Оттуда вышла молодая женщина.

– Туда нельзя, – сказала она. – Старик умер, и его родные скорбят. – Голос ее был суров и холоден. В осанке и выражении лица сквозили высокомерие и надменность. Более экзотически прекрасного создания Мэри не доводилось видеть.

Ее короткий, тонкий нос был образцом совершенства и соразмерности. Взгляд Мэри сам собой перешел с острой, четко очерченной переносицы на рот с отчетливым, словно резцом мастера вырезанным овалом губ, которые казались окрашеными земляничным соком. Черные глаза были почти прикрыты густой черной бахромой длинных ресниц. Над ними располагались узкие черные брови, изогнутые, словно две радуги. На фоне белоснежной кожи молодой женщины они особенно поражали своей чернотой. Цветом и матовым блеском ее кожа напоминала лепестки магнолии или густые сливки, каким-то образом превратившиеся в атлас.

До этого мгновения Мэри считала самой красивой девушкой во всей Америке Жанну Куртенэ. Теперь она поняла, что Жанна просто хорошенькая. Красота – нечто более величественное, царственное. Красота настолько совершенна, что заставляет усомниться в своей реальности. Красота – это и есть молодая женщина, что стоит сейчас рядом с ней.

Мэри была настолько потрясена, что прошла целая минута, прежде чем до нее стал доходить смысл слов, произнесенных девушкой.

– Умер? Эркюль? Какая жалость! Он был так добр ко мне. – Она повернулась к дому. – Разумеется, я не стану мешать. – Потом она вспомнила: – А вы не знаете, приехала его внучка? Он так хотел ее повидать. Исполнилось ли его желание?

Прекрасные губы девушки раздвинулись. Но прежде чем она успела произнести хоть слово, ее внимание отвлекли. Из кухни выходили Клементина и еще какая-то женщина. Обе громко рыдали. Клементине приходилось поддерживать убитую горем женщину.

– Да простит меня Господь, и все святые, и Пресвятая Богородица! – кричала та. – Он ждал меня, а я опоздала.

– Вот и ответ на ваш вопрос, не так ли? – сказала девушка. Она быстро проплыла по двору, раскинув руки в стороны, и обняла плачущую внучку Эркюля.

«Она движется, как высокая трава на ветру, – подумала Мэри. – А платье ее шуршит, словно ветер в траве». Она заметила, что розовое шелковое платье того же цвета, что и губы девушки, и такими же были мягкие кожаные туфли на крошечных ногах.

Мэри заставила себя отвернуться от этой печальной сцены. Ей было стыдно, что она так хотела получше рассмотреть внучку Эркюля и даже расстроилась от того, что Клементина заслоняет эту женщину и не дает хорошенько рассмотреть ее.

Также с немалым смущением она ощутила, что все еще очень голодна.

Потом новая мысль отогнала чувство голода.

«Интересно, эта девушка не дочка ли внучки? Если так, то она дочь отца Жанны, стало быть, сестра Жанны. Разумеется, оно так и есть. Она и впрямь похожа на Жанну, только намного красивее. Не удивительно, что Берта увезла Жанну. Было бы ужасно, если бы они встретились».

До чего же запутанный и сложный мир этот чужеземный, французский, тропический Новый Орлеан!

Глава 14

Эркюля схоронили на другой день. По повелению Grandpere Мэри присутствовала на похоронах.

– Мы с Филиппом будем тебя поддерживать. Эркюль был хорошим человеком, и все белые из Монфлери должны присутствовать на похоронах, чтобы отдать ему последний долг.

Мэри украдкой обежала взглядом часовню. Потрясающей девушки там не было, ее матери тоже. Главной плакальщицей была Клементина. Она сидела в первом ряду в окружении мужчин, женщин и детей, которые, как пояснил Филипп, были детьми, внуками и правнуками Эркюля.

– Возможно, даже праправнуки есть, – прошептал он. – Я не в состоянии проследить все родственные связи среди рабов Монфлери.

Мэри могла его понять. Маленькая часовня была полна народу, были заняты все скамьи, все дополнительные стулья, свободного места не было вовсе. «Должно быть, здесь человек триста, – подумала она. – Я и представления не имела, что их так много. Чем они все занимаются? И насколько же велико Монфлери?»

Позже, когда они вернулись домой, она спросила об этом Филиппа.

– Точно не знаю, – сказал он. – Grandpere сам ведет все записи. У него нет даже управляющего, и он десятки раз говорил, что заглянуть в книги мне удастся только после его смерти. Я так полагаю, здесь примерно восемьсот акров. Тысяча, если считать болото… Что же касается рабов, большинство работает в полях. Сахарный тростник – культура трудоемкая. Есть и некоторые специалисты – кузнецы и тому подобное. Плантация как маленькая страна. Здесь есть все, что необходимо. Кроме вина для джентльменов и безделушек для дам. Это привозят из Франции.

– Филипп, вы мне не покажете плантацию? Мне бы хотелось узнать о ней побольше.

– В самом деле?

– Да. Как о промоине. Я люблю узнавать новое, видеть все своими глазами.

Филипп ухмыльнулся:

– Думаете, вы усидите на лошади?

Мэри поморщилась:

– Полагаю, вы не забудете, что вы не на скачках?

Он протянул руку:

– По рукам?

Мэри пожала протянутую руку:

– По рукам!

– Мне, конечно, придется просить разрешения у Grandpere. Без его разрешения не происходит ничего. И дамы далеко от дома обычно не отъезжают. А знаете, Мэри, что мне в нас нравится? Вы вовсе не похожи на нормальную женщину. – Он оставил ее и отошел в угол галереи, где Grandpere со священником потягивали пунш.

– Надо полагать, это комплимент, – пробормотала Мэри. Она не могла понять, польщена или оскорблена.

Несколько дней спустя она решила, что определенно польщена, – ей довелось увидеть Филиппа в обществе «нормальных женщин». Гудок с пакетбота был первым сигналом, что прибывают гости. Одновременно два маленьких негритенка вбежали на галерею с криками: «К нам корабль заворачивает!» После этого началось светопреставление, которое длилось больше недели.

Гостями были Шарль, сын Grandpere, и его дочь Урсула. И их семьи. Жену Шарля тоже звали Урсула, а мужа Урсулы звали Жан-Шарль. С ними прибыло девять их детей, четверо из которых состояли в браке, и трое из них приехали с детьми. Мэри так до конца и не разобралась в их именах и родственных связях.

– …тебе придется занять место Берты, – сказал ей Grandpere. – Сейчас ты главная дама в доме. – А сам пошел к валу встречать гостей.

С криком «На помощь!» Мэри помчалась искать Клементину. Та не только помогла, но и взяла на себя все заботы. Через несколько секунд слуги уже спешили застелить свежее белье в спальнях, а также наполнить водой кувшины для умывания, нарезать цветов для ваз, стоящих у кроватей, принести ветчину и бекон из коптильни, лед из ледника, вино и виски из погребов, молоко и сливки из маслобойни.

– А вы улыбайтесь, зелль[11] Мари, и здоровайтесь со всеми. Я буду стоять за вашей спиной и тихонько подсказывать, куда чьи вещи нести. Шарлотта наверняка уже поставила кофе, и на кухне полно слоеных язычков. Так что не изводитесь. В этом доме умеют принимать гостей… Хотя, конечно, не хватает Эркюля. Спросите у месье, наметил ли он кого-нибудь в дворецкие, и, если можно, намекните, что неплохо бы Кристофа…

Гости поднимались по аллее, как морской прилив. Мэри пришлось плотно вдавить каблуки в пол, чтобы не убежать. Гости буквально затормошили ее. Женщины целовали ее в обе щеки, мужчины целовали руку. «Посмотри-ка, Шарль, она точь-в-точь такая, как Берта писала в письмах… Такая очаровательная… Так хорошо говорит по-французски… Совсем не американка…» Выражения восторга и восхищения сыпались на Мэри со всех сторон, как удары. Ей еще не доводилось слышать столь бурных восторгов и оживления.

Спустя полчаса Филипп решительно вошел в гостиную, где все угощались пирожными и вафлями, а также бесчисленными миниатюрными чашечками кофе.

– Я только что узнал, что вы здесь, – сказал он. – Извините, что меня не было при вашем прибытии.

вернуться

11

Искаженное от мадемуазель.