Серый готов был по-щенячьи завизжать от счастливого состояния, какое внезапно наполнило его. Глотнув пива, прослезился, и все снова удивленно посмотрели на странного приятеля.

— Не обращайте на меня внимания! — прошептал он. — Мне просто хорошо с вами, легко-легко! Подул бы ветер, я оторвался бы от земли и полетел! Правда, полетел бы!

Затвор чуть примерзал на морозе и время от времени «Никон» приходилось отогревать за пазухой, зато, когда он работал, Смирнов снимал без перерыва всех подряд, ловя улыбку, блеск глаз, неожиданный поворот головы, но постоянно возвращался к пятилетнему Саше, ради которого и примчался на окраину Москвы, несмотря на подлый мороз и мерзкую простуду, с которой уже неделю таскался на ногах. Фотограф же, как нарочно, приехал сюда месяц назад в осеннем пальтеце, и немудрено было простудиться. Но и это его мало беспокоило по сравнению с тем, что подходили к концу деньги. Столица их заглатывала с такой жадностью, что он, казалось, даже не успевал вытаскивать их из кармана. Хотя отправлялся в Первопрестольную почти со штукой баксов в кармане.

— Улыбочка, моя рыбочка, лей, лей, не жалей, веселей, задорней! — приплясывая вокруг деток, тормошил каждого Смирнов. — Что за кислая капуста на лице? А это уж совсем не лицо, а целая кастрюля кислых щей! Приказ по группе: согнать со щек и с ушей всю лимонную кислоту! Улыбаемся, веселимся, скачем, прыгаем, ведь скоро Новый год, елки-подарки! Сашок, большой вершок, нос с губами набекрень! Улыбочка — наливочка, а глазки — сказки! Веселятся все! Если парень не болтун, он великий хохотун! Кто такой, мне покажите, подружиться прикажите! Ах, какой лихой игрун, наш счастливый хохотун! Хохочи, веселись да за пузо держись!

Одна цветная пленка кончалась, он тут же заряжал другую, заводясь сам и разжигая детей, то кружил их в вихревом многоголосом хороводе, то заставлял скакать и прыгать, и все без исключения веселились от души: смеялись, хохотали как заводные. Никакой клоун бы их так не зажег, не растормошил, не заставил ходить на головах.

Воспитательница Полина Антоновна Артюхова, полнеющая сорокалетняя дама, стоя на взгорке и прикрывая варежкой нос от злого ветерка, степенная и медлительная, которую, казалось, трудно было чем-то удивить, раскрыв глаза, не отрываясь, смотрела на Сан Саныча. И было чему изумиться. Сто шестьдесят три сантиметра вместе с вязаной шапочкой, худенький, щупловатый, с легкой, ныне модной небритостью на узком с цепкими и пронзительными глазами лице. А когда фотограф задумывался, а потом начинал снимать, в нем вдруг появлялся неожиданный шарм, то обаяние творческого человека, которое всегда подкупает женщин. Как говорят, на улице встретишь — пройдешь и не заметишь, а тут как черт из табакерки, вихрь энергии, силы и могущества. Он крутил детьми, как хотел, и те подчинялись ему радостно и беспрекословно.

Сан Саныч пришел тише воды ниже травы. Покраснел даже. Робко спросил: «Можно я детей поснимаю?» Полина Антоновна десятый год в «Солнышке», так их четыреста пятьдесят седьмой называется, и хорошо знает что почем. Все садики давно между московскими фотографами расписаны, директрису они щедро подкармливают, и та чужого, со стороны, не пустит. Большая цветная групповая фотография и три индивидуальных снимка стоят рублей триста — четыреста. В группе тридцать человек. Итого десять тысяч за один-два дня работы. В их детсаду десять групп. Сто тысяч с одного садика. За неполный месяц работы. Какой дурак не будет держаться за такую работу? Да директриса ее уволит, если Полина Антоновна другого приведет. А потому она посмотрела на Сан Саныча с сочувствием. Но он тут же разгадал ее взгляд: дошлым оказался этот сто шестьдесят три сантиметра с кепкой.

— Мадам, вы не так меня поняли! Я поснимаю для себя, бесплатно и никакого бизнеса для себя не извлеку! — воскликнул он. — Скажу по секрету, скоро биеннале, то есть международная фотовыставка. Посвящена детям, будущему всего человечества, и я хочу в ней поучаствовать, а для этого мне надо поймать тот самый редкий кадр, который… ну, вы понимаете, — загадочно улыбнувшись, вдруг промычал он и продекламировал: — Искусствочко, искусство ребеночек чужой! Белла Ахмадулина.

— Какая Ахмадулина? — не поняла Полина Антоновна.

— Вот и от меня, Полина Антоновна, потребовал священной жертвы Аполлон! Я все бросил и пришел к вам… — таинственно, не скрывая своей симпатии к ней, вздохнул Сан Саныч. — К вам за помощью! Могу открыться: из всех жертв, что вы видели когда-нибудь в этом дряхлеющем городе, я самая замечательная!

— Ну раз самая замечательная, то что ж… — расцветая, многозначительно промурлыкала Полина Антоновна, как-то невольно втягиваясь в дурацкую игру, смысла которой она не понимала, внимая лишь огню его глаз.

— Данные совершенно проверенные, можете не сомневаться! Да и так видно… — напыжившись, фотограф театрально вскинул вверх руку. — Разве нет?

— Можно кое-что обнаружить, — помедлив, согласилась воспитательница. — При тщательном досмотре.

— Да вы сама ирония! А сколько я ее искал, мыкаясь по белу свету! Как мне ее не хватало! — сокрушенно прорыдал он и, вытащив платок, незаметно утер нос. — А я всем ребятишкам фотографии сделаю. Бесплатно!

Последний довод, собственно, и расположил Полину Антоновну к незнакомцу, хотя его всхлипы и шуточки показались ей чрезмерными, она фигляров не уважала, а любила людей основательных и степенных, какой была и сама. Но не терпела и рвачей-фотографов, которых приводила директриса.

— Завтра с двенадцати до часа тридцати у нас прогулка, подходите, пощелкайте, но если вы вздумаете потом продавать ваши фотографии, я сдам вас в милицию. С нашими съемщиками мы заключаем трудовой договор, а потому и не пытайтесь меня обмануть!

— Я — Смирнов Сан Саныч, — изобразив трагическую мину на лице и подавая ей руку, отрекомендовался он. — Прошу любить, а жалованья мне не надо!

И на следующий день ровно в полдень он снова появился, затеяв всю эту шумную кутерьму, наблюдать за которой было так любо-дорого. Полина Антоновна с восхищением следила, как Сан Саныч ловко заводил ребятишек, и они готовы были исполнить любую его шутливую затею. А самое главное — они все без устали резвились и совсем не чувствовали холода.

«Ну уж теперь-то они заснут и два часа их пушкой не разбудишь, а я успею сбегать в овощной за цветной капустой, — с облегчением подумала Артюхова, ибо директриса заставляла следить их за порядком, и в спальных комнатах всегда находились двое-трое, кому никак не давался дневной сон. — Этот биеннале из них всю дурь выбил!»

Ей с утра вдруг захотелось жареной цветной капусты с маслицем. Ни с того ни с сего. Она вспомнила, как долго и нудно возятся блатные фотографы, чтобы снять один групповой кадр. Всех детей измучают, пока снимут, не говоря уже о том, что лица у всех фотографов надутые и страшные, словно их только что до икоты напугали.

Но, наблюдая за странным фотографом, Полина Антоновна заметила: Сан Саныч почему-то чаще других снимал одного мальчика, Сашу Смирнова, своего однофамильца, кстати, чем-то на него похожего. Интересно, знает ли сам съемщик об этом или это получается у него случайно?

— Замерли, застыли, кто где стоял, улыбаться во весь рот, чтоб запрыгнул бегемот! — зычно крикнул Сан Саныч, и ребята застыли как вкопанные.

Смирнов тотчас выбрал ракурс и моментально сделал групповой снимок.

— Не замерзли? — потирая рукой красноватый кончик носа, спросил Сан Саныч.

— Нет! — завопили дети.

— А вот наша Полина Антоновна, кажется, превратилась уже в Снежную королеву! Не допустим такого злодейства! А ну-ка, дети, взяли свою любимую воспитательницу за руки и пробежались с ней по всей площадке!

Дети с воплями накинулись на дородную в каракулевой шубе Полину Антоновну и, вопя, потащили ее за собой. Детсадовская мама поначалу сопротивлялась, но напор озверевшей малышни был столь сильным, что через несколько секунд она побежала, подгоняемая всеми, и минуты через две Смирнову пришлось спасать ее от не в меру возбужденных ребятишек.