— Послушайте, — почти трезвым голосом произнесла она, — я устала. Если у вас все…

— Почти. Вы знаете Елизавету Разумникову? — прервал я. Светлана недоуменно развела руками:

— Нет.

— Простите, может быть, вы знаете ее как Лелю?

— А… — припомнила Светлана и вновь попыталась вернуть себе образ светской львицы. — Эта саблезубая… Горничная Олежки. Как ни странно, помню. Хотя не в моих привычках запоминать имена прислуши, но эту особу я запомнила и хотела даже высказать Рокотову, что не пристало человеку его положения держать в доме горничную, которая забывает свое место. А что? Почему она вас интересует?

— У вас не сложилось впечатления, что Ксения ее боится или недолюбливает?

— Мы слишком мало говорили с Ксюшей, — грустно ответила Светлана и впервые в ее голосе прозвучали какие-то чувства. — Почему она должна была бояться Лели?

— И вы не в курсе, за что Ксения платила Леле крупные суммы денег? — настойчиво произнес я. Светлана смотрела на меня, будто я ударил ее чем-то тяжелым по голове.

— У меня просто вечер открытий каких-то… — пожаловалась она слабым голосом. — Я ничего об этом не знаю. Почему моя девочка ей платила?

Я не знал, и поспешил откланяться. Светлана была рада от меня избавиться и, судя по ее лицу, сосредоточенно размышляла о чем-то неприятном. В дверях, я остановился и повернулся к ней.

— Почему вы развелись с Рокотовым?

Она криво усмехнулась.

— А как вы думаете?

— Все говорят, из-за вашего пристрастия к алкоголю.

Ее улыбка стала злее, превратив распухшее лицо в маску.

— Если бы все было так просто, Иван, — ответила Светлана. — Если бы все было так просто. Здесь следует спросить: почему я начала пить.

— И почему же вы начали пить? — тихо спросил я. Светлана покачала головой.

— Уходите, Иван. И не лезьте в эту грязь, — посоветовала она. — Пока еще можете.

На какие пружины пришлось нажимать Семену Броху и к кому обращаться, я не имел понятия, но на следующий день безукоризненно вежливый женский голос пригласил меня приехать в банк, где меня уже ожидал начальник охраны, суховатый мужчина с крепким рукопожатием и трудновыговариваемым именем отчеством: Всеволод Илларионович. Без лишних церемоний меня провели в небольшую комнату, усадили перед ноутбуком, в который вставили диск.

— Копировать ничего нельзя, — предупредил Всеволод Илларионович. — Выносить тоже. Официально вас здесь никогда не было. Сами понимаете, мы дорожим репутацией клиентов банка. Вас проверят на наличие съемных носителей. Телефоном пользоваться нельзя. Можете смотреть записи только отсюда. Вам принесут кофе, чай и ланч, если необходимо. В комнате все время будет присутствовать наш сотрудник. Если вам будет необходимо отлучиться в туалет, вас сопроводят.

Мне хотелось неуместно съязвить, но я лишь сухо кивнул. Всеволод Илларионович удалился, оставив меня в компании молодого цербера, который, без лишний церемоний, отнял у меня телефон и портфель, обшарил карманы и глядел с таким подозрением, будто размышлял, куда я мог спрятать скрытую камеру. Все время, пока я сидел за компьютером, он не сводил взгляда с моих рук, будто я мог подключиться к юсб-порту через ноготь среднего пальца.

Помимо камеры банкомата, которая захватывала лишь фрагмент въезда в дом Ксении, банк был оснащен еще несколькими камерами, одна из которых предлагала прекрасный обзор. Именно с этой камеры я и начал свой просмотр. Зрелище было довольно унылое, часть видео я спешно проматывал, замедляя изображение только когда в ворота въезжала машина или когда через калитку проходил человек. Цербер сопел в углу, зевая от скуки. Я налил себе кофе, сделал глоток, и скривился: кофе в банке был гадким.

Ксения вернулась домой одна около двух часов. Я сразу сделал стойку, увидев, что она несет в руках розовую сумку для ноутбука. Судя по тому, как девушка держала ее, сумка была пустой. Вынимая из кармана джинсов ключи, Ксения небрежно сунула розовый прямоугольник под мышку, а входя, уронила, но ничуть не обеспокоилась этим. Падала сумка слишком медленно для тяжелого предмета, так что вряд ли там был ноутбук, который опасались повредить.

Следом за Ксенией, к моему удивлению, к дому подъехала Светлана. Она нерешительно потопталась перед воротами, долго давила на кнопки переговорного устройства и что-то говорила, пока, наконец, ее не впустили. Я отметил время. Светлана пробыла у дочери около часа и уехала в четыре. Мне показалось, что она не слишком твердо держится на ногах. В движениях женщины не было уверенности, на лестнице она даже покачнулась и едва не упала, схватившись за перила. Я зло усмехнулся: женщина ни словом не обмолвилась, что была у дочери в день смерти.

Далее к дому подъехала Лара, перед которой приветило распахнулся шлагбаум. Лара припарковалась где-то позади, камера не давала такого обзора, но спустя несколько минут женщина влетела в двери, словно ведьма на помеле. Лара пробыла у падчерицы около двух часов, а затем к дому подъехал уже знакомый мне «лендкрузер». Выбравшийся из него, как раненый краб Фиронов долго стоял перед домом, курил и нервно отбрасывал сигареты в стороны, пока из дверей, наконец, не выскочила его хозяйка. Я впился глазами в монитор. Лица Фиронова я не видел, выражения лица Лары тоже не разобрал, но, судя по всему, беседа вряд и была приятной, поскольку Лара отвесила начальнику охраны оплеуху. Она бросилась прочь, но Фиронов успел схватить ее за руку и притянуть к себе. Лара прижималась к Фиронову, как прижимаются к давнему другу, мужу, любовнику, а он гладил ее по волосам своими ручищами, похожими на экскаваторные ковши.

Утром мне не удалось позавтракать и теперь хотелось есть, а в глаза словно насыпали песку. Изображение не было достаточно четким, и порой я ловил себя на том, что больше угадываю, чем вижу, а это не слишком хорошо. От привкуса рабусты во рту было горько, но не пить кофе я не мог, выгребая из вазочки печенье и конфеты, чтобы хоть как-то приглушить шоколадом горечь дешевого напитка для неугодных посетителей.

Поздно вечером к дому подъехала машина Лели. Она скрылась за поворотом, где был въезд на подземную парковку. Охранник, не тот, что беседовал со мной накануне, стоял на крыльце и курил.

Глеб Макаров прибыл к дому Ксении за два часа до времени ее предполагаемой смерти в компании Алисы, которая, к моему удивлению, сидела за рулем. Спустя мгновение я перестал удивляться: Глеб едва держался на ногах. Парень был в стельку пьян или под наркотой. Алиса все мотала головой и пыталась оттащить Глеба в сторону от дома Ксении, но тот упрямо шел к дверям, нажал на кнопки переговорного устройства, и, спустя минуту, вошел внутрь.

Я промотал видео до конца. В полночь Ксения уже была мертва, к дому прибыла «скорая» и полиция, но я не видел, чтобы Глеб вышел из дома. Не вышла и Алиса. Машина осталась перед домом. Более того, я не видел, чтобы из дома вышла Леля.

Машина горничной Рокотовых выехала из ворот дома Ксении в половине шестого утра. Разглядеть, кто сидел за рулем было невозможно. В девять незнакомый молодой мужчина по- хозяйски подошел к машине Глеба, сел за руль и уехал. Я ее несколько раз прокрутил видео, сделав отметки на дозволенном мне листке бумаги, записав номера всех въезжающих машин, насколько это было возможно. Под вечер задача усложнилась, номера читались плохо, к счастью, автомобилей было немного. Я поднял голову. Цербер тут же насторожился:

— Вам что-нибудь нужно?

— Ваши записи заканчиваются девятью утра. Мне нужен еще один день, следующий.

— Это надо согласовать, — с сомнением произнес охранник.

— Согласуйте, — милостиво разрешил я.

Цербер принялся звонить. Я допил остывший кофе и еще раз запустил видео. Где-то через час, когда кофейнике кончилась бодрящая жидкость, а в вазочке конфеты и печенье, в комнате появился Всеволод Илларионович с крайне недовольным лицом.

— Мне казалось, вас интересует только один день, — сурово произнес он. Я пожал плечами.