— Ну знаете, Сан Саныч, вы очень опасный человек! — раскрасневшись и хватая ртом мерзлый воздух, с досадой и удивлением проговорила Полина Антоновна ему на прощание. — Все! Прогулка закончена! Дети, построились в пары и быстро в садик! Раздеваться, мыть руки, готовиться к обеду!.. Шагом марш!

Полина Антоновна даже сама себе удивилась: вместо нежно мурлыкающего голоска, каким она обычно разговаривала с детьми, в ней вдруг открылась генеральская стать, и дети, мгновенно разбившись по парам, сами без лишних понуканий дружно зашагали к детсадовскому крыльцу.

— Как только жена при такой вашей неуемной энергии с вами справляется? — идя следом за детьми, кокетливо спросила у Сан Саныча воспитательница.

— Увы, не справилась, — грустно усмехнулся он.

— Вы разошлись? — Взгляд воспитательницы невольно увлажнился.

— Хуже.

— Что же может быть хуже? — не поняла Полина Антоновна. — Не дает развода?

— Она меня бросила, — признался Смирнов.

— Вот как? Ради другого?

Он кивнул.

— Интересно было бы на нее посмотреть, — надменно поджав губы, задумалась воспитательница, и он не понял, что Полина Антоновна имела в виду.

Фотограф сразу же разгадал: она одинока и бездетна. На таких обычно лежит свой невидимый контур полутени. Смирнов лишь взглянул на нее в объектив, как сразу его обнаружил. А кроме того, от детсадовской мамы исходил стойкий и сладковатый запах парфюмерной смеси из пудры, крема, духов и помады. И это тоже знак одиночества. Пробыв с ней рядом минуты полторы, фотограф настолько им пропитался, что впереди сидящие всех возрастов женщины в автобусе оборачивались и с иронией на него посматривали. Одна же, черноволосая, в белой «паутинке», одарила таким жгучим и пытливым интересом, что Сан Санычу стало не по себе. За те четыре года, что он прожил без жены, да можно сказать, вообще без женщин, Смирнов совсем отвык от таких откровенных взглядов.

С замерзшими стеклами и припорошенный инеем изнутри автобус натужно скрипел, с трудом одолевая один поворот за другим, и Смирнов, не ощущавший уже кончиков пальцев в своих осенних чешских туфлях, с тоской ждал, когда шофер объявит долгожданную остановку метро, чтобы нырнуть в урчащее тепло подземки и немного отогреться. Но они ехали и ехали и, казалось, совсем в другую сторону от метро. В Сан Саныче вымерзли уже все мысли, кроме одной, ради которой он и примчался в Москву, но еще десять минут такой дороги, и он превратится в окоченелый труп.

«Обо мне, наверное, напишут в газете, — с усмешкой подумалось ему, — поскольку я буду первым человеком, замерзшим в городском автобусе».

Черноволосая незнакомка неожиданно снова обернулась, метнула в него пучок искр, и Смирнова бросило в жар.

— Метро «Медведково», конечная, — чихнув, простуженным голосом прохрипел в динамики шофер. — Всего вам доброго!

Контуры лиц медленно появлялись на листах фотобумаги. Лицо Сашки выплыло первым. Сначала ракурс вполоборота, потом крупно вся мордашка, залитая смехом, на общем плане среди мальчишек, потом снова крупно, с раскрытым ртом, еще через секунду — с гримасой радостного заговора и тайны. Смирнов вытащил, промыл последний, двадцатый отпечаток с крупным планом своего тезки, подошел с ним к большому зеркалу и внимательно сравнил, поглядывая то на себя, то на фотоснимок. Все было так схоже в конфигурациях их лиц, носов, ушей, мимики, что Смирнов громко и победно хмыкнул. Чутье его не обмануло.

— Контратипчик! — радостно воскликнул он.

Старый армейский приятель Денис Морозов, у которого он остановился в Москве, услышав, что Сашка приехал искать своего сына, сначала изумился, а потом обрадовался.

— Мужик измельчал, чего тут говорить, — сидя с ним на второй день за рюмкой «Привета» на кухне, бубнил он. — Даже я поначалу посмотрел на тебя, как на идиота! И многие так! Потому что нынешнему мужику дети не нужны! Зачем они ему? И бабы не нужны. Отдуплиться он всегда найдет с кем, а слушать ее поучения или советы — это уж увольте! Я свою через месяц прогнал! Собрал вещички, засунул в багажник и отвез к теще. Та пришла, а в прихожей и тапочек нет! Уля-улю! И замок тут же сменил. Прощайте, говорю, мадам, нам с вами не по пути! Ох, как они раздраконились! Как базлать начали! Хорошо, у меня участковый внизу живет, нормальный кореш, я его всегда по утрам опохмеляю. Живо поднялся, страху на нее нагнал, и та быстро замолкла.

— А ты ее сюда не прописывал?

— Еще чего?! Я и впустил-то в надежде, что начнется эра чистоты и порядка. Сам видишь, у меня более-менее. С мытьем полов лишь напряженка, а порядок я люблю. Сам помнишь, папаня наш, капитан Пирогов, приучил! — Денис мечтательно улыбнулся. — И вот женился. Прихожу первый день после работы, смотрю вокруг, волосы дыбом: все разбросано, стаканы на полу, ковер в варенье, на телевизоре сальные пятна, колбаса на кровати. Оказывается, приходили подружки, они чаю попили, новости посмотрели. Я, конечно, дал вводную, надеясь, что на следующий день все восстановится. Что ты! Еще хуже! Пыль на телевизоре! А гундеж беспрерывный: давай купим то, давай купим это. И способ воздействия один: дам себя приласкать, если тотчас после этого поедем в магазин за подвесной мраморной мыльницей. Я говорю: хорошо, раздевайся! Так она лежит, сволочь, мне отдается, а в глазах, вижу, одно: как бы побыстрей соскочить и в магазин поехать. Я как на все это посмотрел, сразу же сказал себе: Денис, всеобщая тревога, враг на пороге!

Он махнул рюмку водки, крякнул, закусил огурчиком, помолчал, с трудом вспоминая, зачем все это другу рассказывал. Но через мгновение вспомнил.

— Так вот я про тебя! Ты прав, кореш! Хрен с ними, с бабами, а мужика должен воспитывать мужик! Конечно же она его спихнула со своей шеи, а парень сейчас лопает казенную кашу и думает: ну то, что мамка бросила, это понятно, бабы, они и в Африке не кенгуру, но чтобы пахан обо мне не вспомнил, это западло! И если сейчас сына не найдешь, он тебе никогда не простит! Тем более его и зовут, как тебя: Сашка Смирнов! Ты «Смирновскую» пил? Такая же крепость между мужиками должна быть! А иначе погибнем! Эти бабы нас быстро сактируют, точно говорю!

Денис работал охранником в одной престижной рекламной фирме. Через пару дней, проникшись сочувствием к трудностям друга, он притащил Смирнова к себе на работу, познакомил с молодым компьютерщиком, и тот при нем за полчаса взломал какой-то министерский банк данных, вытащил списки детей, живущих в интернатах, в московских домах ребенка и детдомах, посещающих московские сады, выпечатав с помощью принтера всех Александров Александровичей Смирновых, родившихся пять лет назад. Увы, места рождения в этих списках не уточнялись. Полных тезок оказалось не так уж много, несмотря на столь распространенную фамилию, всего двадцать мальчишек по Москве, и Саша Смирнов из «Солнышка» стоял последним.

Фотограф попросил также найти адрес жены, но, как компьютерщик ни старался, ее следов отыскать не удалось. Не нашел он имени супруги в списках москвичек, что лишь удвоило энергию Сан Саныча по поиску сына, ибо увезти его за границу она не могла: для таких акций требовалось разрешение мужа, хоть и бывшего.

С того счастливого мгновения прошел уже месяц и десять дней. Первый отпуск закончился, но Сан Саныч, уезжая из Нижней Курьи, попросил у начальства сразу два месяца, ибо не отдыхал он три года подряд, пристроив пока на свое место лучшую свою ученицу, понимая, сколь нелегкая миссия предстоит ему в Москве. Так оно и случилось. Он каждый день мотался по столице в поисках своего единственного Смирнова. И тут помогла профессия фотографа, но каждый раз при встрече с очередным тезкой сердце несчастливого отца замирало, его бросало в озноб, и он готов был заключить в объятия сына, которого видел последний раз, когда тому исполнилось десять месяцев и один день.

Тогда он пришел домой и нашел на столе записку: «Милый, обожаемый мой Сашенька! Я уехала, так уж получилось, уехала далеко-далеко, в столицу, а там, видимо, еще дальше. Нет, ты ни в чем не виноват! В чем ты можешь себя обвинить? Ни в чем! Ты меня любил, и я тебя любила. Я тебя и сейчас люблю. Пишу второпях эти строки, потому что через полчаса самолет, и спазмы сжимают горло, так не хочется с тобой расставаться! Но, любимый мой, единственный, я не могу больше жить в этом странном городке с жутким названием Нижняя Курья, да еще за тысячи километров от Москвы, Петербурга и других крупных центров, где люди живут совсем иначе, радостнее, лучше! Нет, ты вдумайся только: Нижняя Курья! Незнакомец спросил меня: «Это что за город?» Я сказала: «Нижняя Курья». Он с грустью покачал головой и, взглянув на меня, без всякой усмешки спросил: «А вы тогда нижнекурьяйка или нижнекурийка?» И этим убил напрочь. Я поняла: больше так жить нельзя. Я в тот же вечер заговорила с тобой, но ты не захотел меня слушать. И вот я решилась. Сына забираю с собой, а если мы соберемся вдруг уехать насовсем в Израиль или еще куда-нибудь, то я дам тебе знать, ты приедешь и заберешь его. Я люблю тебя, но так жить больше не хочу. Когда-нибудь ты проснешься и поймешь меня. Прощай и не ищи! Твоя Александра».