Мы готовы были даже посмеиваться над тем, что Геннадий Николаевич чемпион. Планы же его насчет кружков и общественной работы никого не интересовали. Никто уже больше не хотел никакой внеклассной жизни.

Меня это очень пугало. По некоторым соображениям мне необходимо было участвовать в общественных мероприятиях. Дело в том, что я очень боялся, как бы история с Перцем все-таки не получила огласки.

Перец куда-то уехал (Марасан сдержал свое слово!), но на всякий случай я решил подготовиться к самому худшему. И придумал отличный план.

Я сделаюсь самым образцовым человеком в восьмом «г».

Допустим, что меня начнут судить за обман общественного мнения, тогда в зале, где будет происходить товарищеский суд, один за другим прозвучат голоса наших ребят:

— Позвольте, но Верезин — отличный комсомолец!

— Чудесный товарищ.

— Участвует во всех кружках.

Может быть, мне вынесут даже не выговор, а только порицание!

Теперь этот отличный план трещал по всем швам. Как я могу стать образцовым активистом, если в нашем классе нет никакой общественной работы?

С горя я решил регулярнее заниматься со своими пионерами. (Меня уже давно назначили вожатым в третий «а». Но я не любил туда ходить. Едва завидев меня, третьеклассники обычно разбегались и кричали: «Очки идут!» Так они прозвали меня, хотя я вовсе не ношу очков.)

Для начала я заявил третьему «а», что нам необходимо провести сбор. Однако сбор пришлось отложить: я никак не мог придумать, о чем говорить с пионерами.

Не знаю, что бы я придумал, если бы Володя Мякишин не предложил, на мое счастье, очень интересную идею.

Володя недавно был на районной комсомольской конференции. Там говорили, что комсомольцы должны по-хозяйски относиться ко всему окружающему. Володе пришла в голову отличная мысль. Пусть каши комсомольцы шефствуют над школьными микрорайонами: следят, чтобы никто не хулиганил, чтобы дети не играли в орлянку и карты, чтобы им не продавали табак и вино. Кроме того, комсомольцы будут охранять зеленые насаждения, наблюдать за порядком на троллейбусных остановках, помогать старушкам таскать тяжелые сумки, делать замечания дворникам, если скользко на тротуарах.

Предложение Мякишина очень понравилось секретарю райкома комсомола. Заручившись его твердым согласием, что инициаторами нового дела будут именно наши комсомольцы, Володя помчался в школу. Вскоре было решено, что по микрорайону будут ходить патрули. Два-три человека. Они будут сменяться каждый час (надо же все-таки делать уроки!). На особенно трудных объектах — пивной ларек, кинотеатр, танц-веранда — будут установлены посты… По пять человек.

Идея Мякишина была для меня настоящим спасением. Теперь я знал, чем должен заниматься со своими пионерами.

Едва дождавшись перемены, я помчался в третий «а» и заявил, что сбор будет проведен немедленно. Сразу же после уроков.

Итак, я объяснил своим ребятам, чего ждет от нас микрорайон.

— Кто хочет участвовать в патрулировании? — спросил я.

Третьеклассники зашумели. Один из них внятно сказал: «Очки». Я грозно посмотрел в его сторону и повторил:

— Кто же все-таки хочет быть хозяином микрорайона?

Как я и ожидал, руки подняли самые дисциплинированные: члены совета отряда, звеньевые. И, к моему огорчению, Васька Миронов. Это был зачинщик всех каверз в моем отряде, хулиган и насмешник. При каждой встрече он, как мог, издевался надо мной. Но руководительница третьего «а» откосилась к нему с непонятной мне мягкостью и говорила, что Васька — вылитый Том Сойер.

Когда он поднял руку, я сейчас же понял, что Васька хочет позабавиться.

— Может быть, Миронов не пойдет, — сказал я. — Думаю, что из него вряд ли получится хороший член патруля.

— Ну почему, Гарик? — притворно захныкал Васька. — Чего он говорит, что не получится, когда, факт, получится.

Я махнул рукой и согласился.

На троллейбусной остановке, где мы решили следить за порядком, было пусто. Мы остановились возле столба, на котором висела большая жестяная буква «Т», и стали выискивать беспорядки. К моему полному замешательству, их не было. Наш участок жил такой жизнью, к которой решительно нельзя было придраться. Никто не скандалил у табачного ларька. Никто не перебегал улицу в неположенном месте. Никто не обижал старушек.

Наконец мимо прошла женщина, комкая на ходу пустой бумажный кулек. Мы с надеждой уставились на нее, но она аккуратно положила кулек в урну.

Кроме того, за порядком следил милиционер, который, изредка потирая уши, мерз на углу.

К нам подошел мужчина в нахлобученной шляпе и, закуривая, спросил:

— Вы на троллейбус?

— Нет, — сказал я и немного посторонился.

— Чего вы тут мешаетесь? — вдруг разозлился мужчина. — Отойдите в сторонку!

Мы отошли в сторонку. По-моему, ребятам сделалось скучно, и они сразу замерзли. Милочка, председатель совета отряда (ее выбрали за то, что она круглая отличница), подняла руку в варежке и грустно спросила:

— Игорь, скажи, пожалуйста, что, если мы начнем с завтра? А то я еще не обедала.

— Ха-ха! — ядовито сказал Миронов. Припрыгивая на одной ножке, он пропел: — Завтра, завтра, не сегодня, так ленивцы говорят.

Я оборвал его и строго сказал Милочке:

— Как тебе не стыдно? Председатель совета! Какой ты подаешь пример? Вон видишь, идет троллейбус? Этот дядя сейчас обязательно бросит папиросу. Для начала ты и заставь его поднять.

— А если он не послушает? — робко спросил кто-то из пионеров.

— Это уж мое дело, — с достоинством сказал я.

— Что же ты смотрел, когда он спичку бросил? — спросил Васька и от удовольствия даже перестал прыгать.

Я вскипел. Оказывается, случилось происшествие, а этот отвратительный мальчишка ничего мне не сказал.

— Сейчас же марш домой! — закричал я. — А то я тебе уши надеру.

Миронов отбежал на несколько шагов и крикнул:

— Очки!

— Бросает, бросает! — заволновались за моей спиной пионеры. — Гарик, смотри, бросает!

Подошел троллейбус. Мужчина в шляпе, как я и предполагал, бросил окурок.

— Теперь мне ему сказать? — спросила Милочка.

— Конечно же! — воскликнул я. — Быстрее!

Милочка торопливо подошла к троллейбусу и, постучав в уже закрывшуюся дверь, вежливо сказала:

— Вы бросили папиросу. Так нельзя. Поднимите, пожалуйста.

Троллейбус осторожно тронулся с места. Мужчина, конечно, не расслышал Милочкиных слов.

— Посмотри, Николай Сергеевич, какая прелесть! — сказал за моей спиной женский голос.

Я обернулся.

У подъезда стояла невысокая пожилая женщина, держа под руку щуплого, очень морщинистого мужчину в широком зимнем пальто. Глядя на нас, он весело смеялся.

— Чего вы смеетесь? — сердито сказал я. — Вы бы лучше взяли у своей дамы сумку.

Мои ребята смущенно притихли.

— Дяденька, не слушайте его! — крикнул издалека Миронов. — У нас в отряде его никто не слушает!

— А я вот возьму и послушаюсь, — сказал Николай Сергеевич. — Соня, давай сумку.

Женщина засмеялась и сказала:

— Вы уж помилуйте его, ребята. Он мой муж.

— Это не имеет значения, — строго сказал я.

— Мой папа всегда носит сумки, — робко сказала Милочка и покраснела.

— Вот видишь? — сказал Николай Сергеевич. — Давай сумку!

— Не дам! Нечего мужчинам хозяйственные сумки таскать!

Против этого трудно было возразить. Я замялся. Но вконец расхрабрившаяся Милочка закричала, что это неправильно и что, если мы патруль, нас надо слушаться.

— Ну-ка, ну-ка! — загорелся Николай Сергеевич. — Какой это вы патруль?

— Пионерский патруль, — уверенно ответила Милочка. Запнувшись, она жалобно спросила меня: — Гарик, а дальше как?

— Мы хозяева микрорайона, — пояснил издалека Миронов и сделал осторожную попытку приблизиться.

— Не вмешивайся, Миронов, — сказал я. И начал рассказывать сам.

Николай Сергеевич и его жена Соня здорово умели слушать. Незаметно для себя я выложил им все. И про Мякишина, и про то, что каш восьмой «г» будет следить за тремя дворами и промтоварным магазином, и про то, что я мечтаю вовлечь весь свой отряд в пионерские патрули.