец произнесла она.

— Печальной, ранимой, незащищенной, но с решимостью больше не позволять причинять себе боль.

— Вот, значит, какой вы меня представляете. — Голос Сиены понизился до шепота.

— Это один из вариантов. У вас есть возражения?

Она продолжала внимательно рассматривать эскиз.

— Нет.

— Для меня самым трудным было заглянуть в ваши глаза. С тех времен, когда вы были моделью, у вас сохранилась привычка как бы отключать глаза. Вы превосходно позировали, великолепно улыбались, глаза сияли, но ставни в глубине их были закрыты наглухо. А вашим работодателям, собственно, ничего больше и не было нужно. Ведь главное — чтобы одежда на вас выглядела привлекательно.

— Вы правы. Так оно и было.

— Вот почему мне потребовалось так долго вас изучать.

— А знаете, я уже привыкла к вашим взглядам. В бытность мою моделью почти все обращенные на меня взгляды были обычно хищными. Не то что ваши. Я даже понемногу стала себе нравиться.

— А что, обычно вы себе не нравитесь?

— Ответ знает человек, создавший этот эскиз.

— И все-таки мне удалось уловить моменты, когда ставни раскрывались. Именно тогда вы становились настоящей Сиеной. Ваша печаль и ранимость — вот что делает вас прекрасной. А впрочем, может быть, как раз наоборот.

— Наоборот?

— В том смысле, что красота, делает вас печальной и ранимой.

В горле у Сиены запершило.

— На эскизе я смотрю направо. Что там находится?

— Наверное, что-то для вас очень важное.

— И ветерок дует с этой стороны. Он играет моими волосами. Каким-то образом вам удалось создать иллюзию, что все, чего я касаюсь, как бы проходит через меня.

— А это всегда так. Все важное для нас проходит через наши души.

Сиена быстро поднялась по ступеням на залитую солнцем террасу. Обычно Чейз уже сидел за столом, но сейчас его не было. Наверное, она пришла немного раньше. Однако прошла минута, другая, а Чейз все не появлялся. Пришлось ей завтракать одной. Уже допивая кофе, она увидела, как горничная понесла в солярий большую миску.

Озадаченная, Сиена последовала за ней. В солярии миску у горничной принял Чейз. В ней были яйца.

Увидев ее, он улыбнулся:

— Доброе утро.

— Доброе утро. Вы будете завтракать здесь?

— Возможно, сегодня я вообще не буду завтракать. Не терпится начать. — Чейз разбил яйцо, разделил скорлупу на две части и переместил желток из одной половины в другую, уронив при этом в миску капельку белка.

— Вы собираетесь их готовить?.. — озадаченно спросила Сиена.

— Нет. Они мне нужны для изготовления краски.

— Интересно!

Чейз осторожно переместил желток из скорлупы на бумажное полотенце и убрал остатки белка. Сейчас желтая субстанция нежно перекатывалась на белой поверхности.

— Как вам удается так аккуратно с ним обращаться? — удивилась Сиена. — У меня бы уже все растеклось.

— Очень просто — опыт. В свое время, когда я этому учился, перевел немало яиц. — Чейз поставил чистую миску, а затем двумя пальцами поднял желток. — Хотите помочь?

— Я его пролью.

— Именно это нам сейчас и нужно. Вот, возьмите нож — и проткните им мешочек снизу. Только осторожно. Так, хорошо. — Чейз дал желтку вылиться из мешочка, затем легонько выдавил остатки.

— Возьмите. — Он протянул ей другое яйцо.

— Что?

— Помогите мне освободить второй желток.

— Но...

— Вы же видели, как это делается. Самое худшее, что может случиться, это больший расход яиц.

Она тихо рассмеялась:

— Вчера я помогала грунтовать поверхность фанеры, а сегодня вы придумали новую игру.

Сиена разбила яйцо и отделила белок от желтка. Однако переместить его сразу на бумажное полотенце побоялась, а осторожно выкатила себе на ладонь. Он оказался на удивление сухим.

— Спасибо, — прошептала она, выполнив задание.

— За что?

— То, чем мы занимались с вами вчера и сегодня, доставило мне невероятное удовольствие, какого я уже давно не испытывала.

На этот раз тихо рассмеялся Чейз.

— Если вам так приятно размазывать клей и разбивать яйца, то...

В груди у Сиены приятно заныло. Она осознала, что впервые слышит его смех.

— И сколько вам нужно яиц?

— Восемь. — Он проткнул очередной желток.

— А дальше что?

— Буду смешивать с красителями. Вчера после ужина я вернулся сюда и растер их. Вот они, в этих банках.

Сиена принялась их перебирать. Белый, черный, красный, синий, зеленый, желтый, фиолетовый и коричневый. Чистые, яркие. Все цвета, кроме одного, были ей знакомы.

— А вот этот оттенок какой-то необычный.

— Неужели не узнаете? Это жженая охра, или сиена.

Она вопросительно посмотрела на Чейза.

— Оттенок вашей кожи, — сказал он. — Так что родители не зря вас так нарекли. К тому же это мой любимый цвет.

Она принялась недоверчиво рассматривать свою руку, словно впервые увидела.

— С одной стороны, он ослепительно яркий и прозрачный, — продолжал Чейз, — а с другой — чрезвычайно теплый. По качеству такой же, как темпера.

Вначале он смешал каждый краситель с определенным количеством желтка, а затем долил в каждую банку дистиллированной воды, тщательно перемешивая краску.

— Вот теперь мы готовы танцевать наш рок-н-ролл.

На мольберте стояла фанерная основа картины с уже обозначенными контурами выбранного Чейзом эскиза на загрунтованной поверхности.

— Теперь остается только раскрасить? — спросила Сиена.

— Нет. Все значительно сложнее. — Он подвел ее к стулу, стоящему перед мольбертом. — Эскиз — это лишь наметка. Настоящая работа начинается только сейчас.

При создании эскизов Сиене становилось не по себе под пристальными взглядами Чейза. Но теперь ей казалось, что прежде он вообще на нее не смотрел. Мощь и концентрация его взгляда сейчас внушала просто суеверный страх. Расстояние между ними было меньше двух метров, и она чувствовала его взгляд почти физически. Он ее касался. Шеи, губ, век, бровей. Она с трепетом почувствовала, как невидимые пальцы ласкают ее кожу. Она ощущала какую-то часть его, загадочным образом переместившуюся в нее, куда-то в нижнюю часть тела, отчего там стало невероятно тепло и приятно. Казалось, они вот-вот сольются в одно целое.

— Вам нехорошо?

— Что? — Она выпрямилась на стуле.

— Вы побледнели. Может быть, отдохнете немного, и начнем позже?

— Нет, — выпалила она. — Я прекрасно себя чувствую. Продолжайте.

Чейз бросал на Сиену острые, проникающие в душу взгляды, затем окунал кисть в банку с краской, пальцами левой руки снимал излишки и делал резкие мазки по жесткой поверхности фанеры. Порой он даже не глядел на мольберт, и его рука с кистью двигалась сама по себе, как будто для создания портрета было достаточно лишь этих быстрых взглядов.