У мистрисс Василовой очень элегантная каюта первого класса. Для такой старой и маленькой развалины, как пароход «Амелия», рассчитывающей больше на груз, нежели на пассажиров, — это очень миленькая каюта. Мягкая мебель ввинчена в пол, зеркало и вешалка привинчены к стенам, всюду ковры, коврики и занавески. Мнимая Катя Ивановна бросилась на кушетку, вытянула ножки и закинула обе руки за голову. Каштановые локоны, выбившись из прически, мягкими прядями свесились вдоль ее свежих, бледных щек, фиалковые глаза потемнели, губы страдальчески сжались.

Катя Ивановна, Вивиан Ортон то ж, думала о том, что ее ждет в Кронштадте. Она ехала в сумасшедшую страну, которую Тингсмастер называл великой. Она ехала к народу, который Тингсмастер называл гениальным. Но ни та, ни другой не занимали ее мыслей. Она думала о человеке, с которым должна была встретиться в Кронштадте. Если это Василов, она подойдет к нему и скажет «будь ты острожник», а если это Артур Рокфеллер, ей придется сказать ему нежным голосом «мушка» и начать страшную комедию, — бог даст, последнюю комедию в ее жизни…

Вивиан устало опустила ресницы. Она больна ненавистью, убивающей ее лучше всякого яда. Но у нее есть и яд, настоящий яд, действующий как молния, спрятанный в механизме ее маленьких золотых часиков. Вивиан не хотела бы убить им Рокфеллера, этот яд она прячет для себя. Вивиан проследит за всеми тайнами своего врага, прочтет его мысли, узнает его планы и сгноит его на дне самой страшной тюрьмы в течение часов, недель, месяцев, лет…

Ресницы ее хищно вздрогнули, и у прелестного рта легла жестокая складка.

Стук в дверь. Вивиан вскочила, и лицо ее приняло прежнее наивное выражение.

— Кто там?

В каюту просунулась голова небольшого человечка. Это был техник Сорроу. Он тотчас же вошел, заложив руки за спину, и шепнул тревожным тоном:

— Дорогая мисс Ортон, мы приняли радио из Нью-Йорка… От Микаэля Тингсмастера…

— И что же?

— Готовьтесь к худшему, мисс Ортон. Мик предполагает несчастье. Он думает, что Василов убит и заменен… Кем — не знаю. По всей вероятности — Рокфеллером, согласно плану заговорщиков.

Вивиан ничего не ответила. Руки ее судорожно сжались в кулаки.

— Еще одно, дорогая моя мисс, — «Амелия» сильно запаздывает. Мы только завтра придем в Кронштадт. И одновременно с нами придет «Торпеда». Мы снеслись по радио и узнали, что она развила предельную скорость. Она выиграла два дня.

— Хорошо, — медленно ответила Вивиан, — не бойтесь, друг Сорроу. Я помню все ваши наставления, я знаю свой долг, и я его исполню.

Мы оставили «Торпеду» в ту злополучную минуту, когда Биск, матросы, бедняга Дан, сам португалец Пичегра, мнимый Василов, дочь сенатора и даже банкир Вестингауэ были объяты ужасом, впрочем далеко не от одной и той же причины. Оставляя в стороне психологический анализ, я должен вкратце назвать эти причины:

Вестингауз был в ужасе, потому что испугался дочери сенатора.

Дочь сенатора была в ужасе, потому что последняя ее надежда найти Маску исчезла.

Биск был в ужасе, потому что погибал.

Матросы были в ужасе от нового пронзительного воя под палубой, предвещавшего еще одного покойника.

Португалец Пичегра ужаснулся не столько исчезновению Биска, сколько количеству работы, выпавшей отныне на его долю.

Ужас бедняги Дана установился раз навсегда от лицезрения сатаны.

Что касается ужаса мнимого Василова, то об нем нельзя сказать в двух словах, и спокойное течение этой главы, я полагаю, подготовит читателя в достаточной мере к его восприятию.

Мистер Артур Рокфеллер, так как это был он, целиком и безусловно отдался на волю Центрального комитета фашистов. Жизнь перестала интересовать его. Он решил стать орудием мести, не больше. Он ни о чем не спрашивал, и ему никто ничего не говорил, кроме сухих предписаний: сделать то-то и то-то.

Он терпеливо сидел, спрятанный в узкую черную каюту, откуда не было, казалось, никакого выхода. Стена раздвигалась и выбрасывала ему на подвижном подносе питье и еду; когда же «Торпеда» была уже на расстоянии дневного пути от Нью-Йорка, тот же поднос последовательно выбросил ему сапоги, брюки, жилетку, пиджак, воротничок, галстук, запонки, манжетки и прочие предметы, снятые с несчастного Василова и еще теплые от его тела.

Когда Рокфеллер надел все это на себя, стенное отверстие бесшумно раздвинулось в вышину человеческого роста, и в комнату вошел невысокий человек в маске и монашеском капюшоне. Он знаком показал Рокфеллеру, чтобы тот сел перед зеркалом, вынул множество баночек и флакончиков и рукой в черной перчатке ловко загримировал его под Василова. Надо, впрочем, сказать, что это вовсе не было трудно, так как молодой Рокфеллер и русский коммунист были удивительно похожи друг на друга, — обстоятельство, предусмотренное фашистами заранее. Итак, черная рука наложила легкий грим, указала Артуру, как это делать без помощи, и фигура безмолвно исчезла туда, откуда появилась.

В ту же минуту в отверстие раздался сухой голос, показавшийся Рокфеллеру удивительно знакомым:

— Настало время вашего выступления, мистер Рокфеллер. Отныне вы — русский коммунист Василов. Вы не знаете русского языка. Вас встретят, вам отведут комнату на Мойка-стрит, 81. У себя под подушкой вы будете ежедневно находить наши инструкции. Под тюфяком лежит миллион долларов на ваши расходы. Люди, с правой рукой в черной перчатке, будут навещать вас и передавать различные предметы. Ваша основная задача — укрепиться на главнейшем из русских металлургических заводов, чтоб взорвать его, подготовив одновременно взрывы в других производственных русских пунктах, и войти в доверие вожаков коммунизма, чтоб подготовить их массовое уничтожение в день Октябрьской годовщины. Держите себя тактично. Играйте свою роль талантливо. Комитет облекает вас своим доверием.

С этими словами голос замолк, и отверстие стены задвинулось.

Артур Рокфеллер еще не пришел в себя от всего услышанного, как пол под ним медленно заколыхался и стал опускаться с ним вместе. Через минуту движение прекратилось, наверху раздался сухой треск. Артур оглянулся и увидел себя в каюте Василова, где все стояло в прежнем порядке. Дверь каюты была полуоткрыта.

Рокфеллер запер ее на ключ, подошел к зеркалу и оглянул себя с ног до головы. Потом он сунул руки в карманы, достал все документы Василова и принялся внимательно их изучать. Все было в порядке — вот партийная книжка, полицейское удостоверение, письма и рекомендации от нью-йоркских коммунистов. Вот конверты, адресованные главарям русской революции. Вот письмо из Петрограда, где он, Антон Василов, приглашается главным инженером на Путиловский завод. А вот — что это такое, чорт возьми?!

Рокфеллер держал в руках смятый клочок бумаги, с выцарапанными на нем карандашом безграмотными буквами. Когда, наконец, он разобрал его содержание, из груди мнимого Василова вырвался гневный вопль. Да что же это такое, будь оно проклято! Эй, кто-нибудь, сюда, сюда! Господа фашисты, синьор Чиче, принц, виконт!..

Apтyp Рокфеллер, как бешеный, колотил в стену кулаками, но никто не отзывался, и ни одна щель не раскрылась. Все было тихо, за окном клокотал шторм. Рокфеллер с ужасом опустился в кресло.

Он был подготовлен ко всему, но не к этому. Он готов был двадцать раз пожертвовать своей жизнью, чтоб стереть с лица земли мерзких людей, убивших его отца. Но иметь жену… Иметь упрямую и безграмотную жену по имени Катя Ивановна, из упрямства поехавшую на другом пароходе и поджидающую его в Кронштадте!.. Артуру Рокфеллеру, величайшему женоненавистнику, было невозможно совладать с охватившим его ужасом.

Долго он сидел, как пригвожденный. Но мало-помалу мысли его прояснились.

В конце концов, фашисты знают, что делают, и, быть может, эта самая Катя Ивановна нужна ему как помощница… Кроме того — Рокфеллер заглянул в иллюминатор — шторм и не думает утихать, он подбрасывает «Торпеду», как щепку. Разве нет надежды, что старая дырявая «Амелия» разлетится от его напора вдребезги прежде, чем дойдет до Кронштадта? И, наконец, Артур Рокфеллер имеет право отстоять свою свободу. Он… ага! Вот блестящая идея. Он перенес тяжкую морскую болезнь, разрушившую его душевное спокойствие. Он должен отдохнуть, он не в силах исполнять своих супружеских обязанностей, он потерял память на многие вещи, имена, события в прошлом. Ему следует держаться независимо и раздражительно. Он не даст ей раскрыть рта, чорт побери… Все-таки лучше уж фиктивная жена, чем настоящая, если судьбе угодно сделать его женатым человеком…