И однако, даже чисто научное представление о жизни не есть простое отрицание. Это есть утверждение, что существует нечто, для нас неизвестное, проявление чего мы осязаем, хотя само оно ускользает от нашего объективного исследования; Перед нами изнанка вещей, но, конечно, они имеют лицевую сторону. Это отрицательное понятие, чрезвычайно плодотворное в научном отношении, исчезает, а вместе с ним исчезают и доставляемые им условные объяснения, раз мы предположим, что соответствующее положительное бытие вовсе пе существует в действительности.
Изучение вопроса о происхождении наличных видов вызвало развитие теории, которая в настоящее время, по-видимому, подчинила себе всю науку: это теория эволюции. Существенные отличия этой теории от, так называемых, ортодоксальных верований вызвали сначала мысль, что она совершенно противоположна этим верованиям, что „эволюция“ не может означать ничего другого, кроме механизма, слепой необходимости и материализма, тогда как религия неизбежно предполагает провидение, творение, разум, свободу.
Однако та критика, которой сама наука подвергла эту теорию, не замедлила показать, что идея эволюции вовсе не так проста, ясна. и точна, как это казалось с первого взгляда: выяснилось, что она может иметь различный смысл, и что во всяком случае она не является таким безусловным отрицанием идей творения, разума и свободы, как это предполагали раньше. а так как теория эволюции вносит в мир единство, непрерывность, жизнь, гармонию, общий план, чего совершенно не в состоянии была дать теория неподвижности видов, то некоторые ученые и философы стали отстаивать тот взгляд, что эволюционизм, отнюдь не будучи враждебен религиозным идеям, дает о мире и его развитии представление несравненно более грандиозное и достойное божественного творца, чем традиционный догмат относительно множественности неподвижных первоначальных форм. Такое толкование, по правде говоря, выходит из рамок научного значение теории. Но отнюдь не будет преувеличением сказать, что научная идея эволюции, еще более, чем идеи жизни и энергии, есть по существу своему идея незаконченная и, строго говоря, представляет из себя отрицание, предполагающее утверждение.
В настоящее время можно считать установленным, что, так называемый, вид не есть неподвижная и вечная форма бытия. В настоящее время устранено серьезное возражение, которое некогда делали Дарвину: „мы видим, что виды исчезают, но не видим, что они возникают“. Экспериментатору удалось при помощи внезапных изменений или, так называемых, „мутаций“ создать новые виды. Из одного вида может возникнуть несколько, более или менее расходящихся между собой. Таким образом, в принципе ничто уже более не мешает рассматривать все существующие виды, как продукт эволюции.
Каково же значение этой гипотезы?
Эволюционизм неизбежно наталкивается на вопрос о происхождении вариаций. До сих пор не удалось найти для него общепризнанного решения. Теория колеблется между двумя направлениями, из которых каждое опирается на известное число опытных фактов, и которые многие ученые стараются поэтому согласовать и скомбинировать между собою. Согласно одной из этих точек зрения, примыкающей в учению Дарвина, первоначальные изменения совершаются в зародыше. Некоторые из этих изменений сохраняются, усиливаются и превращаются в устойчивые типы. Согласно другой точке зрения, ведущей свое происхождение от Ламарка, существенными причинами изменений являются: влияние среды и усилия животного приспособиться к ней. объединение этих точек зрение вполне допустимо. В самом деле, идея зародышевых изменений отнюдь не исключает идеи влияние среды, точно так же, как эта последняя не исключает идеи зародышевых изменений. Как показывают некоторые опыты 41), приспособление к среде может отразиться на развитии самих воспроизводительных клеток, и, таким образом, зародышевые изменение естественно комбинируются с приспособлением к условиям существования.
Можно ли сказать, что употребляемые в этих объяснениях понятия взятые в их научном значении, имеют положительный смысл?
Доктрина зародышевых изменений объясняет эти последние или своего рода произвольным творением, или же развитием, под влиянием известных обстоятельств, некоторых скрытых, заранее данных свойств. Или развитие или врожденность, — таковы предложенные здесь гипотезы.
Доктрина реакций на воздействия среды предполагает в живом существе или способность усвоить себе определенное направление развития под влиянием однородного действия внешней причины, или способность самопроизвольно изменять себя, приспособляясь к внешним условиям.
Что касается сравнительной устойчивости происшедших изменений, то ее уподобляют привычке, которую живое существо приобретает или само по себе, или под влиянием относительно постоянной среды.
Вопреки своей положительной внешности, понятия творения и приспособления, самосохранения, в действительности лишены здесь всякого положительного смысла, по крайней мере с чисто научной точки зрения. Ибо то, что в этих понятиях есть положительного, является субъективным, неопределенным, неприемлемым для научного изложения. Понятия эти говорят нам, что происхождение живых существ нельзя сравнивать с фабрикацией химических соединений. В действительности они еще более удалены от научного языка, чем понятия старой теории неподвижности видов. Согласно этой последней мир живых существ, подобно миру неорганическому, образован из конечного числа определенных и неизменных элементов, различные комбинации которых создают иерархию классов. Наоборот, если растительный н животный мир живет и развивается не только в каждом из составляющих его индивидуумов в отдельности, но и как единое целое, то он лишь по внешнему виду напоминает собрание материальных предметов, или конечное число неизменных и однородных единиц. Изменение рассматривается здесь, как факт основной; определенность и устойчивость, на которые опирается наука, допускаются лишь провизорно, как нечто совершенно случайное.
Для науки подобного рода понятия представляют только отрицания, только указание на проблемы, ибо они выходят из пределов механической точки зрения. Они наталкивают на мысль об объяснениях, подобных тем, которые сознание дает своим актам. Живое существо, гласят рассматриваемые формулы, хочет поддерживать и расширять свою жизнь; и чтобы достичь этого, оно определяет и видоизменяет себя, сообразно окружающим условиям.
Такие объяснения обыкновенно называются телеологическими. Но по мнению одного проницательного философа42), для того, чтобы согласовать их с фактами, их следует рассматривать, как стоящие над телеологией и над механизмом. Телеология приводит к выводу, что растительный мир ниже животного, а инстинкт ниже разума, тогда как, в действительности, мы имеем здесь три расходящиеся линии развития одной и той же активности. Богатое и разнообразное производство самых различных форм гораздо лучше отвечает идее самопроизвольного творчества, нежели идее цели, установленной заранее и определяющей собою историю ее реализации.
Как бы мы ни относились к этим взглядам, напоминающим спинозистское учение о жизни, не подлежит, по-видимому, никакому спору то обстоятельство, что положительное содержание основных биологических понятий вненаучно, а, следовательно, понятия эти, с научной точки зрения, являются чисто отрицательными.
Это не значит, что наука может устранить их положительный и субъективный смысл, как совершенно бесполезный, вымышленный и чисто словесный придаток. Ибо, превратившись в чисто количественные, точные и объективные, понятия эти утратили бы все свои характерные черты, все то, что позволяет им руководить ученым в его изысканиях и обобщениях. Кант утверждал, что некоторые принципы, лишенные своего конститутивного значения, не давая уже нам никакого познание реальности, сохраняют свое регулятивное значение, т. е. позволяют нам классифицировать явление и организовать опыты так же хорошо, как если бы они давали точное представление о реальной работе природы. Учение это, по-видимому, еще и в наше время приложимо к биологии. Но оно показывает, что наука связана с реальностью, превышающей ее средства исследования.
