- Во-от, - Мстиславский прищелкнул пальцами, - мы и станем баять, мол, князь ради этого и силился Петрушу на престол-то посадить. А для дела сего задействовал свово человечка, а тот Агафью-то и подбил.

- Как?

- Да почем мы ведаем, как? Баба ж, могет, жениться на ней обещался, аль еще чего.

- А ведь дельно сказываешь, батюшка, - вскинулся Лыков. - Теперича враз понятно стало, почто ей сие надобно. Ведь этого-то холопа царь как раз в дворянство и возводит. Корысть-то - вот она!

- Верно, толково придумано, - Шереметев радостно потер руки. - Вот только не постесняется ли Агафья сие удостоверить…

- Дык ты ж хозяин, сам и накажи. Коль твоя воля, как ей отказаться-то?

- Добро.

- А коли Дума дознавателя пришлет? - Мстиславский задумчиво поскреб бороду.

- Тогда придется по-иному решать, - с притворной грустью сказал Лыков. - Я так мыслю, неможно Агафье живой оставаться. Баба ведь, враз откроется. Придется, как слухи-то пустит, потравить ее.

Шереметев вздохнул, а Троекуров успокаивающе похлопал его по руке.

- Ниче, батюшка Федор Иваныч, ниче. Для дела великого и дюжины холопов не жалко.

После заутрени и завтрака, по установившейся традиции, Петр снова диктовал указы писарю. Тот тщательно записывал, но вдруг поднял голову.

- Ох, государь, запамятовал… Архимандрит Дионисий чернецов прислал. Стоят на Троицком подворье. Тимоха-то мой излечил его, так он рад-радешенек. Обещался иноков обучить да по всей земле разослать, дабы врачевали. И во всех твоих делах, сказывал, будет самым верным помощником. Уж больно он прочувствовался опосля беседы с тобой, царь-батюшка.

- Это он хорошо придумал, - обрадовался Петр. - Надобно ему пособить. Пиши-ка. Со всех монастырей по три толковых молодых чернеца на Москву прислать, дабы учились лекарскому делу. А как освоят, наказываю возвернуться и всем в уездах помогать да хворобы лечить. И в церквах велю быть хотя бы одному ученому человеку, иже читать, писать и считать могет, и человеку сему раз в две седмицы всех в том приходе обучать непременно.

Филимон записывал, высунув от усердия кончик языка. Но тут дверь отворилась, и с поклоном вошел Пожарский.

- А, князь… Гляжу, ты мрачный, случилось чего?

- На Москве неспокойно, батюшка, - Дмитрий Михайлович озабоченно покачал головой. - Сарынь гудит аки пчелы в улье. Дурные слухи друг дружке передают.

Писарь собрал грамотки в суму и направился к двери.

- Постой, Филимошк, могет, чего надобно будет, - окликнул его царь и снова повернулся к Пожарскому: - Об чем болтают?

Чернец вернулся за стол, а князь перекрестился и возмущенно сказал:

- Да срамота, государь, и повторять-то грешно. Сказывают, мол, никакой ты не посланник, а все чудеса, кои вкруг тебя учинялись, я-де велел сотворить Василию, дабы тебя на царство выбрали, а мне б при тебе пристроиться.

Петр с трудом удержался, чтоб не открыть рот от удивления.

- Фрр, гиль… И помыслить-то смешно.

- Оно конечно, да ведь молве-то остановиться не прикажешь. Люди слушают да верят.

- Ну и пущай себе болтают. Неужто ты, Дмитрий Михалыч, по такой малости прибег?

- Да ладно бы токмо смерды, так ведь и в храмах неспокойно. Митрополиты с архимандритами глаголют об твоем беззаконии. Мол, ты непонятно кем подкинутый, все чудеса твои ложны, а сам чаешь православие порушить и править в безбожии. Летом церковный собор, и, мыслю я, едва патриарха изберут, так он сразу супротив тебя и встанет.

Петр в гневе сжал кулаки, глаза его сверкнули. Как же сложно сдвинуть эту махину! Благодаря ему войны затихли, в стране который год тишина, ремесла процветают, торговля худо-бедно налаживается, школы открыты, спорт развивается, а они… Разве не видят, что на Руси и правда стало лучше? Филарет, конечно, надеется на трон своего сынка посадить, а другим что неймется? Слепые они, что ли?! Или их, кроме собственного кармана, ничего не волнует?

Он отошел в уголок, сел на лавку и, глядя на горящие свечи, задумался. Пожарский с Филимоном почтительно молчали. Минута шла за минутой, а государь все так же сидел неподвижно, не отводя взгляда от пляшущих огоньков. Их отблески прыгали по его детскому личику, сверкали на жемчужном вороте-козыре, на драгоценных камнях царского кафтана.

"Что, господа священники, за мошну свою испугались? Войны захотели? Ладно, будет вам война, не на жизнь, а на смерть! - кипел Петр. Но постепенно гнев его утихал, и мысли становились разумнее: - Конечно, воевать с церковниками в православном государстве - несусветная глупость, народ от них никогда не отвернется. Значит, нужно создать свою партию священников, сильную и многочисленную, такую, чтоб всяким там Ионам и Филаретам даже шанса на бунт не оставить и до раскола церковь не довести. Но как? Думай, Пьер, думай… Хм, а что если Дионисия привлечь? Наверняка вокруг него много монахов, поддерживающих нестяжательство. Возродить эту идею, сделать из нее культ, тогда и филаретов всяких нагнем, и денег в казну получим. А то земли монастыри нахапали, налогов не платят. И, конечно, молодых привлекать надо. А велю-ка я архимандриту программу специальную разработать для тех, кто лекарству и грамоте обучаться будут. Пускай придумает, как их на нашу сторону перетянуть. А они эти идеи дальше понесут. Вот это будет силища!"

Он поднялся и подошел к столу.

- Ладно, князь. Я с Дионисием, настоятелем Троице-Сергиевым, долгонько беседовал, что да как чаю сделать в государстве, объяснял. Он на нашей стороне, обещался и прочих привлечь - настоятелей да митрополитов. - Петр обернулся к писарю: - Пиши, Филимошк. Пущай архимандрит в Кремль-город едет, мы с ним тут про то обсудим. С его пособлением сыскать всех, кто за нищету произвольную в монастырях ратует и живет, как подобает иноку, хотящему истинно спастись, и по Божественным Писаниям поступает. И средь таковых просить архимандрита вести объяснения, что, как да зачем государь хочет учинить, да сказывать им, что святую церковь мы притеснить не мыслим, а желаем лишь возврата ее к исконному пути.

Он снова повернулся к Пожарскому и объяснил:

- Попробуем священство к себе притянуть. Дабы шли по пути Нила Сорского, не земли б да деньгу брали, а с Господом говорили. Негоже иноку время свое на хозяйство тратить, надобно их от этого ослобонить, дабы они молились за души наши в тиши монастырей. А коли смогем сделать, чтоб нас большинство церковников поддерживало, и деньги будут, и чернецы станут жить, как искони. Ну, а про то, что болтают, мол, чудеса ложны, и слушать не буду.

"А ведь неплохо бы поддержать авторитет новым "чудом". Тогда и старые лучше вспомнятся, и глупости в народе перестанут ходить".

- Ты б, государь, сгоряча-то не рубил, - князь нетерпеливо шевельнул бородой. - Ежели Иона с Филаретом заодно супротив тебя пойдут… Небось, ведаешь про царя Дмитрия, коего бояре напраслиной-то оплели.

Петр подошел к окну и, встав на лавку, окинул взглядом площадь. Заснеженные улицы, заборы, купола. Как уныло, сумрачно. А тут еще эти мятежники. Хотя чему удивляться? Церковь на Руси - крупнейший феодал, понятно, что она не может не сопротивляться новшествам. Но чтоб такую глупость, как ложные чудеса, придумать… Ерунда какая-то, как можно в такое верить?

- А скажи-ка, князь, - обернулся он к Пожарскому, - кто мутит-то? Филарет, что ль?

Дмитрий Михайлович насупился и даже вроде бы покраснел.

- Казни, государь - не ведаю. Охранная изба все дни напролет работает, уж и боле людев взял, и денег на подкупы выделил, но откель слухи идут, понять неможно. Видать, кое-кто из старых там супротив нас стоит и препятствует всячески. Я вот думаю, ото всех, кто при Федоре Иваныче взят, избавиться, кликнуть новых, преданных. И главу доброго поставить. К примеру, Шеина.

- Это которого? Михал Борисыча?

- Ну да, того, кто Смоленск в двенадцатом году оборонял. Уж столько хитрости проявил, а тут она ему снадобится. Он же, как из полона возвернулся, без места сидит. С ним работа веселее пойдет.