Томас Нильсон вприпрыжку мчался к взлетно-посадочному холму. На вершине он воровато оглянулся – ни дать ни взять – нашкодивший кот, и нырнул в кабину вертолета.

– А как же кофе? – пробормотала Рина.

«Стерх» поднимался к ослепительно-синему небу Горгоны, но старший егерь-охотовед не смотрела ему вслед. Она не могла отвести глаз от большого портрета, с незапамятных времен висевшего в простенке у входа в красный уголок. Бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой, с едва заметной горбинкой нос… и надпись на потускневшей от времени бронзовой табличке: «Томас Нильсон. Главный смотритель заповедника. Погиб при невыясненных обстоятельствах 21 июля 2165 года».

№ 03 «Фита»

Они договорились о встрече в полдень, у памятника Людвигу Порте, первому человеку, погибшему на Ружене.

Гранитный звездолетчик смотрел вдаль, поверх многогранной призмы космовокзала, туда, где неустанно вращались исполинские эллипсоиды антенн дальней Нуль-связи. Памятник был выполнен Крисом Роджером по эскизам Иоганна Сурда. Великий художник терпеть не мог патетики, поэтому поза легендарного звездолетчика и зоолога была совершенно непринужденной, как будто Порта шел по неотложному делу и его вдруг окликнули.

Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил этот памятник. Нередко приходил к нему вечерами, посидеть на скамейке с книжкой или – наблюдая за малышней, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он еще помнил первозданность ее сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощен победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.

Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…

– Пан Янчевецкий?

Ежи вздрогнул – неужто задремал?! Какой позор! – немного суетливо поднялся навстречу молодому, длинноволосому парню, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.

– Здравствуйте! Чем могу служить?

Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца парень крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.

– У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, – сказал Индеец, – но мне не хотелось бы вести его здесь.

– А где бы вам хотелось его вести? – сварливо осведомился Ежи.

– Где-нибудь, где не так многолюдно.

– Послушайте… м-м…

– Александр. Александр Дымок.

– Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?

– Мне – тоже. – Индеец невесело улыбнулся. – Но речь идет о тайне личности…

– Какой еще тайне? Чьей личности?

– Вашей, пан Янчевецкий, – ответил Дымок. – Например, я могу ответить на вопрос, который наверняка мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?

Планетолог фыркнул.

– Потому что я был посредственным художником, – сказал он. – Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.

– Простите, пан Янчевецкий, – сказал Дымок, – но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?

– А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!

– Нет, вы не помчались… – продолжал Индеец. – Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…

– КОМКОН? При чем здесь КОМКОН?

– Пойдемте в парк, пан Янчевецкий, – решительно сказал Дымок. – Вы же видите, разговор и впрямь серьезный.

Старый планетолог с тоскливым вздохом окинул взглядом сквер у памятника. Он чувствовал себя как человек, который принужден обстоятельствами принимать участие в неком постыдном действе.

«Надо все-таки выслушать его, коли уж он так просит», – придумал пан Янчевецкий для себя оправдание.

– Идемте, – буркнул он и направился по выстланной желтыми и красными пластиковыми плитками тропинке к черной реке самодвижущейся дороги. Его молодой собеседник усмехнулся и легкой стремительной тенью двинулся следом.

На окраине городка они перешли на низкоскоростную полосу, будто лесной ручей петляющую между деревьями парка. Зеленые стволы мягко фосфоресцировали, приставучие рэмбы норовили вцепиться в длинные волосы Индейца, он неуловимым движением смахивал их. Сердито стрекоча крыльями, гигантские насекомые уносились прочь.

– Итак, я слушаю вас! – прервал затянувшееся молчание Ежи.

– Вас ненавязчиво направили учиться на планетолога по одной простой причине… – начал Дымок.

– Ну! – не слишком вежливо поторопил его старик.

– Ваша будущая профессия обязательно должна была быть связана с Космосом, и только с Космосом.

– Что за глупости! – проворчал пан Янчевецкий. – Кому это могло понадобиться?

– КОМКОНу, кому же еще, – ответствовал Индеец. – Но не Комиссии по Контактам, а ее дочерней организации, Комиссии по Контролю. Существовала некогда в нашем благоустроенном мире такая структура, призванная контролировать потенциально опасные области научного поиска и предотвращать нежелательные последствия некоторых излишне дерзких научных экспериментов.

– Ну и правильно, ну и замечательно! Целиком и полностью поддерживаю! – горячо воскликнул старик. – Только я не понимаю…

– Какое это отношение имеет к вам? – закончил за него Дымок. – Самое непосредственное… Да, вы не занимались запрещенными видами научной деятельности, но вы сами, как это ни странно, результат потенциально опасного эксперимента. Причем – эксперимента, поставленного не людьми…

Старый планетолог отшатнулся от своего собеседника, как от невменяемого безумца. Александр Дымок усмехнулся и закатал правый рукав некогда модного, но давно уже безнадежно устаревшего радужного плаща.

– Видите это родимое пятно? – спросил он, демонстрируя старику свой «иероглиф». – Ручаюсь, у вас на правом сгибе оно тоже имеется, только другой формы. Напоминает Фиту, букву старорусского алфавита…

Пан Янчевецкий молча ждал продолжения.

– Эта отметина появилась у вас, когда вам исполнилось десять лет. я обзавелся родинкой примерно в том же возрасте. И мы с вами, уважаемый пан Янчевецкий, в этом не уникальны. Кроме нас с вами, такими отметинами обладают еще одиннадцать человек.

– Занятное совпадение, – проговорил планетолог. – Однако тринадцать причудливой формы родинок на сгибе правого локтя еще не повод подозревать их обладателей во внеземном происхождении. Вы не находите, молодой человек?

– Не повод, – согласился его собеседник, – но есть и другие, как вы говорите, занятные совпадения. Все тринадцать обладателей этих причудливых родинок родились в один и тот же день, а именно шестого октября две тысячи сто тридцать восьмого года…

Ежи приподнял седую бровь, осведомился:

– И вы – тоже, молодой человек? В таком случае вы на диво хорошо сохранились. На вид вам не дашь и сорока… Как вам это удалось, поделитесь опытом…