Освобождаю вторую руку, девушка садится и подставляет мне затылок, на котором закреплен кляп, когда я срезаю опять же кожаный ремень, она вытаскивает его изо рта, кляп похож на какую-то игрушку из секс-шопа, местное производство самих Рыжих.

— Где они? Где эти твари? — спрашивает девушка на плохеньком черноземельском языке, похоже, что она, и правда, из местных. Голос у нее скрипучий и невнятный и она показывает на полное ведро воды с ковшиком в нем, стоящее рядом, я подаю ей напиться и делаю это еще два раза, пока она смогла утолить жажду.

— Отвернись, — командует девушка и быстро натягивает на себя сорочку, потому что своей одежды рядом она не видит.

— Где они? — снова настойчивый вопрос.

— На первом и втором этажах. На третьем их женщины.

— Такие же твари, — злобно бросает девушка, — Они все знают, что творят их мужики. Мы для них, как тараканы.

— Уже нет, — отвечаю я, — Теперь они — никто. Просто мертвые тела.

Девушка поднимается. Ее шатает, но, она твердо настроена больше не попасть в путы и не оказаться на этом каменном ложе. Она подхватывает лежащие рядом со вторым пленником клещи и еще молоток, осматривается и обращает внимание на притихшего узника.

Хищная радость озаряет ее лицо, и она подскакивает к нему. Саму еще шатает, но она, держа в руках инструменты, наваливается ему на плечи, и мужик издает дикий вой, переходящий в невнятное бульканье.

Я не понимаю, что происходит, но, сосредоточенная на мести девушка, готовая драться сразу, как только я ее развязал, мне нравится.

Поэтому, я осторожно спрашиваю ее:

— Почему ты так с ним?

— Он и продал меня этим Рыжим, по договоренности, оглушил сзади, когда я пришла наниматься на работу. Потом продал уродам, да что-то с ними не поделил, не знаю, что. Может, просто, им некого оказалось мучить и издеваться. В общем, он оказался в этом кресле вместе со мной. Меня только насиловали и немного мучили. Его же пытали по-настоящему, — отрывисто бросает девушка.

— Точно пытали? — я удивлен, хотя, чего-то такого и ожидал от нелюдей.

— Еще как, он выл и ходил под себя постоянно. За это его посадили на острый колышек и каждый день добавляют к нему кусок, заставляя его признаваться во всем. Что плохо думал о таких хороших нелюдях, что трахал мертвых людей и животных, что его мать — грязная шлюха. В общем, его быстро сломали и, когда их уже нет рядом, он продолжает плакать, биться головой о спинку и укорять себя, что так плохо вел себя с такими достойными Рыжими. Очень старается выжить, только, из этого подвала живым никто не выходит.

— Ты сможешь выйти, — говорю я девушке, и она долго смотрит мне в глаза, которые одни видны на моем лице.

— Ты точно убил всех?

— Вроде, да, может, еще кто-то и дышит, но, уже на пороге смерти.

— Хорошо, я займусь их телами позже, сначала этот заплатит за свое предательство мне.

И она опять навалилась ему на плечи, заставив снова завыть и потерять сознание.

— А сейчас ты что делаешь?

— Сам посмотри, загляни под его кресло.

Я заглянул и, точно, через обгаженное отверстие в кресле виден вставленный колышек, упирающийся в крепление на полу, и уходящий в задний проход мужика, как я могу догадаться. Колышек оказался непростым, с парой дополнительных насадок, которыми увеличивают его длину, чтобы жертва постоянно мучилась. Рядом стоит еще несколько таких, в три пальца высотой, насадок, ожидая своей очереди. Мужик оказался привязан за руки к поручням, тоже в двух местах, по локтям и кистям и еще прихвачен за колени такими же кожаными ремешками. Чтобы не мог елозить, пытаясь избавить свою задницу от кола.

— Так он все равно умрет, — говорю я, — Кол, на который он посажен, порвал все внутренности.

— Одно меня радовало, когда Рыжие рвали меня своими гигантскими елдаками, то, как выл он, когда ему рвали клещами за все, что можно было прихватить, — выговаривает она своим мыслям.

— Да, умрет, но оставим его так, пусть его найдут в таком положении, — просит меня девушка и убегает наверх, шлепая босыми ногами, сжимая в руках клещи и молоток.

До чего крепкая дочь степей, впрочем, они и рожают в поле, безо всякой помощи.

Вскоре сверху раздаются удары, но, мне не до этого, за каменным ложем из песчаника, залитым кровью девушки, камень показал тайник в стене, прикрытой каким-то каменным цилиндром, довольно большим и тяжелым. На нем лежат инструменты, которые здесь используются в качестве пыточных приспособлений и я просто сбрасываю их на пол, который здесь тоже сложен из правильных каменных плит.

— Чтобы легче отмывать было, — понимаю я и двигаю в сторону цилиндр, веса под центнер, упираясь всем телом и только моя сила, превосходящая даже силу Рыжих, дает мне возможность вскоре убедиться в том, что в стене имеется дверца. Я еще двигаю цилиндр в сторону, чтобы она открылась, хотя бы, под прямым углом и подбираю ключ в тайнику.

Удары сверху все раздаются и я решаю подняться в лавку, чтобы проверить, что там делает спасенная.

Она явно пугается, когда я появляюсь в двери, отпрыгивает, замахиваясь молотком и я вижу неприятную картину для каждого мужчины, могущего такое себе представить. Девушка стащила с каждого Рыжего штаны и теперь отрывает клещами мужские органы, разбивая притом яйца на каменном полу. Не знаю, насколько у нее получается, но выглядит все настолько отвратительно, что меня сразу же начинает подташнивать.

Я спускаюсь вниз, не собираясь ничего говорить жертве, которая хоть таким способом пытается что-то доказать напоследок своим насильникам и их сородичам. Может, у них в степи такие нормы и понятия, не мое это дело.

Хорошо, что я все уже там обыскал и теперь могу подняться наверх, на третий этаж, не опуская глаза.

Постукивания продолжаются, я же возвращаюсь к тайнику, не подходя взглянуть в искаженное лицо сидящего на колышке подельника Рыжих.

Зачем мне это, еще потом приснится чего. Других дел много, пора открывать тайник и вытаскивать из него богатейства местного клана.

Так, ключ подобран, толстенная и увесистая дверка распахнута с помощью клинка и я жду пару минут, не вылетит ли птичка. Узник, насколько я слышу, пытается дышать очень короткими вздохами, чтобы меньше мучиться и, кажется, скоро помрет. Я уже принюхался к спертому воздуху или через выломанную дверь заходит свежий?

Не дождавшись никакой заподнянки, я достаю металлическое зеркальце на длинной ручке и пытаюсь рассмотреть, что в тайнике. Видно плохо, только мешочки лежат спереди, достаю из по очереди клинком и складываю в сторонке, потом какой-то ящичек, его тоже вытаскиваю клинком, зацепив за ручку.

Вроде все, шесть мешочков и один ящичек, ларец наверху и еще что-то есть в одной винной бочке.

Стуки сверху, вроде, поутихли, чтобы потом, с новой силой и азартом, снова начаться.

Девушка что-то кричит, со второго этажа и я поднимаюсь туда, стараясь не наступить на что-то и не рассматривать внимательно, что она здесь натворила.

— Один, еще жив был, ну я ему, напоследок, яичницу расколотила! — восторженно кричит она, глядя на одного из щитоносцев.

— Всех оприходовала? — спрашиваю я.

— Всех, еще бабы остались.

— Давай, с ними потом. Пойдем наверх, поговорим. Сходи, умойся, — предлагаю я, видя ее забрызганное чем-то лицо и безумные глаза.

Она соглашается, и исчезает внизу.

Так, я же кухню еще здесь не видел, — понимаю я и иду за ней следом в лавку, где открываю одну из дверей, про которые совсем забыл. Их тут две и одна ведет на саму кухню, вторая — в обеденный зал, как я понимаю. Время завтрака работящих и бесчеловечных нелюдей уже прошло, когда открыли дверь лавки и появился я своей персоной, до обеда еще долго. Если и была кто-то из гномих на кухне, наверняка, она поднялась по вон той узенькой винтовой лесенке на второй этаж, где и напала на меня из-за панелей, размахивая огромных тесаком, как я сейчас вспоминаю.

Поднимаюсь по лесенке и точно, попадаю в небольшой коридорчик, оканчивающийся теми самыми распахнутыми панелями, где валяется одна из женщин Рыжих в поварском переднике. Ее я убил длинным ударом в глаз, не дав дотянуться до меня своим тесаком.