- Закликай круг.

В самом центре Воронежской крепости, на площади, окруженной теремами местных дворян, собрался казачий сход. Горожане в страхе попрятались и через слюдяные окошки украдкой поглядывали на необычное зрелище. А посмотреть было на что. Несколько десятков хорунжих, сотников и есаулов встали кругом перед крыльцом палат убитого воеводы, а на ступенях, возвышаясь над всеми, восседал Заруцкий в шапке-трухменке из бараньей смушки. На нем блестел вышитыми узорами богатый кафтан, перевязанный алым кушаком, плечи укрывал шелковый плащ. Справа у аналоя, унесенного из местной церкви Успения, топтался священник, слева караульный держал казачье знамя.

Данилко, как и все остальные, стоял в полной казачьей справе, с нетерпением ожидая начала схода. Вот когда можно попенять на излишнюю жестокость и предложить казакам план: быть помягче с жителями и добром переманивать их на свою сторону.

Атаман поднялся со ступеньки, снял шапку и лихо подкрутил ус.

- Кликнул я вас, братцы, дабы решить, что учинять станем. Я сбираюсь вести вас на Москву во славу Ивана Дмитрича. Добудем для него венец царский - обретем честь и богатство. Каждый из вас - каждый! - поимеет жирную добычу и благодарность государеву. А нечестивых бояр Кремлевских, кои на самодержца посягнули, отдам на ваш суд, как и все ихние богатства! Никто обижен не будет! А нонича идет нам в подмогу атаман Михайло Баловень с тремя тыщами войска. Не совру, я ждал окромя него и Самойлова с Васковским, они, однако ж, идут мешкотно и нагонят нас у Москвы. Так что ж, братья, пойдем на Кремль-город? Достанет удали у нас да силушки супротив Пожарского со товарищи стоять?

- Любо! Любо! - закричали казаки, и в воздух полетели шапки.

- Любо! - вместе со всеми завопил Данилко.

Еще бы не любо! Возьмут Москву, получит он вознаграждение, накупит подарков - и домой, в станицу. Привезет мамане шелков на платья да сукна для рушников. Интересно, как там кареглазая Катюха из соседской хаты? Выросла уже, поди. Надо ей тоже что-нибудь привезти, уж больно хороша девка!

- И мне любо ваше радение, братцы! Положим животы за дело государево! Коли порешили, пущай нам скарбник да обозный - тута они? - обскажут, как…

Среди казаков вдруг пробежал шепоток, на лицах, обращенных куда-то за спину Заруцкого, застыло недовольство. Иван обернулся: на крыльце стояла Марина в походном платье. Нахмурившись, атаман сжал кулаки: баба на сходе? Не бывать этому!

Все опустили головы, отдавая дань уважения бывшей царице, однако чувствовалось, что ей здесь не рады. Заруцкий, не глядя на нее, сквозь зубы бросил:

- Ступай, Марина Юрьевна, неча тебе тут.

- Я желаю сказать свое слово, - гордо мотнула головой пани.

Внизу зашумели, заволновались. Послышались крики:

- Сход не бабское дело!

- Да где ж такое видано?!

Марина нетерпеливо взмахнула рукой.

- Я не баба! Я мать законного государя вашего! И в его малолетство…

Заруцкий легко взбежал по ступеням и, подойдя вплотную к ней, тихо, но настойчиво потребовал:

- Ступай, сказываю. Не тревожься, все порешим, как надобно. Вскорости будешь на Москве с золотых тарелок есть да на камчовых перинах почивать.

Внимательно посмотрев в глаза атаману, Марина кивнула и ушла в палаты. Казаки одобрительно засмеялись.

- Эк ты ее, Иван Мартыныч…

- Пустое, братцы.

В центр круга вышел невысокий казак лет тридцати в темно-красных шароварах.

- Что, Степан, слово молвить имеешь?

Тот снял шапку и, смяв ее в руках, кивнул.

- Агась. Давеча наши с Москвы пришли, сказывают, венчали на царство государя Петра Федоровича.

- Окромя Ивана Дмитрича государей не ведаю! - рявкнул Заруцкий.

- Оно конечно. Дык ведь скоро царевы-то вестники и сюда поспеют, атаман. А тута и без них неспокойно, уж больно воронежцы серчают, что мы ихнего народу много порешили. Я про что глаголю-то: уйдем мы на Москву, так они нашего воеводу мигом скинут. И возвернуться нам, коли дело не выгорит, будет некуда.

- Понял, за какую вожжу дергаешь, - кивнул Иван и задумался.

Поразмыслив с минуту, он спустился с крыльца, шагнул в круг и понизил голос:

- Слухайте, братцы. Вышлите ноне тех гонцов, что с Москвы приехали, пущай на рассвете в крепость воротятся, словно б только поспели, да кричат - Кремль-город, дескать, поляки заняли, и Петра Федорыча с боярами умертвили. И нету на Руси теперича государя законного, окромя Ивана Дмитрича, ему и надобно крест целовать. А иначе, мол, все под пятой короля Сигизмунда окажемся! И пущай они эту весть разнесут по всем деревням да селам окрест.

Вокруг одобрительно зашумели, всем понравился хитрый план атамана.

"Пора", - решил Данилко. В конце концов, чего ему бояться? На казачьем кругу каждый может высказаться, на то и вольница. А если Ивану Мартыновичу его мысли дельными покажутся, так, небось, еще и наградит.

И он бесстрашно шагнул в центр. Стащив с головы шапку, Данилко заткнул ее за кушак и выкрикнул:

- Правильно Степан сказывает, серчают на нас воронежцы. Ан не зря серчают-то! Почто мы так лютовали, братцы? На кой ляд коменданту набили в рот пороху да подожгли? Это ж сколько народу русского зазря погубили! Казнили всех без сана и возраста, и мужиков, и баб! Купцов вон богатых пограбили, а они б могли о нас добрые вести по земле-то разнести. Эх… Дык и церковники ноне нас благословлять не желают, потому как ты, Иван Мартыныч, из храма ихнего паникадило серебряное умыкнул да приказал из него стремена себе сделать. Да разве ж это дело богоугодное? Вот если б мы с местными добром да ласк…

Договорить он не успел. Заруцкий выхватил из-за пояса саблю и одним ударом разрубил Данилку от плеча до пояса. Кровь брызнула во все стороны, и казаки, тихо ахнув, невольно отшатнулись. Несчастный хорунжий дернулся, захрипел и повалился на землю.

Иван наклонился, сорвал пучок травы и неспешно вытер кровь с клинка. Нахмурился и грозно оглядел сход.

- А ну, кто еще поучит меня атаманить?!

[14] Обычная, заурядная.

[15] Имеется в виду Лжедмитрий Второй, Тушинский вор.

Прошел месяц после венчания на царство. Дни текли монотонно и скучно. Петра будили ни свет ни заря и вели стоять заутреню. После нее он завтракал, переодевался в парадные одежды и два часа высиживал на троне, принимая иностранных послов. Это была чистейшая проформа, так как бояре вели переговоры сами, словно специально не обращая внимания на маленького царя.

В полдень снова служба в церкви, после нее обедали, и вся Москва погружалась в дневной сон. Петр никак не мог этого понять. Где ж видано, чтоб среди дня все придворные вповалку дрыхли на лавках?! Но вскоре он понял, что многовековые традиции так просто не отменишь.

После сна - полдник, вечерня, ужин. И снова сон, на этот раз на всю ночь. Когда же они работают?!

Но сегодня, наконец, все закончится. Петр с самого утра не находил себе места от нетерпения, ожидая приезда Ферре. И вот теперь соперник стоял перед ним, а царь его с интересом разглядывал.

Петр сидел на миниатюрном троне, специально для него поставленным на возвышении в небольшой комнате, которую теперь называли Малым тронным залом. Стены, сводчатый потолок и подпирающие его колонны расписали золотыми узорами, царское место украсили бархатным балдахином с каменьями, лавки - бархатными же накидками и подушками. В результате получилась хоть и маленькая, но вполне солидная зала для приемов.

Перед Петром стояли бояре во главе с Шереметевым, позади них робко топтался юноша лет шестнадцати в скромном зеленом кафтане. За его спиной к двери прислонился Василий, который все последние месяцы не отходил от царя дальше, чем на несколько метров.

- Здрав будь, государь, - начал Шереметев и вместе со всеми поклонился в пол. - Наказывал ты надысь боярину Михайле Романову на Москву прибыть да пред твои светлые очи предстать. Повеленье твое сполнено, батюшка наш, с сим тебе и кланяемся.