Выдыхаю скопившееся в груди напряжение и теперь просто стою под душем, пока внезапно не осознаю, что слишком надолго оставила Хаджиева с Ваней наедине. Однако тут же осуждаю себя за то, что смею не доверять ему, ведь Марат пробыл с моим сыном несколько дней, пока я была в больнице и ничего страшного не случилось.

Убеждаюсь в этом еще раз, когда выхожу из душа и замечаю Марата, который качает Ваню на руках. Мне кажется, я сильно ударилась головой и все это лишь последствие минувших дней стресса. Галлюцинации. Как Марат так быстро нашел с ним общий язык? И почему смотрит на него таким взглядом, что у меня в груди все спирает, а глаза застилает пеленой слез.

— Налей нам чаю, Тата, я скоро приду к тебе на кухню.

Вот так вот просто он разбивает все мои сомнения. Оставляет только один вопрос. Буду ли я счастлива, если вычеркну его из своей жизни?

Марат

Меня удивило то, как быстро Иван доверился мне. А еще я никогда не думал, что отцовство может так взращивать жизнь там, где уже все окаменело от жестокости этого мира. Но среди скал всегда бывают трещины, и моему сыну было достаточно одной, чтобы пробраться в сердце, которое много лет я считал мертвым. Это второй человек, доказывающий мне обратное. Первым стала его мать.

Тата.

Все всегда возвращается к ней. С нее все началось. Порой мне кажется, что с этой женщиной меня связали потусторонние силы. Прокляли. Без какой-либо надежды на иной исход. Моя. Была. Есть. И будет.

Женщина-агония, которую я ненавидел до глубины души и любил, сгорая дотла от потребности обладать ей.

Горю и сейчас, наблюдая, как она теребит в руках керамическую чашку, совершенно не замечая моего присутствия. Всегда любил эти моменты. В них есть особая атмосфера, где она настоящая, искренняя Тата. Без возведенных стен, что она регулярно выстраивает, закрываясь от меня. Но пришло время уступить и сдаться мне. И, если потребуется, я сожгу для этого ад. Я слишком долго боролся за нее. Даже с самим собой. Тогда еще не понимал, но я вел заранее проигранную битву.

— Не понимаю, — Тата первая нарушает тишину, когда наконец встречается со мной взглядом. Блядь. Она расстроена? — Что ты… Как ты… — она выдыхает и поднимается из-за стола, резко выплескивая свою чашку чая в раковину. — Ты провел с ним всего два дня, а в твоей компании он уже не вспоминает обо мне… Он никогда раньше… не засыпал без меня. Даже в ту ночь, когда ты впервые взял его на руки… Ваня не заплакал…

— Я его отец.

Я вижу, как она злится, но черт возьми совершенно не понимаю на что.

— Может объяснишь свою истерику?

— Это не истерика, Марат, я просто… — она запрокидывает голову, уперев руки в бока, прежде чем произнести тише и спокойней: — Просто я боюсь, понимаешь? Боюсь того, какой будет наша жизнь рядом с тобой.

— Вижу, ты продолжаешь убеждать себя в этом.

— И ты удивляешься почему? — она снова повышает голос, и мне становится сложнее держать себя в руках. За последний месяц я и так стал слишком хорошим. И Тата зря сейчас пробуждает то, что ей не понравится.

Шагаю ближе, вынуждая Птичку напрячься и отступать, пока ее задница не врезается в столешницу, а я не оказываюсь над ней.

— Тата, мне казалось, я ясно дал понять свои намерения. Я серьезен как никогда. Я хочу тебя и нашего сына.

Прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы не закончить все эти ебаные разговоры и не запустить пальцы в золотистые волосы, затем набросившись на сладкий рот желанной женщины.

— Я благодарна тебе за то, что ты спас нашего сына, но опять же все это дерьмо случилось из-за тебя… — Тата закусывает губу и, покачав головой, сдается, утыкаясь мне в грудь. Хорошая девочка. — Прости… мне жаль… нужно время… Я еще не успела отойти от шока…

Обхватив ее затылок, я мягко сминаю волосы в кулак и запрокидываю голову так, что приоткрытые губы теперь обжигают мои горячим дыханием.

— Ты можешь бороться с этим каждый день, Тата, но ты моя, черт возьми, моя. — Я провожу большим пальцем по нижней губе и ловлю резкий выдох на подушечке пальца. — Можешь сколько угодно сражаться, но никогда, слышишь, никогда не повышай на меня голос, Птичка. Я буду жить ради вас. Оберегать и никогда не допущу, чтобы кто-то причинил вам вред. Я неидеальный, знаю, только как бы парадоксально это не звучало, со мной вы в безопасности. Я воскрес и больше не позволю убить кому-либо ни себя, ни свою будущую жену, ни ребенка! — Наклонившись, провожу носом по ее мягким губам. — Откажись от мысли, что у тебя есть выбор. Хрен там, Птичка, нет его. Ни у тебя, ни у меня. Или тебе нужно это продемонстрировать?

Ее дыхание становится глубоким и неровным, прежде чем она обретает дрожащий голос:

— Ты знаешь, что мне нужно.

Блядь.

Я накрываю ее губы и без какой-либо прелюдии начинаю трахать ее горячий рот своим языком. Поедать вибрирующие томные всхлипы. Проталкивать их себе в глотку и отвечать утробным рычанием, молясь, чтобы наш богатырь спал крепким сном.

Не прекращая истязать Тату в диком поцелуе, я подхватываю ее под ягодицы и нетерпеливо впечатываю задницей в столешницу, отрываясь от ее губ только тогда, когда мы начинаем задыхаться животными, бесконтрольно исходящими из нас звуками.

Тата судорожно втягивает воздух, но любая попытка заговорить заканчивается фиаско, потому что мои зубы находят ее шею и вонзаются в нежную плоть.

— Черт возьми… — рык вырывается из груди вместе с шумным вздохом. — Как же я скучал по тебе, Тата. — Кусаю за плечо, стаскивая халат, который она успела накинуть, в полотенце она нравилась мне больше и я планировал развернуть ее как подарок. Правда у меня не хватает сил, чтобы быть деликатным, и шелковая ткань уже соскальзывает до молочных бедер. — Такая чертовски вкусная… — спускаюсь укусами до ключицы и до меня вновь доносятся женские стоны, но они прекращаются, стоит мне оторваться и увидеть ее взволнованно вздымающуюся грудь с множеством гематом. Как только Тата понимает причину заминки, она тут же пытается прикрыться халатом, но я не позволяю, окончательно срывая его к херам собачьим. — Никогда не закрывайся от меня, — убеждаю ее прямо в губы и втягиваю их в себя, выпуская с влажным причмокиванием. Я сожру их сегодня. Однозначно!

Толкнув Тату в плечо, вынуждаю ее откинуться спиной на столешницу и… Черт… мне приходится сжать челюсти, когда мои глаза вылизывают растянувшееся передо мной обнаженное тело. Не медля ни секунды, я склоняюсь к ее груди и со стоном втягиваю в рот один сосок. Затем второй. Пальцы впиваются в ее ягодицы, и я требовательно расталкиваю ее бедра, прижимая горячую киску прямо к паху. Мне нравится чувствовать этот жар, и я вжимаюсь в нее своим стояком так, что Тата выгибается, буквально вкладывая в мой рот сочные сиськи, которые я без зазрения совести вылизываю и сосу до вспышек перед глазами. Разрушая себя жаждой, которую не могу утолить, сколько бы не поклонялся ей, с рычанием терзая торчащие чувствительные вершины. Я, блядь, будто добрался до бутылки вискаря после долгой завязки и все не могу насытиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Дьявол! Она лучшее, что я пробовал.

— Марат… — стон и Тата рассыпается подо мной дрожью, вплетая пальцы в волосы, пытаясь хоть на секунду остановить меня, избавить себя от моего одичавшего рта, но это невозможно. Я люблю эти гребаные сиськи. И доказываю ей это своим языком, губами и зубами, но мне приходится оторваться и накрыть ее неугомонный рот своим.

— Тихо, Тата, — хрипло рычу я и проскальзываю языком между ее губ, — не разбуди сына, крикунья, — прижимаюсь к ней и толкаюсь между ее бедер, вынуждая каждую мышцу гореть напряжением. Сука, с ума сводит, заставляет чувствовать себя наркоманом, брошенным в пакет с коксом. У меня нет возможности противостоять ей. И я целую Тату так глубоко, будто пытаюсь добраться до гребаного клада, а она отдает мне все, желая быть съеденной моим ртом. Но, дойдя до чертовой асфиксии, я вновь отрываюсь от нее, едва ли не кончая от вида влажных блестящих губ, сквозь которые хочу толкнуть изнывающий от болезненного стояка член.