Вот он мчится, напыщенный высокородный дурак. Одному святому Мике известно, что сейчас творится в его пропитанных лучшими эсторскими винами мозгах. Наверное, хочет устроить благородный поединок. Глупец, он даже не догадывается, с кем связался. Но как же он похож на Антона!..

…Ещё немного, и я их настигну. Дон Гуг наконец догадывается, что драки не избежать, и хватается за меч, но в каждом его движении сквозит неуверенность. Как я его понимаю! Биться один на один с лучшим фехтовальщиком империи – безнадёжное дело. Извини, благородный дон, но я не могу оставить тебя в живых. Ты ведь такого потом обо мне нарассказываешь. И ты видел, как дон Дага обвинял меня во всех смертных грехах. Сам он рано или поздно ответит за оскорбление, но ведь ты не остановил его и, значит, согласен с ним. Вот и умрёшь вместе с ним, даже чуть раньше.

Ведомые на заклание горожане тоже оглядываются. Вот этот, маленький и лысый, в бурой накидке с откинутым капюшоном, судя по всему, и есть Киун. И в его взгляде мне снова чудится что-то странное. Не надежда и не разочарование, как прежде. Но и не радость. Так что же вам всем от меня надо?..

…Мне не хочется его убивать, но что поделаешь? Он слеп и глух и ровным счётом ничего не понимает. Просто хочет драться, отомстить за поруганную честь. Или он уже помирился с Дагой – кто их, благородных донов, разберёт. Тогда вскоре должны появиться и другие. Значит, нужно спешить. Убить одного мерзавца ради жизни десяти хороших людей. Кто меня осудит? Никто. Даже Александр Василич, даже я сам.

Может, всё-таки попытаться сбить с коня, обезоружить, связать? Но на это потребуется куда больше времени и сил. А я так устал. И потом, я же не Антон, чтобы играючи с ним справиться. Значит, решено.

И вдруг всё расплывается у меня перед глазами. Вместо пыльной ируканской дороги возникает заброшенное шоссе с облупившимся дорожным знаком, самодельный арбалет, испуганный взгляд Анки и мальчишеские ладони, измазанные соком земляники. Тошкины?.. Мои?..

Нет, не могу. Не поднимается рука. Это ведь почти Тошка. А Тошка – это почти я, половина меня. Как отрезать от себя половину?..

…Дьявол! я теряю управление – герои больше не слушаются меня. Сейчас они скрестят клинки, и в живых останется только один. А я не хочу смерти ни тому ни другому, но не могу ничего придумать, чтобы остановить схватку. я совсем запутался… Кто из них сейчас я?.. За кого из них я?..

Секунда растерянности, и меня выбрасывает из этого не мной придуманного мира. Дверь между мирами захлопывается, но я успеваю разглядеть, как толстый и нелепый отец Киун бросается лысой головой вперёд в узкую щель между дерущимися.

И мечи застывают в воздухе…

– Кира! – шептал Румата, стоя у входной двери.

Кира осталась там, у окна, одна арбалетная стрела торчала из горла, другая из груди.

Он медленно снял со лба обруч с камерой и бросил в угол. Он больше не работник Института Экспериментальной Истории Антон. Он – Румата Эсторский, один против спрута.

Мощный удар выбил дверь. Толпа взревела. Площадь перед домом пламенела факелами, блики огня плясали на серых остроконечных капюшонах псов Ордена. Румата шагнул вперед. Сухие глаза, сжатые губы, в каждой руке по мечу. Толпа стихла и подалась назад. Стоявшие в первых рядах попытались было отступить, но сзади напирали.

– Первый на мечах в мире, – пронеслось по толпе.

– Во имя господа! – несмело сказал командир серых Ракта.

– Перебью как собак! – страшным голосом сказал Румата, едва разжав колючую проволоку губ.

Вращая мечами, он пошел на толпу.

Предводитель шагнул назад. Умирать не хотелось. Еще полгода назад толстопузый папаша порол его, тщась приспособить к торговле лежалой мукой и засахарившимся вареньем. Только жить по-человечески начал: власть получил в Ордене, сладко спал, жрал от пуза, мордой в грязь макал тех, кого угораздило оказаться на пути. Румату Эсторского убивать не велено, а велено, малость покалечив, связать и доставить во дворец. Поди свяжи лучшего в Арканаре фехтовальщика! Он сам кого хочешь покалечит!

– Может, это… скажем, что дома не застали? – заскулил помощник Ракты в ухо хозяину. – У него глаз дурной, сухой и страшный. Он нас всех в капусту порубит.

– А пошли они все! – выдохнул Ракта и дал отмашку отступать.

Румата вклинился в толпу. Псы Ордена бросились прочь. Он рубил тех, кто не успел убежать. Не толпу рубил, а серые щупальца спрута, что тайно опоясали весь Арканар. Спрут ухмылялся в лицо. Обрубленное щупальце сменялось другим.

– Пощадите, благородный дон! – мальчишка в остроконечном капюшоне, поразительно похожий на Уно, скулил у ног, закрывая голову руками.

Меч замер в воздухе.

Румата опомнился. Он стоял среди убитых, по мечам стекала кровь, собиралась струйками в лужицу у ног.

– Вот ты и стал таким, как я! – продолжал ухмыляться спрут.

Румата затряс головой. Попятился, тяжело дыша. Стиснул зубы. Эти люди же не ведают, что творят.

– Да полно? Люди ли это? – ехидно хихикнул спрут.

Румата вспомнил о Кире, Арате Горбатом, бароне Пампа. Не помогло.

– Пшел вон! – крикнул Румата мальчишке и бросился в дом.

На минуту присел на лестнице, ведущей на второй этаж, в спальню. Нужно отдохнуть, всего пару мгновений, прийти в себя. Кружилась голова, и стучало в висках. Времени не было. Он метнулся вверх по лестнице. Споткнувшись о порог, ввалился в спальню. Мёртвая Кира лежала у окна. Румата сорвал с кровати одеяло, пал на колени, прикрыл ее, осторожно, медленно, словно боясь разбудить. Приподнял, поцеловал в холодные губы.

– Прости, маленькая! – прошептал он.

– Дон Румата, – раздался за спиной тихий, вкрадчивый голос.

На пороге стоял Угорь, правая рука Ваги Колеса, главы преступников Запроливья.

– Почтенный Вага ждет благородного дона в укромном месте. я проведу вас.

Румата отпустил Киру, поднялся. Его шатнуло.

– Подожди здесь.

Он быстро прошел в кабинет, запер за собой дверь. В кабинете Кира перед смертью прибрала, расставила книги, вытерла пыль. Румата ощутил странное чувство болезненной раздвоенности. Он знал, что нужно спешить, действовать, но никак не мог заставить себя.

Он отжал скрытый рычаг за книгами – шкаф мягко откатился в сторону. В тайнике лежал пузатый мешок с золотом. В течение нескольких ночей Румата не отходил от синтезатора. Вага Колесо жаждал золота, много золота, так много, что мешок с трудом удалось вытащить наружу. Вслед за ним Румата извлёк из тайника чемоданчик, плоский, почти невесомый, похожий на почтовый конверт. Сунул за пазуху, секунду помедлил и шагнул к дверям.

– Сюда, благородный дон.

Икающий лес был, как обычно, неприветлив, тёмен и зловещ. Угорь скользнул между деревьями, просочился сквозь злой, шипастый кустарник, раздвинул ветки, освобождая проход. Румата шагнул вслед. Вага Колесо ждал, умостившись на кособоком пеньке. Этой ночи он не должен был пережить, он никак не мог её пережить, слишком многим стоял поперёк дороги этот тёмненький, страшненький старичок. Румата остановился. Вага Колесо бодро поднялся ему навстречу. Живёхонький, как всегда. Вспомнилось, что за последние двадцать лет Вагу казнили четырежды. И каждый раз при большом стечении народа.