Примечателен облик несостоявшейся террористки: дочь якутского вице-губернатора, воспитанная в Институте благородных девиц, около двадцати лет от роду, богатая и красивая девушка, с перспективой стать в начале 1905 г. одной из фрейлин императрицы Александры Федоровны. Планируя террористический акт, Леонтьева хотела на придворном балу преподнести царю букет и в это время застрелить его из револьвера, спрятанного в цветах[475]. Принципиально важно, что теракт планировался в конце 1904 г., когда еще никто не знал о предстоящей трагедии «Кровавого воскресенья». Но впоследствии революционеры пытались представить планы Леонтьевой как месть за жертвы «Кровавого воскресенья».

В мемуарной литературе всячески подчеркивался безупречный моральный облик террористов. Одна из соратниц Леонтьевой писала, что несостоявшаяся террористка была «чрезвычайно сдержанной в проявлении своих чувств и скупой на разговоры, можно даже сказать – строго молчаливой. Даже ее красивая внешность замечалась не сразу. Она была среднего роста, стройная, как молодая березка, блондинка, с большим лбом и чистыми, детскими синими глазами… это был превосходный человек, полный внутреннего содержания, красоты, глубокая натура»[476].

Террористический акт не состоялся, Леонтьеву арестовали.

В 1905 г. все придворные балы отменили на неопределенное время, поскольку продолжалась Русско-японская война, да и в столице назревала революция. В конце лета 1905 г. Леонтьеву с диагнозом душевнобольной выпустили на поруки родителей, которые вывезли ее за границу. Перед отъездом она писала товарищам: «Родители мои, извлекшие меня из тюрьмы долгими и усиленными хлопотами, везут за границу. Можете сами представить, в каком настроении и с каким душевным отчаянием я туда отправляюсь. Предвижу ясно, до поразительности верно скучную, монотонную, бездеятельную жизнь, полную пустоты и одиночества. Я испытала уже эту маяту»[477].

Несмотря на прогрессирующее душевное расстройство, за границей Леонтьева примкнула к партии максималистов. В августе 1906 г. в Швейцарии выстрелом из револьвера она убила богатого буржуа, поскольку «слегка» ошиблась, приняв его за министра внутренних дел П. Н. Дурново. В марте 1907 г. ее судили швейцарским судом и приговорили к 4 годам одиночного заточения с обязательным трудом. На суде она «немного вызывающе» заявила судьям, что «не считает преступлением убить одного буржуа»[478]. Вот такие дебютантки от терроризма появились в начале XX в. в стенах Зимнего дворца.

Маскарады в «каменном Зимнем дворце» начала устраивать Екатерина II. Собственно, она только продолжила традицию устройства великолепных маскарадов, столь расцветшую при дворе Елизаветы Петровны и восходившую к маскарадам времен Петра I. Любопытно, что одно из маскарадных платьев Екатерины I сохранялось в Зимнем дворце вплоть до начала царствования Николая I. В перечне вещей, принадлежавших императрице Екатерине I, упоминается и «платье маскарадное»[479].

Виже-Лебрен, Элизабет-Луиза. Граф Г. И. Чернышов с маской в руке. 1793 г.

По традиции, 1 января Зимний дворец распахивал свои двери перед горожанами разных сословий. Новогодний маскарад, пожалуй, был самым демократичным действом в скованном железными обручами этикета пространстве Зимнего дворца. Естественно, публики самого разного материального достатка и общественного положения, во дворце оказалось много: «…публика теснилась и в просторных залах Зимнего дворца, с трудом раздвигаясь при прохождении польского. Доступ в царские комнаты был открыт для любого прилично одетого. Билет давали каждому желающему. У дверей их отбирали только для счета посетителей и записывали имена только первого вошедшего и последнего вышедшего»[480].

Описаний маскарадов времен Екатерины II в воспоминаниях мемуаристов отложилось множество. Отметим, что императрица не гнушалась посещать и публичные маскарады, к которым готовились в Зимнем дворце: «Екатерина раза по два зимою езжала в публичные маскерады. Приглашенные к ея обществу собирались во дворец, находили приготовленныя платья, маски и в большой свите за нею отправлялись. Все соблюдалось, чтоб скрыть тайну; иногда отправлялась она туда в чужой карете; но при всех предосторожностях подозрение о ея нахождении в маскераде существовало; не знали только, которая из множества особ была Екатерина»[481].

Подчеркнем, что маскарады предоставляли большие возможности для проявлений творческих начал их участников. Надо было надежно «замаскироваться», придумать нестандартную маску. Переодевание и маски давали возможность первым лицам империи немножко «поинтриговать», то есть остаться неузнанными, что позволяло хоть на несколько минут почувствовать себя обычными людьми. Это очень ценилось…

Однако при всех творческих экзерсисах в стенах Зимнего дворца даже на маскарадах продолжал действовать некий «дресс-код», определявшийся, как правило, первыми лицами. В случае нарушения неписаных правил виновники вызывали неудовольствие на самом высоком уровне. Графиня В. Н. Головина упоминает о размолвке императрицы Екатерины II с великой княгиней Елизаветой Алексеевной, супругой великого князя Александра Павловича: «Во время пребывания принцесс Кобургских было много праздников и балов, и, между прочим, большой маскарад при дворе, памятный великой княгине Елисавете тем, что императрица впервые выказала ей свое неудовольствие. Известная мадам Лебрен недавно только приехала в Петербург; ее платья и картины произвели переворот в модах; утвердился вкус к античному. Графиня Шувалова, способная на детское увлечение всем новым и заграничным, предложила Елисавете Алексеевне заказать себе платье для маскарада у Лебрен. Великая княгиня необдуманно охотно согласилась, не думая, понравится или не понравится это императрице, и рассчитывая, что графиня Шувалова не предложит ей того, что не одобрит ее величество. Платье, задуманное и сшитое по рисунку Лебрен, было готово. Великая княгиня отправилась на бал очень довольная, думая только о впечатлении, которое произведет ее наряд. Лица, не принадлежавшие к большому двору, являлись на подобные балы в какое угодно время; поэтому великий князь Александр с супругой долгое время уже там находились, когда в одной из зал повстречались в первый раз с императрицей. Елисавета подошла к ней поцеловать руку, но императрица молча ее оглядела и не дала руки. Это поразило и огорчило великую княгиню. Она скоро догадалась о причине этой суровости и очень сожалела о том легкомыслии, с которым решилась заплатить дань модному увлечению. На другой день императрица сказала графу Салтыкову, что была очень недовольна туалетом великой княгини, и потом два-три дня относилась к ней холодно»[482].

Поясним, что маскарадное платье великой княгини Елизаветы Алексеевны, выдержанное в «античном вкусе», резко нарушало сложившиеся стереотипы петербургской моды, выглядело слишком «смело» для юной великой княгини, что и вызвало неудовольствие стареющей государыни. Отметим и то, на каком уровне готовились маскарадные платья, когда одна из известнейших европейских портретисток рисует эскиз «продвинутого» маскарадного платья.

(Попутно упомянем, что сегодня концептуальные платья, демонстрирующиеся на подиумах ведущими европейскими модельерами, подчас очень напоминают экстравагантные маскарадные наряды.)