Кравец знал, что все жены ворчат и бывают чем-то недовольны, даже друзьями, не стоит обращать на это серьезного внимания, он старался и допоздна не задерживаться, но Климов работал, как вол, заставляя и его впрягаться в работу. Порой вырваться рано не получалось, как в тот вечер, когда маньяк зарезал очередного ребенка, и надо же, чтоб это совпало с юбилеем начальницы и требованием жены: быть там обязательно. Потом не удалось заехать к родителям жены, когда Надя с сыном была у них. Она позвонила ему на работу, объявила, что сидит с Алешкой у матери, и попросила, чтобы он заехал за ними.

— Но я сегодня не могу, мы выезжаем на захват одной банды, я закажу вам такси по телефону…

— Я хочу, чтобы и ты повидался с моими родителями, у них тут ряд идей, которые мы должны совместно обсудить!

— Но я сегодня не могу! Давай завтра, послезавтра…

— Нет, я хочу, чтобы ты приехал сегодня!

— Я не смогу.

Она бросила трубку. Потом дулась, не разговаривала, строила презрительные гримасы, но в конце концов дело кончалось миром, хотя с каждой ссорой возобновлять его становилось все труднее. И вот уже грозный ультиматум. Даже если он его выполнит, то последует второй, третий, пока она не превратит его в послушного раба. Но тогда он уже будет ей неинтересен.

Кравец молча выложил «макарыча» и второе дно фляги на стол, следя за реакцией Васи. У охранника испуганно забегали глазки. Потом старший лейтенант протянул подозреваемому сначала один акт экспертизы, где говорилось, что на алюминиевой чаше обнаружены отпечатки его пальцев, потом второй, об отпечатках пальцев в салоне «Жигулей», принадлежавших капитану Климову.

Вася познакомился с бумагами, вернул их сыщику.

— Влип ты, Вася, и серьезно, — растягивая слова, сказал он. — Капитан до сих пор в больнице и выйдет еще не скоро. Там серьезно. Тяжкие телесные с присвоением имущества называется разбоем, Вася. А ведь хорошо жил, чего не хватало?

Охранник облизнул пересохшие губы.

— Где Паша? Ты и его замочил?

— Ты что мне шьешь, начальник?! — испугался он. — Я похож на идиота?!

— Где он?

— Откуда я знаю?

— Вот этого не надо! Значит, так: либо ты нам помогаешь и мы тебе помогаем, получишь от силы три-четыре года. Проснулся, спьяну показалось, что продавца бьют, решил помочь…

— Так оно и было, начальник! — радостно воскликнул Вася.

— Помолчи! Повторяю: либо ты нам помогаешь и получишь по минимуму, а если капитан оклемается и с ним будет все в порядке, то и того меньше. Но если ты нам не помогаешь, потащишь на десять — пятнадцать, мы найдем, что еще на тебя навесить, не беспокойся, не говоря уже о том, что никакой амнистии для тебя не будет, а жизнь на зоне мы устроим такую, что смерть покажется раем. Такой вот расклад, Василий. Что выбираешь?

— Но так оно и было, как ты сказал! Я проснулся, услышал рев, выглянул, вижу, капитан его за грудки, как грушу, трясет. Ну, думаю, надо выручать Пашу!..

— Ты мне мозги не канифоль! Что выбираешь, Вася?

Тот помолчал, отер пот с рыхлого лица: в комнате было душновато.

— Я не знаю, где Паша, честное слово!

Кравец несколько секунд в упор смотрел на него.

— Клянусь, не знаю! — вытирая со лба пот тыльной стороной ладони, проговорил он. — Если б знал, в моих же интересах его привлечь как свидетеля, верно?

— Ну что ж, Вася, ты сам выбрал, — старший лейтенант выдержал паузу. — Но отныне ты пойдешь как подозреваемый в убийстве Павла Власова и четверых детей. Забудь о передачах, свиданиях и спокойной жизни в камере! Я хотел, как лучше, ты возжелал, как хуже, у нас тут свобода выбора!

— Подожди, подожди, начальник, какие еще дети?! Я не знаю никаких детей! У меня и своих-то еще нет! Я готов тебе помочь, но где этот придурок Паша, я, честное слово, не знаю! Перед тем как отвезти капитана проветриться, я ему приказал: шуруй в отпуск, сматывайся куда угодно, но чтобы месяц тебя не слышно, не видно, пока тут все не утихнет! Он умчался, а я покатил вашего товарища на природу, чтобы тот поостыл и отдышался. Вернулся, его уже не было. Позвонил домой, а мать говорит: собрал вещи и уехал отдыхать, куда — не знаю, обещал позвонить, когда устроится. Вот все, что я знаю, начальник! Я понимаю, что это вас не радует, но больше я ничем не располагаю! Клянусь всеми святыми!

Кравец долго смотрел на него. Ему вдруг захотелось врезать Васе со всего маху, как это эффектно иногда проделывал Климов. Вдруг ни с чего, посреди спокойного разговора. И это действовало. Старлей даже сжал кулак и мысленно протаранил ударом челюсть охранника: тот полетел вместе со стулом, ударился головой об пол. Оперативник подскочил, приподнял подонка и врезал ему еще раз. И еще. А потом так швырнул этот кусок мяса на стул, что тот под ним разлетелся на мелкие части. Вот так могло бы лихо все получиться. Но сыщик лишь нахмурился и помолчал.

— Моя миссия на этом закончена, — глухим голосом выговорил он. — Я передаю вас следователю, он будет вами заниматься вплотную и сам вызовет на следующий допрос! Как видите, я говорил без протокола, надеясь найти общий язык!

Старлей потянулся к кнопке, но охранник подскочил, вскинул вверх руки:

— Подожди, начальник! Давай договоримся! У меня есть деньги! Не ахти какие, но все же! Пятьдесят штук зеленых! Больше нет! Это нормальная сумма, я готов отдать! Тебе, кому угодно, как скажешь! Но о Паше я ничего не знаю! Плевать мне на этого цыпленка! Кто он мне?! Если б знал заранее, что его капитан уголовного розыска трясет, я бы продолжал спать дальше, тем более что голова раскалывалась с похмелюги! Ни хрена не соображал! Надрался перед этим, как скотина! Клянусь святыми угодниками! А тут словно черт дернул! Проснулся, а там пыль до потолка! Что мне этот Паша? Я подумал, залетный качок-отморозок влетел, бабки требует, потому что в кассе и жидкого слоя капусты не набралось, ночную выручку я еще утром забрал! Даже не слышал, о чем они базарили! Увидел лишь, как здоровый бугай его в нитку стягивает, схватил бутыль с водой и побежал спасать придурка, провались он пропадом! Чего мне сейчас его выгораживать?! С какой стати?! Ну подумай ты сам?! Зачем, зачем?! — выкрикивал он. — Я же не идиот, начальник! Ну с чего мне горбатого лепить? А деньги хоть завтра доставлю!

— Заткнись! — рявкнул Кравец. — И запомни: мне твои ворованные бабки даром не нужны! И если до завтра не придешь в чувство и не выложишь все начистоту, я тебе не завидую!

Кравец нутром чувствовал, что Вася лжет, несмотря на эти, казалось бы, искренние вопли. Только вот что и кого он покрывает? Конечно же не Пашу, тот ему, видимо, действительно не нужен. Но кого тогда? Кого?!

По дороге на вокзал Сан Саныч заехал в фотографию, отдал пленку на проявку. С фотографом Гришей Худяковым он был знаком лет десять. Познакомились на одном из совещаний. Гриша тогда еще по-свойски свел Смирнова с двумя-тремя худредакторами из иллюстрированных журналов, где сам подхалтуривал. Ныне Гришу в солидные издания уже не брали, уровень стал другой, скромный же провинциал из Нижней Курьи считался почти мэтром. Потому старый приятель без возражений забрал пленку, пообещав за два дня сделать все в наилучшем виде, и тоже стал одеваться.

— А ты куда? — не понял Сан Саныч.

— В ресторан! И учти! Я первый сообщил тебе радостное известие!

— Какое известие?

Худяков пожевал во рту потухшую трубку, с грустью покачал головой, закинул длинный конец белого шарфа за плечо, сел на стул и, приняв артистическую позу, загадочно умолк. Вообще-то Гриша был создан для славы. Вдохновенное, когда требовалось, открытое красивое лицо с крупными чертами лица, большой лоб, густая до плеч грива волос, изящная бородка с проседью, высокий, плечистый, внушительный, с приятным хрипловатым баритоном, он шел с тростью по улице, и девицы оглядывались ему вслед, гадая, кто это может быть.

— Так какое известие? — Сан Саныч взглянул на часы.