Джошуа покачал головой:

– Они, по крайности, дали вам денег на билет. Вы еще успеете. На старушке «Царице Каира» вас примут с радостью. Как знать, может, вы мне еще пригодитесь – огреть по башке кого-нибудь, кто на меня попрет.

На сей раз Мэри не надо было заставлять себя улыбаться.

– Спасибо, Джошуа, только мне надо остаться. Странно, но как только я приехала суда, у меня возникло такое ощущение, будто здесь мой родной дом. Мне придется пожить в отеле, пока не приедет мадемуазель Сазерак. Знаешь какой-нибудь отель?

– Да их тут полно, от самых шикарных до таких, что и в тюрьме уютнее. Только беда в том, мисси, что в приличных отелях могут не захотеть принять девушку, которая одна-одинешенька. И если поселят, то тридцать долларов могут кончиться раньше, чем приедет та дама… А вы про пансионы слыхали? Там не так шикарно, как в отеле, но вполне прилично. Я слыхал про такой на «Царице» от одного лоцмана. У него там сестрица проживает. Конечно, не такое жилье, к которому вы привыкли, но там чисто, кормят от пуза, и ваших тридцати долларов вам на пару месяцев хватит. Заправляет там вдова ирландка, звать О'Нил.

– Джошуа, да ведь это как раз то что надо. Где он? Пойдем туда немедленно.

– Чуть поближе к окраине. Недалеко. Но я вас туда проводить не могу. Понимаете, там Ирландский канал, та часть города, где живут ирландцы. А черномазых они ух как ненавидят! Попробуй я пройтись по Эдел-стрит, живым бы не вернулся. Доведу вас до Кэнал-стрит, а там найду полицейского, чтобы проводил вас до самого пансиона.

Мэри внезапно пришла в голову страшная мысль.

– Ой, Джошуа, как же я тебя подвела! – воскликнула она. – Нельзя мне было просить тебя довести меня до дома Сазераков, отходить так далеко от пристани. Разве ты сможешь передать меня полицейскому – он же тебя немедленно арестует. У тебя нет пропуска.

Чернокожий гигант усмехнулся:

– А на что мне пропуск, мисси? Я человек свободный.

– Здесь? На Юге? Разве не нужно поехать на Север, чтобы получить свободу?

Джошуа рассмеялся:

– Да в Новом Орлеане больше свободных черных, чем в самом Нью-Йорке! Каждый второй черный, которого вы тут на улице увидите, свободен.

Мэри все еще гадала, правда ли то, что Джошуа сказал ей, а они уже дошли до Кэнал-стрит. Раньше она этой улицы толком не видела. Причал в конце улицы совершенно не походил на остальную ее часть.

Кэнал-стрит была самой широкой улицей во всей Америке. Мэри не знала этого, но догадывалась. Широкие тротуары, обсаженные деревьями, тянулись параллельно мощеной улице, по ширине в три раза превосходившей любую улицу французского квартала. По другую сторону улицы расположилась широкая аллея. Под деревьями росла трава, а посередине была проложена тропинка. За аллеей шла вторая широченная мостовая, а за ней – еще один тротуар с деревьями. По тротуарам и дорожкам неспешно расхаживали хорошо одетые мужчины и женщины. По двойной мостовой быстро ехали добротные экипажи. Красивые дома имели вид свежий и новый. Ничто не напоминало тот Новый Орлеан, который Мэри видела с Куртенэ.

Она вспомнила, как Карлос говорил ей, что Кэнал-стрит разделяет французов и американцев. Мэри подумала, что, должно быть, этот парк по центру улицы и есть так называемая нейтральная полоса. До чего же она красива, несмотря на воинственное название!

«И еще эта улица совсем не похожа на другие. Новый Орлеан все время дарит мне сюрпризы. Хорошие и плохие. Лучше думать, что они будут продолжаться и впредь».

Вопреки всем своим намерениям, к Ирландскому каналу Мэри оказалась неподготовленной.

Полицейский был очень любезен. Он взял ее саквояж и пошел с ней вдоль улицы, которая, по его словам, называлась Мэгэзин. Когда он спросил, не трудно ли ей идти, она ответила, что не трудно. Но вскоре засомневалась, что сумеет дойти. «Идти меньше мили», – сказал он. Ей дорога показалась куда длиннее.

Поначалу магазинчики и дома, мимо которых они проходили, вызвали в ней лишь любопытство. Потом она почувствовала очарование этой части города. Местность изменилась – сплошные ряды домов сменились особняками, стоящими среди садов. Они показались ей очень красивыми. Многие из них имели галереи с колоннами, почти у каждого были чугунные ворота ажурного литья, ограды, балкончики.

Однако тротуары из кирпичных или булыжных сделались дощатыми, и ступать по ним было небезопасно. А улицы стали скользкими от грязи и еще чего-то. Она не могла определить, чего именно. Мелкие, забитые грязью дренажные канавы тянулись вдоль улиц. Иногда ей приходилось перепрыгивать через них, чтобы перейти улицу. Даже там, где в качестве мостика в канаву был положен камень, держался он неустойчиво. Запах гниющих отбросов нередко вызывал тошноту.

Когда они свернули с Мэгэзин-стрит, дощатые тротуары исчезли вовсе.

– Осталось всего пять кварталов, – жизнерадостно сказал полицейский.

Мэри попыталась улыбнуться. С каждым шагом ей все тяжелее было поднимать ноги. На ее ботинки налипла грязь, тяжелая, как свинец, ноги постоянно скользили.

Один квартал, еще один. «Я дойду, – внушала она себе. – Осталось совсем немного. Плоха только улица. Дома очень милые. Небольшие, но милые». Третий квартал, четвертый… Мэри услышала пронзительный крик животного, почувствовала, как что-то ударило ее сзади под коленки, и упала на четвереньки. Она была настолько изумлена, что даже не вскрикнула. Повернув голову, она с удивлением воззрилась на бородатую козью морду.

– Вы в порядке, мисс? – Полицейский взял ее под локоток и помог подняться.

– Я вся в грязи, – слабым голосом отвечала Мэри. Она была не силах более сдерживать слез.

– Ну-ну, не надо плакать! – Полицейский был встревожен: как всякий мужчина, он не знал, что в таких случаях делать. Он торопливо потащил Мэри по улице и сгрузил ее вместе с пожитками на ступеньках единственного двухэтажного дома во всем квартале.

– Теперь вы на месте, – сказал он весело. – Миссис О'Нил позаботится о вас. – Дотронувшись двумя пальцами до своего шлема, он отдал ей честь и ретировался.

Мэри постучала в дверь. Она услышала в доме чье-то пение. «Пожалуйста, будь дома, – неслышно взмолилась Мэри, – и, пожалуйста, будь добра ко мне».

Таких маленьких взрослых людей, как женщина, открывшая ей дверь, Мэри видеть не случалось. На мгновение ей показалось, что перед ней ребенок. Затем она увидела седые пряди в густых каштановых косах, уложенных вокруг головы женщины, и сеть морщинок в уголках голубых глаз, когда женщина улыбнулась, увидев ее.

– Что ж ты такая растрепанная-то? Заходи, рассказывай, кто такая будешь. Меня звать вдова О'Нил.

– А меня Мэри Макалистер.

– Ну заходи, Мэри Макалистер. На кухне есть плита, а на плите чайник.

Никогда в жизни Мэри не чувствовала себя такой признательной.

– Спасибо… – Это было все, что она сумела сказать, но в эту неловкую фразу она вложила всю душу.

Однако вдова О'Нил не желала ограничиться лишь благодарностью Мэри. Как только та уселась на табуретке возле печки с чашкой чая в руках, энергичная маленькая женщина приступила к делу:

– Будешь мне платить три доллара в неделю, вперед, пока я не удостоверюсь в твоей платежеспособности. Тогда я разрешу тебе платить в конце недели. Я тебя не знаю, Мэри Макалистер, поэтому, если у тебя сейчас нет денег, допивай чай и ступай своей дорогой.

– У меня есть деньги. – Мэри начала рыться в карманах.

– Ну и замечательно. Можешь заплатить попозже, когда отогреешься и обсохнешь. Завтракать будешь в шесть, а ужинать в семь. Опоздаешь – будешь есть остатки. Если хочешь, могу наладить тебе обеды навынос, это будет еще доллар в неделю. Согласна?

Мэри кивнула. Она не знала, что такое «обеды навынос», но времени спросить у нее не было. Миссис О'Нил тараторила так быстро, что вставить слово не было никакой возможности.

– Ванну принимать можешь здесь, на кухне. Я назначу время и поставлю лохань. Воду таскать и греть будешь сама, и лохань сама будешь чистить после себя. Если мне не понравится, как ты ее вычистишь, придется повторить. Пользование лоханью и полотенцем – еще двадцать пять центов. Мыло для ванны я выдаю сама, но стирать будешь собственным мылом. Лоханка для стирки во дворе, там же и веревка для белья. Можешь пользоваться моими утюгами и доской, но только тогда, когда ими не пользуюсь я.