Объективное наблюдение и объективный анализ религиозных фактов, по мере того как они разрастаются в ширину и в глубину, приводят нас, очевидно, к тому имманентному объяснению, к которому стремится позитивный психолог.
Вопрос заключается в том, должны ли религиозные явление объясняться вмешательством сверхъестественных и таинственных сил, или же для этого достаточно общих законов человеческой природы.
И, конечно, какой бы факт мы ни взяли, мы придем к этому выводу, раз строго сведем рассматриваемый феномен к его объективному и данному содержанию и дадим точную оценку как тому, что в данном факте составляет объективный материал науки, так и тому, что является способом представление этого материала в сознании верующего. С точки зрения этой системы, которую можно назвать психологизмом, ни одно явление не заключает в себе ничего такого, что было бы не объяснимо законами обычной психологии.
Те чувства, к которым сводится чувство религиозное — страх, влечение, эгоизм, социальное чувство — естественны для человека. Сосредоточение на одной идее и чувство восторга, характеризующие собою экстаз его ритмом, представляют лишь высшую степень свойств, принадлежащих всякой вообще аффективной жизни. Всякой страсти свойственно концентрировать на одном объекте все силы человеческой души; что же касается ритмической смены восторга и подавленности, то это как раэ специфический закон аффективной жизни. Факты, совершенно аналогичные мистическим явлениям, обычно наблюдаются при известных нервных заболеваниях. Религиозная одержимость, чувство непосредственной связи с Богом, Св. Девой или диаволом, неподвижная идея своей греховности, мание угрызений совести и искупления, — все это естественные спутники и верные симптомы определенных истерических состояний.
Явления, созданные интеллектом или воображением — каковы верования, идеи, видения, откровения — также всецело объясняются психическими видоизменениями субъекта, так что не возникает никакой нужды видеть в них продукт или восприятие некоторой трансцендентной реальности.
Трансцендентные объяснение имеют своим источником невежество субъекта, восполняемое воображением, опирающимся на предание и привычку. Для человека, который по своему характеру, по своим занятиям, по своему личному опыту и субъективным условиям подготовлен к тому, чтобы приобрести надлежащую осведомленность, верование такого субъекта, его откровение и видение не представляют ничего нового и чудесного. Все эти объекты, представляющиеся верующему сверхъестественными, в действительности бессознательно извлекаются им из материала, хранящегося в его памяти. Бог, обращаясь к Святой Терезе, говорит ей лишь то, что она сама бессознательно внушает ему сказать. Наши желания, наши опасения, наши заботы, наши познание и наше незнание, наши привычки, привязанности, страсти, потребности, наши надежды, — вот субстанция тех существ, которых мы заставляем нисходить свыше, чтобы освящать наш путь и оказывать нам поддержку. Человек, мысленно усилив, увеличив и улучшив себя самого, прецирует этот продукт воображение во вне, чтобы расширить свои силы путем соединение с таким объективированным „я“. Бог есть этот я-объект. Операция, создающая его, протекает вне сознания. Поэтому „я“ не узнает себя в своем творении; и если ненормальное состояние нервной системы создает в нем достаточно сильную экзальтацию, творение это становится для него не только объектом веры, но также объектом галлюцинации, видение и страха подобно тому, как это бывает в известных случаях с остатками наших восприятий.
Равным образом, нет никакой надобности прибегать к вмешательству сверхъестественных сил для объяснение того воздействия, которое оказывают друг на друга чувства, верования и обряды.
Если допустить, что одно только чувство есть основное явление, то идеи окажутся лишь его интеллектуальным истолкованием. В настоящее время очень распространена теория, сводящая роль интеллекта к преобразованию в представление чувств, которые сознаются нами, но, как таковые, не заключают еще в себе никакой мысли. Мыслить какой-нибудь предмет, объяснять его, значит относить его к какой-либо причине, к какому-либо образцу, к какой-либо цели, понятие о которой уже имеется в нас. Таким образом, для того чтобы объяснить наши чувства, разум старается опереться на некоторое знакомое ему и подходящее к данному случаю начало. а так как наши собственные действия знакомы нам лучше всего, то разум сначала предполагает причину, аналогичную нашим действиям. Затем, по мере того как мы научаемся лучше познавать вещи, он старательно роется в сокровищнице нашей памяти с целью отыскать там объекты к причины, возможно ближе подходящие к действующим в нас чувствам.
Если мы полагаем, что в религиозной области чувства определяются главным образом идеями, то нам нет никакой надобности верить вместе с Паскалем, что божественная благодать внедряет в наше сердце истины, признаваемые интеллектом. Чувство человеческое не есть нечто постороннее интеллекту; поскольку оно является человеческим, оно даже в самых низших своих формах неразрывно связано с пониманием и с идеей. Усилия, направленные на то, чтобы воздействовать на чувства и поведение человека посредством идей, составляют то, что мы называем философией. Самое слово „разум“, в его обычном понимании, имеет в одно и то же время и теоретическое и практическое значение. И кто же решится утверждать, что всякая философия, всякая вера в практическую силу разума есть школьный предрассудок? Мы каждый день испытываем, что известная идея, известная доктрина или система изменяет наши чувства, наши привязанности, наши страсти. Разве не установлен исторически тот факт, что учение Руссо заставило многих людей иначе чувствовать и иначе любить? Не созданы ли многие наши чувства литературой? Опыты внушения доказывают, в какой значительной степени идеи могут быть силами.
И в том случае, если первичным явлением мы считаем обряды, нам не нужно обращаться к сверхъестественной силе, якобы присущей этим актам, для того чтобы выводить из них чувства и верования: достаточно вспомнить о том естественном влиянии поступков на мысли, на которое с такою силою указал еще Паскаль в известных словах: пейте святую воду, слушайте мессы, — „чисто естественным путем это заставит вас верить и смирить ваш ум“.
Наконец, та закономерная эволюция, которую обнаруживают на протяжении веков религиозные явления, рассматриваемые в общей связи их развития, уже сама по себе доказывает, что в данном случае мы не имеем дела с проявлением сверхъестественных влияний. Открытие общего закона эволюции, господствующего в истории мира, устранило теологические доктрины о творении и сохранении вселенной. Тот же вывод напрашивается и относительно религии, раз ее развитие совершается таким образом, что каждый новый момент необходимо, согласно определенному закону, связан с предыдущим. И это действительно вытекает из той картины религиозной эволюции, которую уже удалось набросать современным психологам.
Одним словом, гипотеза сверхъестественной и таинственной причины религиозных явлений, которой требуют, по-видимому, религиозные верования, могла бы удержаться, по крайней мере провизорно, лишь в том случае, если бы применение психологистского метода к объяснению религиозных явлений оставило некоторый не объясненный остаток. Но, несмотря на то, что в такого рода вещах было бы, конечно, всего неосновательнее претендовать на исчерпывающее познание и понимание, с познанием религиозных явлений дело обстоит совершенно так же, как с познанием явлений физических: мы знаем о них достаточно для того, чтобы признать научный метод вполне пригодным для их объяснения. Для нас существует лишь непознанное, а не непознаваемое, лишь необъясненное, а не необъяснимое. Ибо мы объясняем психологически, на основании общих законов человеческой психики, религиозное явление в самой его сущности; и эта сущность необходимо имеется в каждом религиозном факте, каков бы он ни был.
