Вивиан вынула ключ, открыла комнату и ступила в нее со странным чувством. Сорроу взглянул на нее, покачал головой и первым долгом запер дверь на два оборота. Потом кинулся к чемодану Рокфеллера и, вынув маленькую лупу, оглядел его.

— Так и есть, наша работа, — пробормотал он с улыбкой, — видите тут две буквы «м. м.». Теперь глядите! — он провел ногтем по невидимой полоске над замочной скважиной, и чемодан тотчас же раскрылся без единого звука. Вивиан подошла поближе. Сорроу перебирал пакеты. Белье, мыло, бритва, воротнички, носки, платки, галстуки… А это что? Эге!

У Сорроу вырвалось восклицание. Перед ним были две инструкции фашистов и голубой шарик в конверте. Он прочитал их буква за буквой, сложил и кинул на прежнее место. Вивиан стояла рядом с ним, бледная как смерть, неотступно глядя на шарик.

— Вот вам и угрызение совести, — спокойно произнес Сорроу, поднося шарик к носу и двигая ноздрями, как охотничья собака. — Пока вы сочиняете всякие романы, он вас отправит на тот свет не хуже, чем полевого грызуна. Это страшный яд, насколько я смыслю в химии. Это мурра теккота, выжимка из южно-африканского корня. Две-три секунды — и все готово, а лицо покойника искажается до неузнаваемости…

— Мурра теккота! — воскликнула Вивиан. — Так назвал аптекарь яд, убивший мою мать.

Сорроу посмотрел на нее с состраданием. Вивиан была бледнее смерти, губы ее дрожали, глаза уставились на голубой шарик в совершенном безумии.

— Успокойтесь! — повелительно сказал он, тряся ее за плечо. — Сядьте! Тот или не тот, — яд предназначен для вас. Они пронюхали, кто вы, и хотят вас убрать. Если вы будете неосторожны, они вас сметут с пути, как соломинку.

Вивиан провела рукой по лицу и стиснула зубы с такой силой, что они скрипнули.

— Этак вот лучше, чем падать в обморок, — одобрил ее Сорроу. — Поищите-ка в ящиках его стола.

Но, прежде чем Вивиан выдвинула ящик, ухо Сорроу, шевельнувшееся, как у собаки, уловило странный шум в стене. Тотчас же он схватил мисс Ортон за руку, потянул ее вниз, и оба притаились под письменным столом, сдерживая дыхание.

Шум повторился. Стена тихо раздвинулась и оттуда протянулась рука в черной перчатке. Прошло мгновение, другое, третье. Рука шарила по столу, потом раздалось тихое восклицание, и черные пальцы исчезли, мелькнув в воздухе. Сорроу поднялся, как только звуки за стеной замерли. Он был серьезен. На письменном столе, где шарили пальцы, ничего не оказалось.

— Вот что, дитя, — сказал он шепотом, наклоняясь к Вивиан, — ждите меня тут и, если не дождетесь, бегите в ближайший милицейский участок, требуйте, чтоб вас повели в Совет и расскажите все дело. Я попробую забраться в ихнюю нору.

С этими словами он вынул тонкую стальную полоску и начал тихонько ударять ею в разные места стены. Ударив, он подносил ее к ушам, подобно камертону. Это длилось недолго. Нащупав местечко, Сорроу вытащил темный кристалл, сверкнувший у него в руке острым блеском. Вивиан видела, как стена медленно расступилась, уступая блеску этого кристалла. У нее заболели глаза, она сомкнула ресницы, а когда открыла их, Сорроу уже не было в комнате, и на месте черного отверстия опять возвышалась гладкая стена.

Между тем Сорроу, вошедший в узкий и сырой проход, надел на глаза темные очки и, осторожно орудуя кристаллом, стал пробираться вперед. Раза два подошвы его шаркнули о каменные плиты. Тогда он поднял их одну за другой и натер все тем же кристаллом, судорожно гримасничая, словно прикосновение этого камушка причиняло ему острую боль. Теперь шаги его были беззвучны и ловки, словно он шел по воде. Шагов через сто проход круто поворачивал вниз и заканчивался черной нишей, сквозь которую падали слабые пятна света. Здесь Сорроу остановился и еще раз полез в карман. Он вынул баночку с мазью и зеркало. Мазью методически растер себе руки, лицо и шею, зеркало укрепил между стенными кирпичами, подперев его снизу гвоздиком, и затем навел на него острый огонек кристалла.

Тотчас же с зеркалом сделалось нечто необычайное. Темная масса стены за ним стала просвечивать через цинковую пластинку. Потом и эта масса начала высветляться, опрозрачниваться, расходиться, как облако, и в квадрате зеркала, словно в открытом иллюминаторе, перед взором Сорроу открылась комната с круглым столом и висячей лампой над нею. Вокруг стола сидело несколько человек. Но Сорроу не видел их — зеркало оказалось слишком маленьким, оно охватило лишь круг стола и восемь пар человеческих рук, лежавших на этом столе. Руки слабо жестикулировали. Все они были в длинных черных перчатках. Сорроу поднес кристалл к уху и потер им его, судорожно дергая мускулами от боли. Тотчас же слух его утончился до необычайных пределов. Он слышал дыхание мисс Ортон в покинутой им комнате; он слышал дыхание восьми человек, сидевших за столом. Каждое их слово отдавалось ему в мозг.

— Первая почта придет завтра, в Токсовский лес. До этого мы не можем ничего предпринять, — сказал один голос на чистом английском языке, — мы не можем предупредить Чиче о наших подозрениях.

— А до тех пор Рокфеллер окончательно изменит, — вмешался другой, — я только что от него. Он получил наши инструкции и не оставил никакого ответа, я обшарил весь стол.

— Не успел! — примирительно произнес третий. — Ваши подозрения ни на чем не основаны.

— Как! А его поведение на заводе, его бегство от нас, его молчание но поводу этой женщины! Он отлынивает, клянусь жизнью!

— Подождем еще сутки.

— Не ждите ни минуты!

— Нет, подождем сутки. Не забывайте, господа, что мы не могли наладить ни радио, ни телефона, ни телеграфа. Эти большевики хитрее, чем мы думали. Мы бессильны на их земле. Тут нет ни одной пяди, даже в Токсовском лесу, где можно было бы не опасаться сюрпризов.

— Тем более опасен Рокфеллер!

— Не забудьте, господа, что документы Василова у него. Не забудьте, что Чиче ему доверился. Наконец, нельзя же с первого дня во всем видеть измену.

— На голосование!

Руки в черных перчатках радиусами легли на стол.

— За смерть Рокфеллера!

Поднялись две руки.

— За суточную проверку!

Поднялось шесть рук.

— Я скажу еще одно, — вмешался глухой и гортанный голос, которого до сих пор Сорроу не слышал. — Эта женщина — лучший наш помощник. Сегодня она убежала от Рокфеллера, опасаясь, что он раскрыл ее тайну. Чем убирать ее с дороги, поступим экономно.

— То есть, как это?

— Дадим ей съесть Рокфеллера! — произнес глухой голос с таким страшным прищелкиванием зубов, что у Сорроу похолодела кровь. Наступило молчание.

— Он прав, — тихо поддержал кто-то, — пусть женщина мстит. Они сберегут нашу энергию, уничтожив друг друга.

— А теперь…

Сорроу увидел, как восемь рук в черных перчатках скрестились друг с дружкой в зловещем узоре, похожем на квадрат свастики. Лица приблизились к столу. Сорроу во мгновение ока схватил зеркало и передвинул его по оси, вглядываясь в сияющий круг. Что это? Сорроу задрожал всем телом. Вот первое лицо человека с черными руками, второе, третье, — великий боже, что это значит?!

Перед оцепеневшим Сорроу мелькнуло восемь лиц, похожих друг на друга, как две капли воды. И все эти лица были… лицами Артура Рокфеллера!

— Эй ты, клёшник, куда бежишь? — крикнула бойкая торговка подсолнухами вдогонку молодому матросику, со всех ног мчавшемуся по направлению к гавани.

Но матрос, не останавливаясь, пробежал дальше. Он походил на сумасшедшего. Лицо его было искажено ужасом, каштановые локоны трепались за плечами. Изредка он вглядывался в клочок бумаги, зажатый у него в кулаке, и бежал дальше. Но вот матрос остановился, оглянулся, схватился за голову и помчался назад. На перекрестке он опять оглянулся, впился глазами в клочок бумаги и издал восклицание ужаса.

Улицы перед ним и улицы, план которых он держал перед собой, были не схожи. Вот тут, по плану, надо повернуть налево, а поворота нет. Здесь по плану должна быть церковь, а вместо нее перед матросом — мрачный извощичий двор. А главное — гавани нет и помину, и как о ней спросить по-русски — он не знает.