Потом Мари Лаво одним движением поставила чашу на стол, открыла деревянный ящик и извлекла оттуда огромную, толстенную, извивающуюся змею.

– Зомби! Зомби! Зомби! – оглушительно кричали собравшиеся.

Мари подняла лицо – на губах ее краснела кровь. Ее тело начало ритмично извиваться; ноги, однако, оставались неподвижны, в то время как бедра, колени, талия и плечи изгибались, копируя движения змеи, которая, вытягиваясь и сокращаясь, медленно и постепенно обвивала ее тело, скользя по обнаженным плечам и шее до тех пор, пока треугольная змеиная головка не оказалась у самого лица Мари Лаво. Вытянув раздвоенный язык, змея слизала капли крови со щеки, затем с подбородка и, наконец, с губ колдуньи – все до последней капли.

– Айи! Айи! Вуду-маньян! – вскричала Мари Лаво, все сильнее извиваясь в такт бою барабанов. Она гладила змею, притягивая ее головку к горлу, к груди, в то время как змеиные кольца обвивали ее ноги, ягодицы, дрожащий живот.

– Э! Э! Бомба-э! Э! – кричала колдунья.

Канга-бафи-тэ!

Данга-мунэ-дэ-тэ!

Канга-ду-ки-ли!

Канга ли! Канга ли! Канга ли!

Толпе передалось ее возбуждение, она скандировала теперь вместе с ней:

– Э! Э! Бомба-э! Э!

Топот, прыжки, приплясывание становились все более разнузданными и быстрыми, то и дело слышались крики. Чашу с кровью передавали из рук в руки. Мари Лаво подалась вперед, к рукам, протянутым ей навстречу. Ее тело по-прежнему находилось в движении, оно изгибалось, извивалось и дергалось. Бой барабанов усилился, стал яростным.

Она ухватилась за первую попавшуюся руку, и человек подпрыгнул, издав громкий стон, словно его ударило током.

Затем он коснулся руки женщины, оказавшейся рядом, и та тоже закричала.

Энергия Зомби переходила от бога-змеи к царице, а от нее – к ее подданным, от руки к руке через прикосновение, сопровождавшееся криками, прыжками и плясками. И так до тех пор, пока площадка не превратилась в море идолопоклонников, охваченных экстазом и не помнящих себя.

Один за другим люди падали как подкошенные. Остальные, ничего не замечая, продолжали плясать, топча упавших.

Мэри опустилась на землю, она дрожала от страха, кровь стучала у нее в ушах в такт стремительным барабанам.

Ей хотелось, чтобы Филипп, Бертран и Карлос оказались рядом; однако они, как и она, прятались среди деревьев.

Вдруг она увидела Жанну.

Рубашка ее была порвана, одна грудь обнажена. Она была вся запачкана кровью, сгустки крови темнели и в уголках ее рта. Она пронеслась мимо деревьев, и Мэри услышала ее смех, точнее, не смех, а звериное рычание.

Послышался треск сучьев – это Карлос Куртенэ ринулся было вперед, но упал под тяжестью навалившегося на него сына.

– Нет, папа, – услышала Мэри. – Они разорвут вас на части.

– Жанна! – застонал Карлос. Но чья-то рука зажала ему рот.

Несмотря на гул барабанов и дикие вопли танцующих, Мэри услышала шум рядом с собой. Это Филипп и Бертран вдвоем оттаскивали Карлоса подальше от полосы света.

– Не смотрите на это, – просили они его.

– Нет, я должен, – стенал тот.

Мари Лаво танцевала тем временем уже одна. Змея была возвращена в покрытый магическими письменами ящик. Теперь сама Мари превратилась в Зомби, ей передались его силы и способность изгибаться так, словно у нее не было костей. Ее руки, скользя по телу, снимали с него одну за другой красные повязки и швыряли их в огонь до тех пор, пока она не предстала перед всеми обнаженной. Ее красивое тело лоснилось от пота.

– Канга ли! – закричала она. – Канга ли!

– Канга ли!!! – прокричали в ответ сотни глоток. Набедренные повязки одна за другой полетели в огонь, мужчины с коричневой, черной кожей стали прыгать, звеня колокольцами и выставляя напоказ свои мужские достоинства. Они хватали извивающиеся тела женщин и валили их на землю.

– Канга ли!!!

В одну минуту пляски сменила ужасающая сцена оргии. Обнаженные мужчины и женщины ползали на четвереньках, завывая и кусаясь, сдирая друг с друга одежды, сцепляясь в клубки и совокупляясь, словно животные, хватая ближайшее тело независимо от возраста, пола и цвета кожи. Среди них Мэри узнала мадам Альфанд, мадемуазель Аннет и почтенную даму-креолку, живущую в доме напротив особняка Сазераков.

Где-то совсем близко зазвенел смех Жанны. Затем ее красивое белое тело пронеслось мимо них и нырнуло в кучу чернокожих тел, прорываясь в центр с криком: «Меня! Меня! Меня!»

За спиной Мэри среди деревьев послышался другой смех, и она увидела, как к ним грациозной походкой подошла Сесиль Дюлак.

– Миши Карлос, и вы тут? – произнесла она. – Наслаждаетесь увиденным? А я привела мистера Грэма, пусть тоже поразвлечется.

После всех ужасов того кануна Дня святого Джона Мэри двое суток провела взаперти в своей комнате. Люди – мужчины и женщины, белые и черные – вызывали в ней отвращение. Ей хотелось забыть все, что она видела и чувствовала, кошмары продолжали терзать ее и тогда, когда она была, как ей казалось, уже в безопасности, у себя дома, в своей комнате, в постели.

В конце вторых суток она сказала себе, что прятаться всю жизнь невозможно. Надо набраться мужества и выйти к людям.

«Нет, не надо, – возразила она себе. – Можно убежать от них. Хотя бы ненадолго».

И, положив в сумочку последнее письмо от бабушки, она отправилась к Жюльену, в его контору, чтобы поговорить с ним об этом.

Днем позже она уже плыла на пароходе, направляясь в летнюю резиденцию Жюльена на заливе.

– Memere все просит меня приехать, – сказала она дяде. – Я могла бы погостить у нее с недельку.

Жюльен отнесся к ее решению с одобрением. От Бертрана он знал о том, что произошло на озере, а по осунувшемуся лицу Мэри было видно, что она тяжело переживала случившееся.

Мэри любовалась переливавшейся красками – голубым, бирюзовым, зеленым – поверхностью Мексиканского залива; ей в жизни не приходилось видеть ничего красивее.

– Мне все это кажется сном, – с восхищением призналась она бабушке.

– А мне кажется сном, что ты здесь, опять рядом со мной. Я так скучала по тебе.

– И я тоже, Memere. – К удивлению Мэри, ее ответ, произнесенный почти автоматически, во многом соответствовал действительности. Анна-Мари Сазерак, если только она не находилась в состоянии наркотического забытья, могла быть очень интересной собеседницей. И Мэри любила слушать истории из детства своей матери и бесчисленных кузин, живших или и поныне здравствующих в Новом Орлеане.

К тому же Мэри открыла для себя, что именно бабушка является центром огромного дома на Ройал-стрит. Даже когда она накачивалась наркотиками, дом продолжал жить налаженной жизнью, слуги старались сделать все наилучшим образом, дабы не нарушить ее покой; видимо, они любили свою хозяйку. Стоило Memere уехать, и все переменилось, в отношениях между слугами появились вражда и соперничество, поэтому, а может быть, просто желая испытать новую хозяйку, они беспрестанно теребили Мэри по разным поводам, требуя от нее каких-то решений, жалуясь друг на друга и выпрашивая особых привилегий для себя. Разговаривая со слугами, Мэри чувствовала себя неловко. Институт рабства вызывал в ней отвращение, и ей едва ли удавалось скрыть это. Поэтому наличие рабов в собственном доме заставляло ее чувствовать себя виноватой.

«Скорей бы уж жара кончилась и бабушка вернулась в город!»

– Мне кажется, дом вам понравится, Memere. Ремонт почти закончен. Знаете, какого мастера я нашла, чтоб поправить тот золотой лепесток на плафоне…

В долгие безмятежные послеполуденные часы Мэри сидела вместе с бабушкой на открытой морскому ветру широкой террасе, обращенной к заливу; раскачиваясь в креслах-качалках, они читали, разговаривали или просто молчали, думая каждая о своем. Memere вытребовала это время и террасу для личного уединения.