Ковальчук навестил мать. Она сидела на кухне и смотрела в окно, выходившее во двор.

— Мне никто не звонил? — едва увидев ее, спросил он.

— А я днем не подхожу к телефону, — ответила она.

— А если бы я решил позвонить?! Если бы я позвонил?! — возмутился он.

— Чего звонить-то? — ковыряясь спичкой в зубах, ворчливо отозвалась она. — Хочешь мать увидеть, заезжай. Не хочешь — и звонить не надо.

— Но мне могли звонить, мне! — выкрикнул он.

— У тебя свой телефон есть.

— Дура! — вне себя завизжал Юрий Васильевич. — Из ума уже выжила!

Мать не ответила, продолжая смотреть в окно. Сын потоптался на месте и, обреченно махнув рукой, ушел.

Он позорно бежал вечером следующего дня. Сдал билеты до Лос-Анджелеса, купил один до Кургана и улетел. Там в областной драме главным режиссером работал его старый приятель, который, приезжая в Москву, всегда останавливался у него. Он нагрянул к нему как снег на голову. Они выпили водки, и Юрий Васильевич вскоре стал репетировать главную роль в пьесе Нила Саймона. Молоденькая актриса, приехавшая лишь осенью в театр, быстро пригребла его к себе, и жизнь потекла обычным чередом.

Он попросил приятеля сдать свою квартиру за двести долларов приезжим. Сначала на два месяца, потом еще на три. Как-то позвонил Александре, но по телефону ответили, что такая здесь не живет. И он не стал больше звонить.

Когда в актерской хмельной компании возникали разговоры о бизнесе, Юрий Васильевич на мгновение оживал и загадочно изрекал:

— Бизнес — это не простое дело! Это весьма тонкая материя и порой очень опасная! Вы себе даже не представляете, какая опасная!

С ним не спорили. А он больше не продолжал, попыхивая сигареткой и прихлебывая водку с томатным соком. Актеры любили «Кровавую Мэри».

Как-то сидя у главного в кабинете — он разговаривал по телефону с Министерством культуры, — Юрий Васильевич от нечего делать уставился в телевизор, где показывали сюжет из Парижа о выходе там книги-альбома известного русского фотохудожника, лауреата всяких Гран-при. Показали картинку, где герой прогуливался по Елисейским Полям, и лицо фотографа вдруг показалось Ковальчуку знакомым. Неожиданно в кадре появились двое детей фоторепортера и жена. Один из них был актеру незнаком, а вот другой заставил его вздрогнуть: на него с экрана смотрел Саша Смирнов, сын Александры, которого Юрий Васильевич хотел пристроить в богатую американскую семью. Теперь бедный сирота бегал по Елисейским Полям, хохотал во весь голос, а папа его ловил в кадре. Заговорил сам фотограф, держа мальчика на руках и рассказывая, что скоро открывается персональная выставка его фоторабот в Париже и он надеется, что она не пройдет бесследно для сердец простых французов.

Сюжет закончился, пошел другой, о премьере американского фильма в Москве, а Ковальчук не мог оторваться от экрана. В памяти все еще мелькали лица детей, героя и его жены. И вдруг Юрий Васильевич вспомнил, где он видел этого деятеля фотоискусства. Тот приходил вместе с лейтенантом и еще одним крепким «бычком» похищать мальчика из квартиры матери. Да, он запомнил его нос Сирано и цепкие внимательные глаза. Так вот с кем он связался: с крутым фоторепортером, имеющим мировое признание. Конечно, он мог нанять десяток громил, которых бы ничего не остановило: ни прокуратура, ни милиция.

— Ты о чем думаешь? — прервал его размышления главный режиссер.

— Париж показывали…

— Париж хорошо, а Курган почетней! — рассмеялся главный.

Они выпили.

— А чего ты детей не заведешь, семью? — вдруг спросил приятель, и Юрий Васильевич усмехнулся:

— Ты считаешь, надо?

Главреж пожал плечами.

— Можно попробовать, — помолчав, проговорил Ковальчук. — Хотя…

— Что тебя беспокоит? — не понял главный.

— Надо еще почувствовать себя отцом, а это, наверное, дано не каждому. Но я бы хотел попробовать! — неожиданно загорелся актер. — У кого-то же получается?

Он усмехнулся и с грустью посмотрел на старого приятеля. Но тот ничего ему не ответил, ибо сам никогда не знал, что такое быть настоящим отцом.