Неожиданно меня подносит к окну.

Как же я — вне общества? Вилен убил Павла и этим разрушил мою жизнь тоже. За решётками пытают людей. Вилен — общество? Тюрьма — общество? Общество убило Павла.

А при чём тут Свет? Он — над Виленом, над тюрьмой, над сиюминутной жизнью, над временем, над цивилизациями, разрушенными и пока существующими. Или это Свет выбрал Вилена — убить Павла? Или это Свет позволил возвести тюрьму? Инквизиция, гестапо, газовые камеры, горящие с людьми кресты, ГУЛАГ — Его создания? А кто создал Карму, которая — «воздаяние»?

Я залит потом. Нет же, Свет добр. Это Он подарил мне мать. Это Он подарил мне Павла… А теперь — Сашу.

Павел бьётся у меня в руках — я слишком крепко прижал его к себе. И перья у него мокрые. Отпускаю его, вытираю о штаны руки, выдёргиваю рубаху из штанов, утираю лицо. Но пот течёт.

Свет убил Павла так же, как и тётю Шуру: кем-то? Павла — руками Вилена, тётю Шуру — чьим-то злым голосом, сказавшим ей что-то такое, чего она не могла пережить.

Я не понимаю.

Я понимаю. Свет Сам сказал мне: я не так веду себя. Он учит меня потерями.

Какая связь Света с Кармой? Карма только над человеком, или она может собраться над страной, над миром и начать наказывать виноватых?

Звенит звонок.

Я бросаюсь к двери! Голова моя разрывается.

Может, это Саша наконец освободился от своих дел?

Анюта?! Сколько недель я не видел её!

Кидаюсь к ней, как к спасению. Павел кричит.

Я жмусь к её тощему телу.

Который же сейчас час? Почти пять. Прошёл день?

— Я испекла тебе ватрушки. У тебя каша? Давай, я разогрею.

— Я сам.

Я не хочу, чтобы Анюта что-то мне делала: Свет и её заберёт к себе.

Мы едим. Мы пьём чай. И меня уже не трясёт.

— Я приехала за тобой, — говорит Анюта. — У тебя каникулы. Поедем-ка на дачу. Будешь свои книжки читать в саду. Я договорилась с соседями, у них парень ушёл в армию, можешь кататься на его велосипеде. Пожалуйста. — Снова в её глазах стоят, не выливаясь, слёзы.

— Я не могу. Я жду Сашу. Он — мой учитель. Он должен скоро начать со мной заниматься.

— А когда он должен начать?

— Не знаю.

Она долго молчит. Потом спрашивает:

— Ты знаешь его телефон? Смотрю на неё удивлённо.

— Сколько времени он не звонит тебе?

Нужно сказать, я не видел его со дня похорон тёти Шуры, но я не хочу вслух произносить эти слова, достаточно того, что они уже прозвучали внутри. Нужно сказать: Саша собирался в командировку. А может, сильно занят, так занят, что некогда даже вздохнуть.

Спросить у мамы…

Но вечерами мамы нет теперь никогда дома. Может, она с ним? И только сейчас, под взглядом Анюты я понимаю: мать проводит все вечера с Сашей.

Конечно, она возвращается такая, какая… была в тот вечер, когда они с Сашей танцевали.

Вообще мужчины к нам больше не приходят, и ни с кем мать не разговаривает по телефону.

На её столе — книги.

Чем она занята сейчас? Чтобы понять, я должен прочитать их. Ещё и поэтому я не могу уехать.

Могу уехать. Саша и мама — вместе. Саша очень, очень занят сейчас — может быть, именно сейчас он навсегда идёт ко мне?

— Знаешь, как мы с тобой договоримся? — говорит Анюта. — Я приеду через два или три дня. Сегодня понедельник, значит, в среду.

— В пятницу, — прошу я. У меня будет четыре полных дня прочитать мамины книги!

А с Сашей… я потерплю, я знаю, он вернётся ко мне!

Павел постукивает клювом по руке Анюты — едва касаясь, и она понимает: начинает гладить его.

— Он совсем не сидит в клетке?

— В туалет туда ходит.

— Он с тобой гуляет?

— Нет, я закрываю окна.

На самом деле я боюсь за него. В школе говорили, развелось много птиц, они — переносчики заразы. И вдруг решат травить их, как у нас в школе травили крыс? В биологическом кабинете погиб хомяк, он выбежал из своей клетки в воскресенье и — съел угощение, оставленное для крыс.

Крыса — тоже живое создание. Разве человек имеет право убить её?

А как же он убивает коров, свиней, овец? И в эту минуту, глядя в светлые глаза Анюты, решаю никогда больше не есть мяса.

Что со мной происходит?

— Ты очень вырос. Прямо на глазах. И голос уже мужской. Мне нужно ехать. — Она встаёт. — Я боюсь идти вечером поздно… недавно у нас женщину убили. И взять-то нечего у неё, на пенсию живёт, полуголодная всегда. За что убили? Беспредел, — она обрывает себя. — Ох, не слушай меня. Кому я жаловаться принялась? Значит, приеду в пятницу, часа в два. Если, конечно, электричка пойдёт. — Она заглядывает в мою комнату. — А зачем тебе велосипед такой маленький?

— Отец подарил.

— Ясно. Пусть стоит. Я-то подумала, у соседей мальчишка, как раз бы ему. А денег у них на такое нету.

— Бери, — говорю я. — Только он тяжёлый! В пятницу вместе…

— Я же не потащу его! Повезу. Сумки на ручки повешу. Его катить легче, чем столько километров тащить сумки. А дорога, сам знаешь, асфальтирована. Да ты меня спас! Смотри, какие тяжёлые.

Не успела Анюта уехать, как снова раздался звонок.

— Где мать?

На пороге Саша. Но в каком виде! Волосы дыбом в буквальном смысле слова. Рубаха одним концом лезет из-под ремня брюк, пятна на щеках.

Что случилось? — хочу спросить, но Саша сам стремительно говорит:

— Позвонила, говорит, занята, встретиться не может. Я говорю, позже. Говорит, занята. Я говорю — завтра. Она говорит: занята. Я спрашиваю: «Ты что, не хочешь больше встречаться? » Она говорит: «Кончено». Как это «кончено»? А как мне жить, сказала? Явилась, взорвала. «Кончено». Ну, сорвался я пару раз, накричал на неё. Я нервный, во мне кровь моих предков начинает говорить. Но, к слову сказать, не просто так я накричал! Она не желает считаться со мной: на моих глазах идёт танцевать с другим, на моих глазах чуть не весь вечер болтает с ним. Это как? Пришла-то в компанию со мной! Я, конечно, и сорвался. Что я, железный? Она, видишь ли, свободна! Она, видишь ли, мне никаких обещаний не давала! Как это свободна, если мы вместе, если… — Он с маху замолчал. — Господи, что это со мной?! Ребёнку! Сыну! Совсем с ума сошёл! Прости, ради бога, наговорил тебе тут…

А у меня сердце падает.

Я хотел, чтобы Саша и мать были вместе всегда. Но теперь поздно, мать к Саше не вернётся. Я должен был сказать ему раньше. Что я мог сказать? Что моя мать — не от мира сего, что она — не обычная женщина? Он и сам знает это. Всё равно будет ревновать.

— Перед тобой хочу извиниться. Не забыл. Не бросил. Голову я потерял. Решал жизнь. Хотел тебе быть не только учителем — отцом… Прости, пропал. Но я вообще пропал. Ничего подобного со мной в жизни не было. Доделаем мы с тобой крылья!

Саша ходит по комнате быстрым шагом — взад-вперёд. Всего два шага получается в одну сторону, и в другую.

А если бы он остался женщиной, как сложилась бы его жизнь?

— Всё было так хорошо! — Саша смотрит на меня. — Слушай, глаза те же. Надо же, что творит природа… — Он молчит какое-то время. — Я первый раз люблю. Единственный. Прошу её выйти за меня замуж. Ты не возражал бы?

Я не возражал бы. Но мать не выйдет за него замуж. Я знаю это и неожиданно для себя говорю это Саше.

— Откуда ты знаешь? Почему не выйдет? — спрашивает, но тут же горячо говорит: — Я даже на съёмки не поехал. На Кавказ мне срочно надо, я говорил тебе: мне обещали дать возможность упасть с машиной в пропасть. И обещали, если останусь жив, отдать машину.

— Но она же разобьётся!

— Из любой рухляди сделаю новую. Но она не совсем разобьётся.

Я смотрю на него во все глаза.

— Я разработал целую систему защиты. Прежде всего бензобака и мотора.

Повернулся ключ в замке. И через мгновение вошла в комнату мать. Я поспешил уйти к себе, а Павел с криком кинулся к ней.

Дверью я хлопнул, вроде закрыл, но тут же чуть отодвинул её от себя, образовалась щель.

— Прости меня, Амалия. Не уходи от меня. Обещаю, никогда больше не буду…