Царь с изумлением уставился на Иону.

- Об чем ты баешь, Владыко? Не пойму тебя.

- По весне слух был, мол, призналась мамка твоя, что никаких чудес-то и не было, а она сама их учиняла! А через два дня вот этот вот холоп бывший, - местоблюститель возмущенно ткнул золоченым посохом в сторону Василия, - к ней пришел, так она тут же и померла. А ты, Петр Федорович, наказать убивца не пожелал!

"Не государь, не царь-батюшка, а просто Петр Федорович! Похоже, и впрямь бунт!"

- Ты, отец, зело умен и видел много. Так ответствуй нам, как могла мамка горящие буквицы начертать? Аль грамоту Антония, митрополита Московского, много лет тому почившего?!

Иона замялся, а царь продолжал, все больше распаляясь:

- Али мне сюда всю шереметевскую дворню притащить, дабы они вам обсказали, чего сами видели? Думаете, я не ведаю, что это те, кто супротив новшеств, все замыслили? Охранная изба всех их на чистую воду выведет! Были чудеса, и тому свидетелей множество!

Собор притих, а царь резко обернулся к церковникам.

- Все слышали? - воскликнул он, сверкнув глазами. - Али кто еще желает наговор повторить?!

Рядом с Ионой встал Филарет, едва достававший местоблюстителю до плеча, но решительным выражением лица вполне могущий поспорить с ним.

- И впрямь пустое это, братья! - обратился он к священнослужителям. - Не сумлевайтесь, были чудеса, были, и всяк, кто их видел, могет сие удостоверить.

Царь с удивлением воззрился на митрополита. Он думал, что старик против него будет выступать, а тот - надо же! - поддерживает. Что хорошо, то хорошо: с таким сторонником дело намного веселее пойдет. Он благодарно улыбнулся митрополиту, а тот продолжил:

- Да только о том забыли мы, братья, что не всякое чудо-то от Бога! Али враг рода человеческого в них не силен?

Петр растерялся. Так вот о чем кричал тот юродивый возле Аптекарской избы! Значит, противники сменили стратегию, и теперь будут его обвинять совершенно в другом?! Он с укором взглянул на Шеина, сидевшего среди бояр.

По рядам собравшихся прошел шелест: те из священнослужителей, кто не был посвящен в слухи, с удивлением перешептывались. Очень скоро он перешел в гомон, и тут вскочил какой-то епископ и воскликнул:

- А ведь и верно, братья, Сатана проклятый тоже могет чудеса творить, дабы глаза людям застить да в замешание их ввести!

Этот вопль словно послужил спусковым крючком для всеобщего негодования. Церковники, бояре, окольничие разом вскочили и заорали пуще прежнего. Кто-то защищал царя, кто-то обвинял, все кричали, не обращая внимания друг друга.

- Диаволово семя! И крестик-то у него не нашенский!

- Против посланника Божьего грешите!

- Лукавый православие извести возжелал!

- Да поглядите, он тремя пальцами крестится, сам видывал!

"Сколько раз пытался переучиться, и все равно порой забываю. Неужели из-за такой мелочи погибать?!"

Гвалт стоял такой, что Петр понял: даже попытайся он оправдаться, его никто не услышит. Да и как он мог оправдаться? Что сказать?!

Но вот Филарет, стоявший впереди других, высоко поднял руку.

- Стойте, братцы!

И шум быстро затих, превратившись в ропот глухого негодования.

- Государь, - обратился митрополит к Петру, - не гневайся на холопов своих верных. Ты посланец Божий, вестимо. Но коль уж сумления появились, сделай милость, яви нам чудо, прямо теперича, здесь. Тебе нетрудно, а малейшее неверие тотчас угомонишь. Токмо чуду сему должно быть таким, чтобы явно от Господа, не от диавола. Дабы любой, даже самый скудный умишком, мог сие уразуметь. И тогда я самолично стопы твои облобызаю и, обещаюсь, все мы с радостью примем и патриарха Дионисия, и кого тебе опричь возжелается.

Митрополит смотрел вроде бы смиренно, но чувствовалось: он уверен, что никакого чуда не будет. И предвкушал триумф.

Это был удар ниже пояса, и Петр похолодел. Как это сделать? Он еще весной предвидел, что рано или поздно чего-то подобного от него потребуют, и торопился, как мог, но… Увы, "чудо" было пока не готово. Если б только он успел, если бы показал его перед собором! Хотя эти хитрецы все так обстряпали… Какое диво ни продемонстрируй, скажут - от дьявола… Но что, что он может предложить им сейчас? Да ничего!

Он увидел, как сидевший недалеко от входа Филимон встал и тенью метнулся к двери. Почувствовал, что будет горячо, и решил в сторонке отсидеться? Предатель!

Между тем раздались одобрительные возгласы: сторонники Филарета как один закричали:

- Верно! Чуда, государь! Чуда! Докажи нам, что ты посланец Божий!

Увы, защитников у него оказалось явно меньше. Обвинители оттеснили их и дружно двинулись к царю. Перед ним тут же вырос Василий, рядом с ним появились рынды - два юноши с бердышами на плечах. Они были явно в растерянности: не применять же, в самом деле, оружие в церкви!

Петр схватился за поручни "будки", изо всех сил стараясь сохранить хладнокровие. Ему до смерти хотелось убежать отсюда, но он лишь вертел головой, стараясь разглядеть хоть одного сторонника. Увы, вокруг были лишь чужие, враждебные лица: Дионисий и его товарищи остались далеко позади. Где-то слышался голос Воротынского, уговаривающего не пугать царя и отойти, крики пытавшегося протиснуться сквозь толпу Шеина, но на них уже никто не обращал внимания.

Надвигающиеся церковники дернули в сторону рынду, потом другого, оба упали, перепуганные, и отползли, боясь быть затоптанными. Василий, прижавшись спиной к "будке", обнажил меч и отчаянно закричал:

- Назад! Прочь! Прочь!

Но безоружные священнослужители, все так же требуя чуда, упрямо шли на него. Между ними и Мономаховым троном оставалась буквально пара метров, когда сквозь толпу протиснулся оголтелый боярин с саблей в руках.

- Да что с ними мамкаться! - завопил он. - Руби сатанинское отродье!

Сердце у Петра скакнуло, он сжался от страха, вцепившись в поручни… И вдруг где-то далеко позади толпы послышался крик:

- Чудо, братья! Возрадуемся, чудо!

Словно по мановению волшебной палочки все замолчали, дружно обернулись и расступились. В образовавшемся проходе Петр увидел незнакомого монаха, державшего на вытянутых руках явно нелегкий сундучок. За его спиной стоял Филимон. Он подтолкнул чернеца локтем, и тот медленно прошествовал по образовавшемуся между священниками проходу к Мономахову трону. Все с интересом рассматривали сверкающий позолотой ковчег со стеклянными стенками, который он торжественно нес перед собой. Внутри можно было разглядеть сложенную темную ткань. Кроме тихих шагов монаха в соборе, казалось, не раздавалось ни звука.

Наконец он приблизился к Петру и, низко поклонившись, возвестил:

- Великий государь, персидский шах Аббас шлет тебе в дар Честную Ризу Господа нашего Иисуса Христа!

Изумленно-восторженный вздох прошелестел в церкви Успения и растворился где-то под высоким куполом.

- Как же ты сюды просочился-то, Яцко? - радостно воскликнул Заруцкий, обнимая высокого смуглого казака с длинными усами, в польском коротком жупане и шароварах. - Чего мокрый такой?

То был атаман Запорожского войска Яков Бородавка, только что приведший в помощь осажденному Азову несколько сот человек.

- Дык плыли, Иван Мартыныч, - засмеялся он в ответ.

- А что ж лазутчики сказывали, будто басурмане Дон выше по течению перегородили?! Цепь, мол, повесили, да с колоколами.

- Верно, есть цепь, с пясть[38] толщиной, - Яков многозначительно потряс кулаком. - И колокола тоже. Да токмо что они нам? Мы ж аки рыбы, под водой.

- Это как же?

- Дык как… Схоронили оружья и порох по мешкам кожаным да к чреслам[39] привязали. Нарвали камыша потолще, в рот сунули да под водой лицом к небу и плыли, а через стебли дышали. Вот токмо османцы нас, видать, заприметили, из пушки по реке пальнули. Семерых мы потеряли, да вон Степку-десятника ранило, но он дошел.