— Принесли полицейские с матросами. А этот, сударь, нам незнаком, должно быть — от доброты сердца сжалился. Сам и за доктором вызвался сходить, и все старался, чтоб Дип, сыночек наш, последнее слово сказал… Верно вы его знаете, так скажите ему от нас, стариков, спасибо.

— Хорошо, хорошо, надо теперь вызвать полицейского врача, — сказал Лепсиус и вышел из привратницкой.

— Странно, — сказал он самому себе, — множество странностей в один день. Приходит «Торпеда» и привозит с собой знатную публику, — странность номер первый. На той же «Торпеде» нам доставляется мертвый Рокфеллер, — странность номер второй. И вот, наконец, матрос с «Торпеды», умерший ни с того ни с сего, от камня, слетевшего с виадука. А страннее всего — неведомый человек, с виду простой рабочий, которому, видите ли, непременно нужно заставить раздавленного матроса заговорить. Будь я немножко свободней, я занялся бы этими странностями на досуге, позадумался бы с трубочкой. Но теперь…

Теперь у доктора Лепсиуса была своя собственная странность — номер пятый, и совершенно очевидно, что она оттесняла другие.

Придя в свою спальню и засветив электричество, доктор со вздохом облегчения скинул смокинг. Мулат расшнуровал ему ботинки и надел ему на ноги вышитые турецкие туфли.

— Шофер возвратился? — спросил доктор.

Мулат молча протянул ему конверт с великолепным гербом. «Принц Ульрих Гогенлоэ просит доктора Лепсиуса пожаловать к нему между 7–8 вечера».

Доктор поднял к очкам полную руку с браслеткой. Дамские часики с крупным, как горошина, брильянтом, показывали без четверти семь.

— Чорт возьми, ни отдыха, ни спокойствия. Его величество Бугае Тридцать Первый будет опять дожидаться своей бутылочки до глубокой ночи. Тоби, постарайся угостить его какими-нибудь сказками, чтоб он не заснул до моего прихода.

Полчаса доктор сидит, протянув ноги на решетку холодного камина. Он отдыхает молча, сосредоточенно, деловито, как спортсмэн или атлет перед выступлением. Дышит то одной, то другой ноздрей, методически прикрывая другую пальцами. Не думает. Натер виски одеколоном пополам с каким-то благовонным аравийским маслом. Но вот полчаса проходит. Бессмысленное выражение лица становится снова остро-внимательным, лукавым. Большие очки бодро поблескивают. Туфли сбрасываются, — снова смокинг, ботинки, шляпа, все по порядку, палка — в руку, бумажник и трубочка — во внутренний карман, — доктор Лепсиус освежился, он готов для нового странствования, быть может, снабжающего его фактиками, экспериментиками и проверочными субъектами для чего-то такого, о чем мы никак не можем догадаться, тем более, что мулат Тоби, преспокойно пропустив мимо ушей распоряжение доктора, а за воротник две-три рюмочки, лег спать на холодную циновку в полупустой комнате и не подумав навестить таинственного Бугаса.

Глава третья

НАЧИНАЮЩАЯСЯ С МЕЖДОМЕТИЙ

— Ай, ай!

— О, господи!

— О-ой! Ой, батюшки, ой, голубчики!

Такими возгласами встретила верная челядь тело Еремии Рокфеллера. Старая негритянка Полли одна не плакала, — это было тем удивительнее, что она-то и любила старика по-настоящему. Круглыми глазами, не мигая, глядела она на цинковый гроб, теребя в руках серенький камешек-талисман. Позднее ей сделал замечание дворецкий, правда — почтительное, — негритянки в кухне побаивались:

— Что же это вы, Полли, как будто того-с?..

— Дурак, — ответила спокойная Полли и так-таки и не проронила ни слезинки.

Наверху, в будуаре Элизабет Рокфеллер, сидели на низеньком диване мачеха и пасынок. Артур был бледен, но совершенно спокоен.

— Расскажите мне все, как было!

— Хорошо, только молю тебя, не волнуйся, Артур, — нервно начала мачеха. — Тебе известно, что Еремия не торопился на сделку, но все-таки твердо решил уступить. За день до подписания обязательства его вызывают по телеграфу в Пултуск…

— Тот самый Пултуск, где когда-то жили ваши родственники?

Элизабет Рокфеллер вздрогнула от неожиданности. На лбу ее, чуть повыше левой брови, загорелось яркое красное пятнышко, — особенность мистрисс Рокфеллер, указывавшая на крайнюю степень ее волнения.

— Боже мой, Артур, какая у тебя память! В Пултуске давно никто из нашей семьи не живет… Еремия поехал и не вернулся в назначенный срок.

— Вы остались в Варшаве?

— Конечно. Нам с Клэр нечего было делать в Пултуске, и потом он же собирался вернуться на следующий день. Когда прошел срок, я собралась и поехала. Тело его нашли в лесочке, неподалеку от станции. Оно было изуродовано. Никаких указаний от местных властей, кроме того, что в окрестностях бродят переодетые большевики…

Артур сомнительно покачал головой и посмотрел на мачеху.

— Какое дело большевикам до моего отца? Это странно.

— Ты наивен, Артур. Очень большое дело! Суди сам, Еремия идет навстречу Польше — это раз. Еремия капиталист — это два. Еремия, наконец, пишет новое завещание, которое может оказать огромное влияние на ход политики.

— Как, отец написал новое завещание?

— Да, мой друг, — твердо ответила мачеха, — этот удар тебе еще предстоит перенести. Но в твоем благородстве я уверена.

— Так нужно вызвать старого Крафта, я хочу прочитать завещание при нем! — воскликнул Артур.

Крафт был нотариусом семейства Рокфеллеров. Артур взял телефонную трубку.

— Allo 8-105-105. Вызовите нотариуса Крафта. Как?.. Но когда те? Только что? Боже мой, боже мой!

Он положил трубку и повернулся к мачехе:

— Его только что принесли домой с проломленным черепом. Шофер был пьян и налетел под локомотив.

Мистрисс Рокфеллер не реагировала на это слишком горячо: она почти не знала Крафта. Артур же был подавлен.

— Лучший друг отца! Можно сказать — единственный! Знавший его как свои пять пальцев…

Слуга вошел и доложил о приходе доктора Лепсиуса. Артур кинулся ему навстречу.

Доктор подвигался не спеша. На лице его была приличная случаю скорбь.

— Дорогой мистер Артур, меня вызвали к Гогенлоэ, но по дороге я решил заглянуть и к вам… Мистрисс Рокфеллер, днем мне не удалось выразить вам свое глубокое соболезнование…

Он поцеловал руку мистрисс Элизабет.

— Я рад вам, — коротко сказал Артур, — я прошу вас вместе со мной прочесть новое завещание отца.

— Новое завещание? Мистер Рокфеллер, сколько помнится, написал одно до своего отъезда в Варшаву.

— А там написал второе… — вмешалась мачеха Артура, и слезы показались у нее на глазах, — должно быть, и приведшее к его смерти.

Она встала, отперла драгоценную шкатулку, стоявшую у нее на столике, и протянула Артуру пакет, где с соблюдением всех формальностей, на гербовой бумаге было написано завещание Рокфеллера.

Артур и Лепсиус, приблизив друг к другу головы, прочли его почти одновременно. Это был странный документ, составленный в патетическом тоне. В нем говорилось, что Европе грозит опасность мировой революции. Поэтому он, Еремия Рокфеллер, в случае своей смерти завещает все свое состояние от первого до последнего доллара на борьбу с нею и с очагом ее заразы, Советской Россией, назначая исполнителем своей воли Комитет международных фашистов. Далее следовала подпись Рокфеллера и двух свидетелей. Лепсиус одним глазом охватил содержание документа и невольно воскликнул:

— А где же Крафт? Это надо первым делом показать Крафту.

— Он умер.

— Умер?

— Несчастный случай с автомобилем, — вставила мачеха Артура.

Лепсиус прикусил нижнюю губу. Кое-что, готовое сорваться у него с языка, было мудро подхвачено за хвостик и водворено обратно, в глубину молчаливой докторской памяти.

— Да, — сказал он, — вы разорены, Артур, и вы тоже, мистрисс Рокфеллер.

— Нам не следует думать об этом, — вздохнула вдова. Артур резко повернулся и протянул ей руку:

— Я счастлив, что вы так говорите. Да, мы не должны думать. Клянусь всем, что у меня есть святого, я отомщу убийцам!

Он порозовел, глаза его засверкали. Лепсиус несколько мгновений смотрел на него, потом взял шляпу.