«В конце сороковых, – сообщает М. Кушниров, – по дороге в Семипалатинск Орлова с аккомпаниатором крепко застряли в безлюдной местности. Бродя с Мироновым, они наткнулись на небольшое скопище ветхих сарайчиков, где, судя по дымкам, по развешенному белью, жили люди. Было жарко, хотелось пить, и они рискнули постучаться. Дверь открыла женщина, как потом выяснилось немка. Из тех поволжских немцев, которых зимой 42-го года на холод и голод буквально выбросили в степи Средней Азии. Но Любовь Петровна была потрясена не этим (рискованные политические вопросы она и на дух к себе не подпускала – „не нашего ума дело“). Ее поразила убогость жилища и его… чистота. Каждая щелочка вымыта, каждая плошка блестит, каждая тряпица аккуратно свернута и лежит на своем месте. На детях застиранная, залатанная, но аккуратная одежонка. В сарайчике душно, но ничем не пахнет. На обратном пути она напомнила Миронову, какой был дух в богатой казахской юрте, куда их накануне зазвали ужинать.

Вечером в гостинице Семипалатинска Орлова вернулась к этому неожиданному впечатлению: «Вот, Лева, какой урок жизни! Вот так, только так должна содержать себя всякая женщина. В какой бы дыре ты ни оказался, в каком бы дерьме ни плавал, не опускайся, будь красивым. Лопни, а держи фасон!»

«Весной 1968 года, – рассказывает в книге об актрисе И. Фролов, – Орлова дала согласие на творческий вечер для студентов Интернационального киноклуба Дома дружбы. Как и было договорено, актриса прибыла минут за 40, сказав, что ей необходимо время для макияжа. И вдруг обнаружила, что забыла дома какой-то крем, очень ей нужный (уж не тот ли, „магический“, о котором потом будут слагать легенды? – см. „Небылицы“. – Ю. С.). Пока ездили за ним, пока она гримировалась, время шло. И вечер начался с опозданием. Актриса очень переживала, но все кончилось хорошо. Были цветы, аплодисменты, слова признательности. И, уезжая, Любовь Петровна со смущенной улыбкой призналась, что во всем виноват Григорий Васильевич, который должен был сегодня уезжать за рубеж, а в ее священные обязанности входило проверять его вещи и во что он одет, так как были случаи, когда знаменитый режиссер уезжал в ботинках разного цвета. Поэтому мысли ее были заняты только его отъездом. Вот она и забыла злосчастный крем.

Тем не менее по ее глазам было видно: она счастлива, что вечер прошел успешно и, пожалуй, еще больше оттого, что у нее есть человек, о котором нужно так заботиться.

…Александровские туфли, вернее, коробка от них, фигурировали и в другой истории, рассказанной актрисой Театра им. Моссовета и тогдашним секретарем его парторганизации Л. Шапошниковой:

«В конце 62-го года мы собрались на целину со спектаклем „Миллион за улыбку“. Встретив меня, Любовь Петровна спросила:

– Милочка, я слышала, вы едете на целину.

– Да, готовимся.

– Но там же сейчас наверняка холодно.

– Не знаю.

– А сколько человек едет?

– Около десяти.

– А когда вы будете в театре? Я хотела бы вас повидать.

Мы договорились. Прихожу в театр, а она меня уже ждет. И рядом на столе большая коробка из-под туфель. Причем туфель не ее, а явно Григория Васильевича. Такая большая коробка. «Это вам в дорогу», – говорит она. «А что там?» – «Разные лекарства. Мало ли что может быть. Неизвестно, какая там еда, какая будет погода. Мы это подобрали на Сивцевом Вражке (там была закрытая ведомственная аптека. – Ю. С.). Здесь вы найдете все, что может пригодиться как скорая помощь».

…О непростых условиях на целине Орлова знала не понаслышке. Причем о настоящей целине, когда она только «поднималась» и когда этим «подъемом» вдохновенно, как говорят, руководил тогдашний 2-й секретарь компартии Казахстана Л. Брежнев. Который написал в «Целине», как он выделил свой личный самолет для Л. Орловой, Н. Крючкова и М. Ладыниной, без устали мотавшихся с концертами из одного целинного района в другой…

Тот же А. Бобровский рассказывает, что во время первого посещения им Александрова все время, пока хозяин собирался ехать с ним на студию, бывшая дома Орлова так и не появилась.

«Но я затылком чувствовал, что она здесь, за другой дверью и стеной, и слышит нас. Григорий Васильевич посмотрел на меня, потом на ту дверь и взял со стола желтый портфель.

– Ну, мы поехали! – произнес он негромко, но так, что за дверью его фраза наверняка была услышана. Казалось, мгновение – дверь откроется, и Любовь Петровна выйдет попрощаться. Но ответом была тишина, и мы вышли к лифту.

…Справедливости ради надо сказать, что мне посчастливилось лицезреть «звезду» сразу, с первого же захода к Александрову.

Перед этим во вгиковской библиотеке я наткнулся на первый, 54-го года, и самый, пожалуй, удачный (будь он снят тогда, а не пять лет спустя!) сценарный вариант «Русского сувенира». Одной его сценой, самой, может, фантасмагорической, я буквально «заболел».

…Заснувшим в русской избе американцу Скотту и англичанину Пиблсу снятся ужасные последствия третьей мировой войны. На опустошенной Земле остались только два, снова первобытных, в шкурах и с дубинками, существа те же Скотт и Пиблс. Они вдруг замечают третье выжившие создание, обезьяну, сталкиваются в смертельной схватке за «даму»… и просыпаются, дубася друг друга в кровати.

…Что уж я там «нафонтанировал» по этому поводу, не помню, но несколько строк александровского «апокалипсиса» превратились у меня чуть ли не в десять страниц до абсурда смешного, как мне казалось, действа.

Я оставил их в почтовом ящике режиссера на улице Немировича и попросил посмотреть, лелея надежду попасть на практику на тот же «Сувенир», если маэстро убедится, что склад моего мышления близок его собственному и даже способен «развить» его. Условия практики, кстати, вовсе не требовали этого, но мне, 19-летнему, казалось, что только такое «единение душ» дает мне право работы у «самого» Александрова.

Через несколько дней режиссер-небожитель, каким он мне тогда казался, пригласил меня для разговора. В его середине в дверях кабинета появилась… она.

– …Это тот Юра?

Однако в кабинет не вошла, представляя возможность любоваться собой на расстоянии. Я понял, что мой опус актриса прочла, но по ее тону не мог догадаться, позабавил он ее или напугал.

…Вопрос о моей практике в тот день был решен, но, к сожалению, не на «Русском сувенире», эпизод которого я так самоуверенно, без всякой на то просьбы Александрова, препарировал, а на подготовительном к нему фильме-эксперименте «Человек человеку»

…А. Бобровскому довелось увидеть Орлову позднее, на даче во Внукове, когда работа над «Человек человеку» близилась к концу.

– Неужели у вас все идет так блестяще? – сделала актриса вид, что не поверила его рассказу о фильме. – Неужели все так гладко?

«И она с любопытством поглядывала на меня.

– Как вам сказать… – Я повернулся в сторону Александрова. – Пожалуй, только… единственное затруднение…

– Какое?

Они переглянулись и уставились на меня. Мне стало неловко, но отступать было поздно:

– Отсутствие сценария.

Мне показалось, что они облегченно вздохнули».

Своеобразный, если не сказать, «черный» юмор, здесь в следующем. То, что больше всего беспокоило, даже лихорадило и группу, и студию, и главк, не знавший даже, какие деньги выделять на картину, для Александрова было пустяком, о котором не стоило и говорить.

– Григорий Васильевич пишет сценарий, но еще не закончил, – сказала Орлова.

– Работа идет параллельно, – мягко пояснил Александров (то есть к концу работы над фильмом – завершение его сценария! Случай, единственный в практике тогдашнего кинематографа. – Ю. С.)