Они падали в оазис.

– Здесь есть радиация? – бросил через спину Кондратьев.

– Не обнаружена.

– На берегах урановой Голконды. – Он повернулся. Бледный Вандерхузе, запрокинувшись, утопал в кресле и зажимал пальцами нос. По рукаву рубашки у него текла кровь.

– Почему?.. – начал Горбовский удивлённо, и тут что-то птичье, хищное проступило в его заострённом лице. – Оно красное, – выкрикнул он, вытягивая руку за спину Кондратьева. – Горизонт… Да поворачивайте же…

И в этот момент в глайдер со стонущим лязгом ударило. Теперь по-настоящему – со всей силы…

Кондратьев открыл глаза. Горбовский, в разорванной на груди водолазке, с выпачканными в крови руками, наклонившись и вцепившись ему в плечи, вглядывался в лицо.

– Сергей Иванович, – прошептал он. – Вот теперь и вы. Ах, Сергей Иванович, вы даже не представляете, как нам всем повезло. Туда и впрямь было нельзя. Ну что может быть очевиднее предупреждающих знаков? Сначала на орбите, потом здесь. Бадер набьёт мне лицо и будет прав. – Горбовский отпустил наконец Кондратьева и виновато улыбнулся: – Ох и досталось же вам, Сергей Иванович. Больше всех перепало. Вы мастер! Успели развернуть глайдер… Но главное, что вы живы. Мы живы. Благодаря нашему круглому другу. Полагаю, он не один. Наверняка есть и другие, под землёй. Спасатели. Приходят на помощь, когда видят очередных жизнерадостных идиотов, лезущих напролом. Они нас вышвырнули, Сергей Иванович. Ко всем чертям! я видел, как начал заворачиваться горизонт. Помните красный свет? Доплеровское смещение. Понимаете? В самый последний момент. Дали нам хорошего пинка под зад. Чтобы больше не совались. Заодно спасли нам жизнь. И ещё. Оазис восстановился и опять готов к приёму гостей. Словно ничего и не было. Потрясающе!

– Что? – спросил Кондратьев и не узнал свой голос.

– Там была ВОЛНА, Сергей Иванович. Какие-то мерзавцы установили нуль-передатчик, замаскировав его под оазис. С одной целью – дождаться появления любой формы жизни и отправить её по назначенному адресу. Куда? Не представляю. Зачем? Понятия не имею. И для чего задействовать такие воистину планетарные ресурсы?.. Стерилизовать планету. Уничтожать разумных… Это вообще за гранью логики и морали. По всей видимости, Странники, если это были Странники, обнаружили феномен, попытались его деактивировать, но, как видно, не получилось. Тогда они оставили спасателей. А я осёл, я должен был вспомнить – ведь даже сыр в капкане не бывает, ну вы знаете…

– В мышеловке, – поправил Кондратьев.

– Ах вот как, – сказал Горбовский.

– Что с Яковом?

– Всё хорошо. С Яковом всё в порядке. А вот вам, милейший вы наш Сергей Иванович, придётся вернуться к китам, на ферму. Уже насовсем. Вы хотите к китам?

– Да, – сказал Кондратьев и почему-то засмеялся. – я буду играть им на дудке.

– Кто сказал, что на Пандоре нет океанов? – сердился океанолог Ванин. – Конечно же, на Пандоре есть океаны!

– Может, там еще и рыбалка отменная? – съехидничал Саня Травников, патрульный Океанской Охраны. – Я, простите, Яков Петрович, пропустил последний номер «Пандорианского рыболова-спортсмена», так что могу быть не в курсе.

Кондратьев, не открывая глаз, знал, что на санином открытом веснушчатом лице сейчас сверкает широкая улыбка. Солнце подсвечивало изнанку век уютной теплой краснотой, вода была как парное молоко, и Кондратьев качался на легкой зыби в совершенно расслабленном состоянии.

Щелкнул замок люка, и Кондратьев услышал голос Акико.

– До контакта полчаса. Идет прямо на нас, глубина полтора километра, начал подъем в среднем на метр в секунду. Сопровождение отстает на десять километров, цель ведут, происшествий нет.

Какая она все-таки молодец, подумал Кондратьев. Пока мы тут нежимся и бездельничаем, она сидит взаперти, следит за приборами, держит связь, четко соблюдает инструкции. Даже люк задраивает, как требует устав. В этом вся Акико. Педантичная, как и положено дочери Страны восходящего солнца. Пусть вокруг полный штиль и прогноз на ближайшую неделю самый что ни на есть безоблачный, она все равно будет наглухо закупориваться внутри субмарины в надводном положении. Просто потому, что так положено.

Кондратьев представил себе скуластое лицо Акико, склонившееся над экраном эхолота, таинственное в призрачном зеленоватом мерцании подсветки. Представил, как она хмурит брови. У Акико густые брови, сходящиеся к переносице. Раньше, когда они только познакомились, Акико хмурила их, чтобы показаться взрослее. Теперь она хмурит их, стараясь выглядеть строже, и вид у нее всегда самый что ни на есть серьезный. Поэтому все на базе «Парамушир» считают ее сухарем.

Его, Кондратьева, тоже когда-то считали сухарем. Но тогда он просто был самым старшим на базе, он был вернувшимся со звезд стариком из прошлого века, ему было положено выглядеть сухим и старым в глазах молодежи. Он привык, а с тех пор прошло немало лет, и теперь уже Акико, которая была когда-то его практиканткой, считает сухарем теперешняя молодежь.

Кондратьев открыл глаза и потянулся всем телом, раскинув руки и ноги лучами звезды. Океан тут же игриво накрыл его лицо соленой мокрой ладошкой, и Кондратьев зафыркал, прочищая нос.

Субмарины были принайтованы борт о борт, и лениво перепирающиеся спорщики сидели на штормовой палубе дальней от Кондратьева. Саня Травников медно блестел рыжей макушкой и щурился на солнце. Маленький желчный Ванин, застегнутый до горла в форменный комбез охраны, говорил:

– Воды на Пандоре полно. Больше, чем полагается планете такого класса. Там под пологом леса сплошь озера и болота, настоящий океан, скрытый под сплетенными кронами! Представляете себе, Александр?

– Не-а, – лениво отвечал Саня, исключительно для того, чтобы дать собеседнику повод продолжить. Люк на низкой башенке саниной субмарины был вызывающе открыт настежь.

– А вы представьте!

– Не могу, – говорил Саня. – У меня с воображением не очень-то. Если бы у меня было воображение, разве я работал бы в Океанской Охране…

– Но-но, – сказал Кондратьев, глядя в выцветшую небесную синеву.

На фоне синевы прямо над ним склонялась Акико, перевернутая кверху ногами. Кондратьев завел руки за голову и коснулся слизистой шкуры субмарины. Теплый бок едва заметно подрагивал, ровно и ритмично, словно под пальцами Кондратьева тихо мурлыкал огромный кот. Реактор работал как часики, двигатели держали холостые обороты, готовые в любую секунду сорваться на форсаж. Форсажа Кондратьеву не хотелось. Ему хотелось и дальше вот так вот качаться на зыби, щуриться на солнце и смотреть, как привычно хмурится Акико.

– …разве я бы работал в Океанской Охране простым пилотом? я бы давно уже, вон как Сергей Иванович, был бы командиром звена субмарин! – закончил Саня, и Кондратьев, хотя смотрел прямо в темные глаза Акико, знал, что патрульный сейчас лукаво подмигивает.

А ведь и верно, подумал Кондратьев. Ирония – пролететь полгалактики, ухитриться вернуться на том, что осталось от старины «Таймыра», оставить в прошлом все, что любил, и всех, кто был дорог, потерять друзей, оказаться чужим в совершенно новом мире – и все для чего? Для того, чтобы стать субмаринмастером, пасти китов, принимать роды у маток, защищать глупых телят от акул, бить ультразвуком кашалотов-пиратов и разгонять стремительные атаки косаток? Не мелко ли?

Нет, ответил сам себе Кондратьев. Не мелко. В самый раз. Он чувствовал себя на своем месте именно здесь, именно делая эту самую работу. Лучше всего ему было, когда он гонял пиратов и пас лениво бредущие сквозь воды планктонных ферм стада. Когда плавал у необъятных боков самок полосатиков, горбачей и финвалов рядом с их бестолковым потомством. Когда сквозь шторм преследовал стремительные черно-белые тела китов-убийц, пробивая острым носом субмарины вертикально вставшие водяные горы, готовился к торпедной атаке и чувствовал себя на равных с безжалостными хищниками океанских просторов. Когда в межсезонье сидел в своей комнате на «Парамушире» и смотрел на свинцовую серость осеннего моря, которое швыряет ему в окно пригоршни соленой пены, словно приглашая вернуться.