— Ну, знаете ли! — произнес ее папаша, встал, так торжественно застегнулся на все пуговицы и был таков. Хорошо, они заказать ничего не успели, а то чувствую, платить бы мне за них. Что–то тяжело мне на душе стало. И не ожидала ничего вроде бы, а все равно погано. Думаю, что было бы это кино, подбежал бы сейчас симпатичный официант или другой посетитель, тоже любитель крыс и слово за слово… Кино, мдааа. «Меньше мелодрам смотреть надо и книжек читать, а реалистично смотреть на вещи», сказала я про себя голосом своей мамы, поправила несуществующие очки, запихнула Крысу в сумку и пошла домой.

Торчит из моей сумки знакомая полосатая шапочка и сумка чуть–чуть подрагивает, пока он там устраивается. Эх, вылить бы на негодяя коньяку, да напиток жалко.

— Так, так, — говорю, открывая сумку. — И кто же это у нас здесь?

Молчит, зыркает злобным глазом, да думает, как вывернуться. А думать надо быстро.

— Принеси мне пирожное, не как у тебя, другое, с фруктами.

А вот это очень неожиданно. Вместо мольбы и просьбы приказ. Интересно и тревожно.

— Ты что себе позволяешь? — спрашиваю.

— А ничего. Пирожное неси, тогда поговорим.

Увидев, что я собираюсь сделать, он немного поутих и присмирел.

— Подожди, не делай этого! Или ты хочешь, чтобы семья узнала где ты?

Тааак. Пригрела лепрекона на своей груди. Да, это мерзкое, коварное и ненадежное создание — лепрекон. Притащился он за мной из моего дома. И самое ужасное, он может вернуться туда. Сам, без моей помощи. Здесь его держит свобода, вкусная еда и многочисленные ювелирные магазины, куда он ныряет каждый день, пробует изделия на зуб, ругается на низкое качество и пугает продавщиц. Просится в Антверпен, алмазный край, но без меня он не сможет туда попасть, а мне и здесь хорошо.

Вы помните то чувство, когда вы вырывались из отчего дома на каникулы или на учебу? Когда родители думают, на что вам жить, а вы просто живете. Помните это ощущение свободы? Вот я сейчас так свободна. Уже много лет. Лепрекон снабжает меня деньгами (знаю, откуда он их берет, но закрываю глаза), я ему готовлю и стираю его драгоценную шапочку и вместе нам здесь очень хорошо. По дому я не скучаю. Совсем. Там все по взрослому, чинно и тоскливо. То ли дело здесь, среди людей! За долгие годы у меня появились друзья и подруги, меня предавали и любили, я научилась плакать и смеяться, узнала, что такого особенного в весеннем ветре, почему все замирает перед грозой, узнала вкус поцелуя, свежепожаренного куска мяса, хлеба из печи и яблока с ветки. Я даже поняла зачем люди заводят детей, кошек и собак. Я почти стала человеком. И я не хочу возвращаться. Пока. Взяв сумку, я пошла в дамскую комнату.

— Вылезай, — скомандовала нахалу. Тот затаился в недрах сумки. Я подавила в себе недостойное желание вытряхнуть на пол. Ползай потом на четвереньках, собирай свое добро. Амулеты в сумке тревожно пели и перемигивались, как огоньки на елке. Лепрекон тихо пытался проковырять сумку и просочиться в канализацию. (А вы думали Стругацкие все выдумали? В гостях они у нас побывали, да повидали многое, хорошо потом в психушке не прописались)

— Вылезай, хуже будет, — блефовала я. Этот карлик знает что–то с чем, я скорее всего, не справлюсь, но пробовать надо всегда. Поэтому я просто вытащила его за шкирку. Болтая ножками в тяжелых подкованных сапогах, испачканный некстати открывшейся помадой, лепрекон тяжело смотрел на меня.

— Выкладывай, что это все значит!

— А то значит, что домой тебе пора, девочка, — прозвучал вдруг знакомый голос из закрытой кабинки.

— Тетя?

— Она самая. — сказала родственница, не делая попытки материализоваться.

А вот это уже очень серьезно. Мать я бы уговорила, отца обхитрила бы а вот тетка. Она шкворень нашего клана. Знаете, есть такие, на них все держится. Задача трудная. С теткой тягаться мне рановато. Но прежде всего надо проучить предателя.

— Значит пирожное тебе, с фруктами. — Лепрекон съеживается, понимая, что пощады не будет. Зря он меня предал. Тетка ему не поможет, это он и сам понимает. — Куда же тебя отправить? — делаю вид, что думаю. — Знаю! За то, что служил мне верно и преданно, работать тебе в ларьке самой дешевой и страшной бижутерии!

— Госпожа, — только и успел пискнуть подлец.

— А ты учишься, девочка, — теткин смех, как звон колокольчиков. Мы все так смеемся, отчасти за это нас и любят. Особенно музыканты. — Пора, собирайся, — в ее голосе уже не колокольчики, а расплавленная сталь, огненная и опасная, обманчиво красивая. — И даже не думай бежать, дед сторожит все выходы.

Старая карга читает мои мысли безо всякого труда. Влипла! Ах, как не хочется возвращаться. Дома, конечно, горы и реки, они совсем другие и не объяснишь, притворятся не надо и по еде я соскучилась, а все–таки здесь мне тоже нравится. Что же делать?

— Все, хватит, надоело. — тетка разозлилась, а это совсем плохо. То, что это не плохо а ужасно, я поняла мгновенно. Теплый вихрь поднял меня, рассеял человеческое тело в пыль и понес наружу. Я еще успела увидеть важного и наглаженного господина, пришедшего на свидание почему–то с дочкой, успела узнать о них все, в том числе то, что девчонка больше всего на свете боится крыс. А вот напугать ее мороком крысы мне уже не хватило времени.

— Теть Тань, прием! — вдруг раздалось из моей сумки. От неожиданности я пролила на себя коньяк.

— Да, чтоб вас всех!

Я совсем забыла про рацию и соседского Сашку. Десять лет пацану, рассказала ему как–то про Шерлока Холмса, сам читать не хочет, ленится, а вот в моем пересказе теперь нуждается, как дитя в манной каше. Договор у нас. Каждый день рассказываю ему по одной истории, а он за это по квартире не бегает и благим матом не орет. Живут они в аккурат надо мной, поэтому, когда мальчишка носится туда, сюда, у меня люстра падает. Ну, почти. Теперь пацан в сыщика играет и для этой цели выпросил у отца две рации, одну мне впихнул, со второй не расстается даже ночью, как его мать мне по секрету сказала. Рации слабенькие, далеко не достают, зато бесплатно. Вот мы так и переговариваемся с соседом. Говорим на самые разные и животрепещущие темы. Про отпечатки пальцев, замурованные трупы (надо будет ему еще и Алана По пересказать) и прочие загадки Вселенной. А раз рация заговорила Сашкиным голосом, то и сам он где–то рядом. Точно! Пытается спрятаться в очереди в кассу и оттуда уже долетают вопли: «Мальчик, тут очередь!»

— Ну–ка, лети ко мне, птица счастья, — говорю в рацию.

— Чо вы опять обзываетесь, — мычит чадо, подходя ко мне.

— Во–первых, не «чокай», а во–вторых, что ты здесь делаешь? Ты с родителями?

Молчит, сопит, принюхивается к пирожному на тарелке. Таак, понятно. Ну, как и следовало ожидать.

— Ты один и следил за мной от самого дома. — Это не вопрос. Это утверждение.

— Теть Тань, я такой голодный, — вздыхает дитя и смотрит на меня честнейшими глазами.

Ну что с ним делать? Домой одного не отправишь, далеко, придется свидание вслепую проводить втроем. Дала ему денег на бутерброды и пирожные и отправила самого стоять в очереди. Отменять свидание вроде бы поздновато. Будь, что будет. Недаром мне утром в кофейной пенке единорог привиделся. Я решила, что к чуду. Ну, вот оно, чудо мое, с обгрызанными ногтями и грязной физиономией. Надо его отправить умыться. Я полезла в сумку за салфетками и в это время… Вы верите в чудеса? Вот и я не верила, а они, оказываются, случаются. Редко, очень редко и не знаю, как их заслужить, но бывает. И мое чудо сейчас заговорило со мной знакомым голосом.

— Мир тесен, Танька, правда?

Передо мной стоял ОН. Тот, которого обожала, с которым могла бы в огонь и в воду, от взгляда которого кожа покрывалась мурашками, любила я его, короче. Больше всего на свете. А он испугался и метнулся в тихий спокойный брак с одной серенькой мышкой.

— Теть Тань, это Васькин папа. Васька, одноклассник мой, помните я вам рассказывал?