— Часы оставь…

— Будешь засекать время? — усмехнулся, направляясь к ней.

— Мне нравятся твои руки… и часы, — выдохнула она и задрожала, когда коснулся ее ноги и повел вверх.

— Могу поцарапать…

— Ты — не можешь.

— Не хочу тебя пугать, — выдохнул я, склоняясь к ее животу, — но я зверски голоден… — Провел носом вдоль ложбинки, наслаждаясь ее дрожью, навстречу руке, скользящей по бедру. Бэрри напряглась и выгнулась в моих руках:

— Я тоже…

Ее всхлип показался самым потрясающим звуком, который я когда-либо слышал. Вид надменно блестящего циферблата между ее ног всегда теперь будет ассоциироваться с этой ночью — три минуты первого. И вот уже моя ведьма полноценно стонет, когда пальцы собирают влагу в ее горячей тесноте. Мокрая, обжигающая… моя… Я понятия не имел, что нужно девственницам, кроме осторожности, но и этого предложить не мог. В глазах потемнело, когда попытался заменить пальцы на член. Голодное желание выплеснулось в вены, ударило в голову и огрело руки, и Бэрри вскрикнула вместе с моим рывком в нее. Мы оба дышали, как загнанные звери, а я чувствовал, будто не трахал ее, а убивал. Каждое движение она встречала стоном боли и напряжения, будто горела подо мной в нашем огне, и ничего общего со страстью тот не имел.

Когда из ее глаз покатились слезы, я потянул ее за руки и усадил к себе на колени. Она зашипела, пытаясь соскочить, но я не позволил:

— Тш, — прижал к себе. — Успокойся… расслабься…

— Ты жжешься, Вернон, — просипела она.

— Потому что ты не отдаешься, — зарычал, запуская пальцы в ее волосы и оттягивая назад, чтобы видеть ее лицо. — Ты — моя, Бабочка, — горячо зашептал ей в мокрую шею и прижал ее бедра к своим. Она раскрыла рот, хватая воздух, а я насаживал ее на себя осторожно, но не жалея. — Согласна выйти за меня, Бэрри? — С ее губ сорвался невнятный стон, она обхватила меня за шею и прижалась лбом к моему. Губы искусаны до крови, взгляд пьяный и невменяемый, но щеки уже порозовели. — Не слышу, — и ускорил темп.

Первые эмоции удовольствия прошлись судорогой по нашим телам, и Бэрри впервые двинулась обратно сама, перенимая инициативу:

— Да, — прошептала.

— Не слышу, — и я толкнул ее снова на кровать. — Станешь моей?

— Да! — вскричала Бэрри, и я впился своими губами в ее, запечатывая договор.

Ведьма отвечала жарко, расплачиваясь за согласие с полной отдачей, и наша ночь, наконец, наполнилась правильными звуками — влажными шлепками, стоном удовольствия и лихорадочным дыханием обоих. Ее «да» было настоящим, а непорочная девочка оказалась такой же и в душе, полностью доверяясь злобной циничной твари в моем лице. Только я уже знал, что эта тварь будет скулить в ее ногах, обещая что угодно…

… Потому что я тоже сказал «да».

Я не знала, что это было…

Потерялась в нем безвозвратно, подчиняясь. Где-то в реальности я уже знала, что натворила что-то непоправимое. Инквизитору нельзя говорить «да», когда отдаешь себя всю, но я не смогла по-другому. И он — тоже.

С ним было не стыдно, а потом стало и не больно. О чем еще ведьме мечтать? Только о том, чтобы огонь не жег, принял как свою и стал частью. В наших домах нет огня… А теперь огонь есть во мне. И он творит там то, от чего краснеют щеки. Крадет воздух и подсовывает вместо него эйфорию, и та бьется внутри, заставляя развратно выгибаться, подставляя самое сокровенное чужим губам и взгляду, и нагло врет, что теперь это все — мое.

А я верю… и доверчиво дрожу от первого в жизни удовлетворения с мужчиной.

По телу гуляла сладкая истома, низ живота тянуло, но терпимо. Инквизитор оказался идеальным первым мужчиной, и хотелось забыть обо всем остальном хотя бы на сегодня.

— Бэрри… — От горячего шепота на ухо меня едва снова не скрутило, даже ноги сжались.

— Прекрати, — простонала я.

— Я только начал, — усмехнулся и подхватил на руки. — Пошли.

Иллюзия тоже была идеальна. Вернон внес меня в ванную и залез со мной в душ.

— Ты как? — притянул к себе спиной.

— Хорошо… — я обернулась… и изумленно уставилась на его грудь, где красовалась такая же печать, как и у меня. А он оплел меня руками и прижал к себе. — Тебя тоже жгло?

— Иногда…

— Чего не сделаешь ради благой цели? — усмехнулась, ворочаясь в его объятьях.

— Еще бы, — вжал меня в стенку, — ради такой сексуальной ведьмы я на многое готов.

— Перестань! — зарычала.

— Перестать что? — не остался он в долгу. — Говорить не то, что ты хочешь слышать? Или не то, что тебя научили слышать? — Вернон собрал мои запястья и припечатал над головой, вынуждая встать на носочки и выгнуться. Вода лилась по нашим телам, приглушая учащенное дыхание и хоть немного напоминая, что мы — не на поле боя. Хотя Вернон оказался хорош на любом поле. — Вас учат с рождения, что вы и мы — враги, что ничего хорошего друг от друга нам не светит, но все это — вранье. Вы созданы для нас. Я звал тебя, и ты меня сразу почувствовала, когда увидел тебя в клубе, потому что ты — моя совершенная деталь с идеально совпадающими гранями.

Я хватала воздух ртом и часто смаргивала, потому что смотреть в его горящие гневом глаза было невозможно.

— Почему ты не сказал? — хрипло выдавила я.

— Правда? — усмехнулся. — И ты бы поверила?

Нет. Я и сейчас не была уверена, что верю, только не хотела больше портить этот вечер. Но у меня получалось плохо:

— Женский халат? — вздернула брови, когда мне на плечи лег мягкий махровый халат мятного цвета.

— Он новый, Бэрри, — недовольно зарычал инквизитор и куснул меня за шею. — Я же знал, что ты придешь…

Ничего не оставалось, кроме как прятать изумление за недоверчивой усмешкой. Когда мы оказались в кухне, я попыталась сесть на барный стул, но не тут то было. Вернон обернулся на мое шипение и тут же оказался рядом:

— Больно? — подхватил на руки.

— Щиплет просто, — поморщилась я.

Он уложил на диван в гостиной:

— Сейчас, — и вскоре вернулся с блестящим тубусом с какой-то мазью. — Раздвигай ножки.

— Не н-надо, — сжалась в комок и протестующе попятилась. — Я сама!

— И как ты сама там что-то увидишь? — нахмурился он, а в моих фантазиях так некстати ожила его угроза про стол и колышки. — Раздвигай, я сказал.

Пришлось пофыркать, закатить глаза, но подчиниться. А потом закусить до боли губы и запрокинуть голову, чтобы хотя бы попытаться спрятать горящие щеки, когда пальцы инквизитора осторожно и, черт возьми, совершенно не целомудренно заскользили между ног.

— Ты вся — моя, — наклонился он к уху. — Привыкай.

— Расскажи, — дернулась я, смущенно сжимая ноги, стоило ему убрать руку. — О том, что ты в душе говорил. Откуда такая теория?

— Это не теория, — подал он мне руку, но подняться не дал, подпихивая подушку под спину. — Лежи.

Вскоре передо мной на столике был накрыт романтический ужин со всеми атрибутами. Свечи в каменных подставках пахли фиалками.

— Я начну сейчас думать, что ты мне снишься, Вернон, — посмотрела в его глаза, когда он подал мне чашку с пряным чаем и молоком. — Слишком идеальный…

— Иди ко мне, — и он сел рядом на диван.

Я попалась. Влипла всеми лапами, как муха в мед. Потому что зажмурилась от удовольствия, вдыхая его запах и прижимаясь к груди. Моя идеальная ночь все никак не желала заканчиваться — потрескивала фитильками свечей, пахла корицей и кардамоном, хрустела на зубах карамельным сахаром с редкими вкраплениями черного перца. И окутывала таким надежным теплом, что хотелось плакать. Почему-то только сейчас я поняла, как устала, когда появилось, кому эту усталость доверить.

— Ты же помнишь сказку про ведьму и инквизитора?

— Ведьма отдала инквизитору сердце, — вздохнула я. — А оно вспыхнуло в его руках — так инквизиторы получили власть над ведьмами.

— Так вот это все бред… Ведьма отдала сердце взамен на такое же, только его собственное. Если бы он сжег ее сердце, оно бы сгорело вместе с ним.