Каждый день на крутой, поросший травой берег широкой мутной реки приходила молодая женщина. Поставив рядом с собой корзинку со спящим младенцем, она садилась прямо на землю.

Время от времени младенец проявлял беспокойство, и тогда молодая мать вставала, склонялась над корзинкой и поправляла малышке одеяльце или просто любовалась крохотным личиком и ручками. Затем она вновь брала в руки на время отложенные перо и бумагу и продолжала писать.

– Даже не верится, что когда-то я была так глупа и молода, – сказала она дочурке, – но все же это было. Тебе я никогда не солгу, никогда.

Она записывала для дочери историю своей жизни, чтобы та выросла и узнала, какой была ее мать. У молодой женщины не было решительно никаких оснований считать, что она не доживет до того времени, когда сама сможет рассказать дочери все, что с ней произошло. Но она знала, что жизнь полна неожиданностей, а среди них бывают и роковые.

В конце каждой страницы она делала приписку: «Я люблю тебя».

От шкатулки веяло тайной, именно поэтому Мэри казалось, что более восхитительного подарка она в жизни не получала.

Ее подруги посмотрели на шкатулку, потом друг на друга, не зная, что сказать.

– Открой ее, Мэри! – воскликнула одна из них, стараясь придать голосу как можно больше восторга.

– Еще не время, – сказала Мэри. Правой рукой она гладила обшарпанную, покрытую пятнами поверхность старой деревянной шкатулки. Это был жест любви. В левой руке она держала письмо, сопровождавшее подарок. Ей мучительно хотелось прочесть его, но от волнения страницы трепетали в ее пальцах.

– Прочти ты, Сью, – сказала она, протягивая письмо своей ближайшей подруге. – У меня что-то голос дрожит.

Сью поспешно выхватила письмо – любопытство одержало верх над вежливостью.

– «Дорогая моя Мэри, – громко прочла Сью. – Эта шкатулка – подарок от твоей матери». – Она посмотрела на собравшихся в комнате девушек. Вид у них был совершенно изумленный, да и сама Сью сильно удивилась. Все знали, что миссис Макалистер не написала Мэри ни одного письма, а уж о подарках и речи быть не могло. Подарки – дорогие сласти и богато иллюстрированные книги – присылал Мэри отец, хотя вообще-то баловство такого рода в монастырской школе не разрешалось. Сью поспешила вновь обратиться к письму. – «Дорогая моя Мэри, – повторила она. – Эта шкатулка – подарок от твоей матери, а не от меня. Я не знаю, что находится внутри. В этой шкатулке, по ее словам, скрыты сокровища всех женщин ее семьи. Она получила шкатулку от матери, а та – от своей. И так было на протяжении многих поколений. По традиции, старшая дочь получает шкатулку в день своего шестнадцатилетия и хранит до тех пор, пока ее собственной дочери не исполнится шестнадцать».

Сью прижала письмо к накрахмаленному белому нагруднику своей школьной формы.

– В жизни не слышала ничего более романтического, – сказала она. – Мэри, ты не хочешь ее раскрыть? Ведь твой день рождения уже почти наступил. Завтра тебе будет шестнадцать.

Мэри не слышала вопроса подруги. Она была погружена в грезы.

Мэри часто грезила. Еще совсем маленькой она обнаружила, что всякий раз, когда мир вокруг становится уродлив и несчастен, можно переноситься в прекрасный, счастливый мир, существующий в ее воображении. В этом мире, принадлежащем только ей, существовало или вот-вот должно было появиться все, чего ей угодно было пожелать; а все мерзкое, неприятное забывалось и, казалось, не существовало вовсе.

Теперь, в воображении, она раскрывала шкатулку, а рядом стояла мать, готовая поделиться с нею всеми своими тайнами. Ее мать оставалась все той же прекрасной, благоухающей лучшими духами женщиной, которую Мэри боготворила. Но теперь она не была чужой и холодной. Она любила Мэри. Она лишь ждала, когда дочери исполнится шестнадцать, чтобы проявить свою любовь.

Мэри дотронулась до шкатулки. Нет, то была не греза, а нечто осязаемое, весомое. И оно свидетельствовало о любви матери к ней, Мэри. Она прислонилась к шкатулке щекой, потом погладила ее обеими руками, не стараясь даже, как всегда, спрятать пальцы. В этот момент она не стыдилась необычного строения своих ладоней – мизинцы на обеих руках были той же длины, что и безымянные пальцы.

Сью зашелестела страницами письма и окликнула подругу. Она привыкла выводить Мэри из блажи – так она называла грезы Мэри.

– Мэри, дальше читать?

Мэри выпрямилась и сложила руки на коленях.

– Да, читай. Наверное, дальше еще интереснее.

– «Также по традиции, – читала Сью, – ни один муж не знает, что находится в шкатулке. Я знаю, что свое сокровище твоя мать положила туда еще до замужества. На случай, если тебе захочется купить и положить в шкатулку что-то от себя, прилагаю к письму несколько банкнот. Обещаю никогда не спрашивать тебя, на что ты их потратила». И подпись – «твой любящий отец».

Сью заглянула в конверт и увидела деньги. Ее глаза и рот округлились от изумления.

– Мэри, – вскрикнула она, – да ты богата! Открывай же поскорей шкатулку. Там, должно быть, полно бриллиантов.

Другие девушки тоже дружно потребовали: «Открой, открой!» Их крики вывели Мэри из полузабытья.

На крики пришла сестра Жозефа; ее обычно безмятежно гладкий лоб был недовольно нахмурен.

– Девочки, девочки, – с упреком произнесла она, – хоть завтра вы и покидаете стены школы, но сегодня вы еще обязаны соблюдать распорядок. Этот час предназначен для отдыха и размышлений.

– Но, сестра, у Мэри же тайна! – Восемь возбужденных голосов наперебой старались поведать молодой монахине о подарке, который получила Мэри. Наконец монахине удалось их утихомирить, но, когда Мэри согласилась открыть коробку, она сама не удержалась и вместе со всеми тихо вскрикнула от нетерпения.

Когда Мэри сняла крышку, из шкатулки пахнуло древностью – запах этот походил на аромат засушенных лепестков розы. Внутри что-то ярко блеснуло в солнечном свете, косо падавшем через окно.

– Золото! – воскликнула Сью.

Мэри взяла тяжелую цепочку из крученых золотых звеньев и высоко подняла, чтобы все могли увидеть свисающий с нее большой медальон, украшенный драгоценными камнями. Все хором восхищенно воскликнули: «Ах!»

Девушки умоляли Мэри показать остальное, но та лишь отмахнулась. Жемчуга и рубины на медальоне складывались в сложную монограмму из завитков. Мэри долго и внимательно смотрела на нее, потом покачала головой.

– Не могу разобрать, – сказала она. – Но я почти уверена, что жемчужины выложены буквой «М». Может быть, мою бабушку тоже звали Мэри.

– Спроси у матери… Ну, покажи еще что-нибудь!

Мэри аккуратно положила золотую цепочку с медальоном рядом со шкатулкой. Вынула оттуда большой веер и осторожными пальцами раскрыла его.

Даже сестра Жозефа не сдержала вздоха – веер был произведением искусства. Его изящные резные палочки были сделаны из слоновой кости; через отверстия были пропущены кружева в тон палочкам, тонкие, как паутинка, с узором, изображающим цветущую виноградную лозу. Такого большого веера никто из присутствующих никогда не видел, но он казался невесомым, как крыло бабочки. Затаив дыхание, Мэри сложила его и положила рядом с медальоном.

– Я вижу еще что-то кружевное, – сказала Сью. – Давай же, что ты так мешкаешь?