В Москве существовал уже с десяток спортивных команд - зимой они играли в хоккей, летом - в регби, футбол и модный нынче в Европе jeu de paume, предшественник тенниса. Проводились даже городские соревнования.

Иностранцы дивились, а потом, возвращаясь домой, привозили рассказы о необыкновенных переменах на Руси.

Но Петр понимал: все это - результаты былых усилий, а сейчас его одолевали новые заботы. Кирилл, патриарх Константинопольский, уже некоторое время гостивший в Москве, уговаривал его встать на защиту истинной веры не только в своей стране, но и на других землях. Сетовал, что Русь осталась единственным государством, где православие процветает, остальные же - либо под пятой католиков и униатов, как единоверцы в Речи Посполитой, либо под магометанами, как греки, болгары, сербы. Произносил громкие речи о Третьем Риме…

У царя на этот счет были свои соображения. Конечно, такой союзник, как патриарх, был очень выгоден, но Петр ждал удобного момента, приблизительно зная, какие события вскоре последуют.

И дождался: запорожцы выбрали гетманом Бородавку, а Османская империя объявила войну Польше.

В урочище Сухая Дубрава, что возле Белой Церкви, в просторной горнице собралось несколько десятков запорожцев. Во главе покрытого грубой холщевой скатертью стола гордо восседал Яков Бородавка, избранный недавно гетманом. Он смотрел на сидящего напротив человека и хмурился. Эх, вот бы вместо этого гада Заруцкого сюда! Настоящий удалой казак, Азов у османцев забрал, защитить его сумел. Да и характерами они сошлись. Но увы: перед Яковом расположился бывший гетман, Петр Сагайдачный, все еще имевший большой авторитет среди казачества. Заклятые соперники, за каждым из которых стояло собственное войско, они жгли друг друга взглядами и, наверное, убили бы, если б здесь их не собрало важное дело.

Бородавка перевел глаза повыше, в красный угол, где на покрытой рушником полке стояли иконы. Православные иконы, между прочим! Только в домах их теперь и встретишь. Страдает святая вера: после Брестской унии[42] православные монастыри поляки передали униатам, всех несогласных епископов и митрополитов лишали сана, иерархия рухнула. А этот гад Сагайдачный перед ляхами выслуживается, уверяет, что король Сигизмунд поможет восстановить исконную веру, если казаки согласятся защищать южные рубежи Речи Посполитой от османцев. Ага, поляки сами ее душат, и сами же помогут восстановить? Как же! Не понять им православной души. Вот если бы к русскому царю податься - это другое дело. Он - посланец самого Господа, говорят, даже летать умеет, словно ангел. А как правит! Мальчишка совсем, а вон как всем распорядился! Захваченные басурмане дороги за Большой Камень ведут, пашу на пленных обменял. Сколько душ православных спас! Даже в казачьи станицы не один десяток человек с того мена вернулся. Вот кого держаться-то надо!

Нда, недурно бы пойти под руку царя московского, да только Сагайдачный никогда не согласится. Хорошо еще, что запорожцы вовремя прозрели: скинули этого соглашателя да выбрали его, Якова. И правильно сделали, ибо он - противник польского засилья и всяких дурацких переговоров! Негоже казакам ерундой заниматься, их планида - война. Петро этого не понимал, вот и поплатился булавой. А он, Бородавка, поступил мудрее: повел запорожцев на Османскую империю. Достигнув на чайках[43] Стамбула, они славно пограбили город и вернулись домой, никем не преследуемые. Впрочем, этот поход был не единственным - нападения на татар и турок стали обычным делом. Вот только в конечном итоге вышли боком: султан, потеряв терпение, объявил войну Польше, которой формально подчинялась часть казаков.

И что же? Какое дело запорожцам до клятых ляхов? Так нет, Сагайдачный потребовал сбора старшины. Впрочем, Яков понимал: Петро прав в том, что мимо них эта война пройти не может. Так или иначе, но решение принимать придется.

Товарищи предупреждали: на общем совете может случиться что угодно. Говорили, что Сагайдачный настроен враждебно, попытается сместить, а то и вовсе убить Бородавку. Но тот не испугался. И теперь в хате старого есаула собралась войсковая рада: два гетмана, бывший и нынешний, игумен Михайловского монастыря Иов и несколько десятков куренных атаманов. Перед ними стоял единственный вопрос - поддержать ли Польшу в войне с турками.

- Ну что, братцы? - начал Яков, поглаживая длинные, до груди, усы. - Какие будут думки?

- Надобно, надобно пособить, - кивая в такт словам, сказал атаман Полтавский. - Коли османцы одолеют ляхов, то и Украине несдобровать.

Куренные, сидящие рядом с Сагайдачным, одобрительно зашумели.

- И то, - согласился атаман Уманский, - бить басурман - святой долг каждого казака.

- Аль то магометане православные храмы забрали? - ехидно спросил худой, щуплый запорожец, куренной Батуринский, постукивая по столу жилистой ладонью. - Аль это они нас пытаются от исконной веры отворотить? Не-ет, то ляхи проклятые, паны чванливые. Кто мы для них? В доброе время - холопы, а в военное - бойцы, коим токмо и должно, чтоб за их спесивые шкуры животы класть! Не бывать этому! Не станем мы за Польшу стоять!

- Что ж, изводить теперича не только басурман, но и ляхов?!

- Мы османцев сами бить станем, а до униатов с католиками нам дела нет!

- Дык с ними-то сподручнее!

- А по мне, так они не лучше иноверцев! К тому ж, султан, как пить дать, на Азов вскорости пойдет, вот мы Заруцкому и пособим.

- Да куды магометанам на Азов-то, коли они уж на Польшу пошли, дурень!

Обстановка на совете накалялась, выпячивая грудь, атаманы подступали друг к другу.

- Тихо, братцы, не спешайте, - поднял руку Сагайдачный.

Он неторопливо встал во весь рост, расправил плечи. Строгое лицо, умный взгляд, мягкая, словно шелковистая борода совершенно седа. Бывший гетман оглядел атаманов и горделиво положил ладонь на рукоять сабли.

- Негоже нам, други, лаяться, аки собаки паршивые. Не запамятуйте, мы одно целое.

- Да как одно? - воскликнул неугомонный атаман Батуринский. - Вы, реестровые, ляхам служите, ну а мы, низовые, - народ вольный. И польскому крулю не присягали, так что неча нас на его защиту кликать! Эх, да что с тобой баять, тебе, шляхтичу, все одно не понять нас!

- Мне не понять? - сверкнул глазами Петро. - Я супротив басурман бился и биться буду, пока меня в землю сырую не зароют! А вы токмо за зипунами ходите, лишь бы пограбить да напиться. А как воевать, так не желаете?!

- Петро прав, братцы, - счел нужным вмешаться Бородавка. В самом деле, к чему раздувать пустые споры, коли есть вопрос поважнее. - Мы ж не только удалью, но и разумом сильны. Вот давайте посудим, не ярясь.

Все поутихли, а гетман продолжил:

- Я мыслю так: надобно нам под руку царя Петра идти. С Москвою у нас одна вера и богослужение, единый язык и обычай. Православных он стеснять не станет, супротив того - поможет в борьбе с османцами. Кто из вас бывал со мною в Азове, тот, небось, помнит, как вольно казакам там живется. Царь их не неволит, токмо вспоможение шлет. Давеча получил я от него грамоту, кличет нас под свое покровительство и обещается: коли согласимся, уговорит, мол, патриарха Константинопольского в Киев идти да иерархов наших православных снова поставить. Вот такое мое слово. Ну, а теперича пущай инок Иов сказывает.

Пожилой игумен тяжело поднялся. До того, как начались гонения на православие, он был уважаемым священником, ректором Киево-братской школы. Теперь же принял монашество, по-прежнему оставаясь авторитетом среди казаков.

- Братья, все вы одной крови, - начал он, и его по-детски голубые глаза зажглись огнем. - Все - удалые казаки, предстатели православия и земли нашей. Негоже вам ругаться, а надлежит быть едиными, аки пясть. Вот у меня письмо имеется, в нем сейм польский просит запорожцев встать супротив басурман. Обещается нашей вере послабления дать, и вас, казаков, многих на службу принять шляхетскую. Как порешите, так и станется, братья. Что до меня, то мыслю я, Петро прав: неможно вам стоять в стороне, пока османцы христиан резать будут.