Тяжело дыша, обхватываю тонкую шею пятерней и нарочно сдавливаю, вынуждая ее глаза закатится от удовольствия. Что, блядь, она делает со мной. Спускаюсь ниже, царапая пальцами гладкую кожу, минуя плоский дрожащий живот, прежде чем пальцы соскальзывают вниз, мгновенно собирая влагу между ее ног.

— Черт, — цежу я сквозь зубы, вынуждая ее задыхаться от собственной одержимости и желания, неотрывно двигаясь по шелковой от соков плоти. — Блядь, с тебя капает… — сокрушенно выдыхаю я и утыкаюсь лбом в подрагивающий живот, проталкивая палец в горячую киску. Тугую и чертовски мокрую. Свободной рукой сжимаю хрупкую талию, пересчитывая ладонью выступающие ребра и зажмуриваясь от того, как охренительно она чувствуется в моих руках, и будет еще лучше ощущаться на моем члене. От подобной мысли сквозь плотно сжатые челюсти из меня вырывается шипение, и я добавляю второй палец, ускоряя волнообразные движения и разбивая Тату на крик, вдавливая большой прямо в пульсирующий клитор.

Черт ее раздери! Охуенная. Отзывчивая. Моя.

Вынимаю пальцы из истекающей соками киски и нависаю над раскрасневшимся лицом Таты, прежде чем засовываю один палец себе в рот и провоцирую голубые глаза загореться таким же голодом. Идеальная. Такая же порочная и греховная. Сглатываю голодную слюну, когда она, не отводя красивых глаз, берет мою руку и, приблизив к себе, проводит влажными фалангами по раскрытым губам, что судорожно цепляют жалкие клочки воздуха. А стоит ее языку пройтись вдоль и попробовать на вкус то, что сведет ее с ума так же как и меня, я добавляю ей в рот и второй палец.

— Соси, — мой голос звучит гортанно мрачно, но именного этого она хочет от меня. И она сосет. Так яростно, что мой член сейчас заплачет от несправедливости. Тата убивает меня, облизывая мои пальцы с невинным взглядом девственницы.

Нахуй все это. С влажным хлопком вырываю из ее рта пальцы и, резкими движениями расстегнув ремень, освобождаю гребаный стояк.

Тата пытается приподняться, чтобы увидеть свидетельство того, как действует на меня, но я укладываю ее обратно и без какой-либо подготовки толкаюсь между ее ног, одним точным движением врываясь в тугую плоть. Стон. Животный и безудержный. Не знаю ее или мой. Но я нахожу вцепившиеся в мои плечи руки и прижимаю их по обе стороны от Таты, сплетая наши пальцы в замок. Твою ма-а-ать! Как же в ней чертовски хорошо. Настолько, что взвыть охота и я бы сделал это, если бы Тата не опередила меня. Делаю еще один толчок и смыкаю зубы на ее шее, дурея от того, как горячая киска засасывается мой член. С жадностью принимает по самые яйца… Я тоже скучал, милая. Замираю в горячей пульсации, едва не задыхаясь от криков, вырывающихся изо рта проклятой. Ее тело буквально разбивается подо мной, дрожит, выгибается, просит… И я даю ей то, что она так призывно требует, вколачиваясь в нее с влажными шлепками. Агрессивно. Жестко. Безудержно. Будто впечатываю в ее мозг понимание, что она моя и ей придется принять это. И она принимает. Каждое проникновение выбивает из наших тел грохочущие звуки одобрения.

Но как бы прекрасно не звучал ее надломленный голос, мне приходится закрыть этот кричащий рот ладонью, потому что я сдохну, если нам помешает топот маленьких ножек, который я могу даже не услышать. Держа ее рот под контролем, второй ладонью сдавливаю горло и, толкнувшись бедрами, вынуждаю Тату захныкать. Моя. Черт возьми, моя до мозга костей.

— Смотри на меня, Тата, — рычу, когда ее глаза закатываются. — Смотри, блядь. Хочу видеть, как ты кончаешь, — рвано выдыхаю и врезаюсь в нее с новой силой. — Тебе нравится… нравится, как я тебя трахаю, да, девочка? — выхожу и снова вонзаюсь на всю длину. — Ты создана для меня, Тата. Твоя охранительная киска создана для меня. Твои сиськи созданы для моего рта, — склоняюсь и хватаю зубами торчащий сосок, прежде чем всасываю и выпускаю с причмокиванием, а потом вновь возвращаюсь к возбужденному лицу голубоглазой ведьмы.

Слишком глубоко. Горячо и охрененно приятно.

Я уже ни черта не соображаю, врываясь в нее до самой матки. Ударяясь в гребаную точку G, желая сбросить Птичку в темноту, дать ей то, в чем она так нуждается. И я даю, когда довожу Тату до грани, перекрывая доступ кислорода и одновременно трахая ее в диком ритме. Она начинает колотить меня по плечам, но я позволяю ей сделать вдох лишь тогда, когда все ее тело прошибает ударной волной, и мой член взрывается от ее жадной пульсации. Жадные стенки буквально доят мой ствол, засасывая в самый настоящий рай. Запрокинув голову, я совершаю последний грубый толчок и со стоном, похожим на рев, затыкаю ее кричащий рот своим, заставляя нас обоих задохнуться от безумия вырывающегося из наших тел. Шквал удовольствия бьет в самый мозг. Отключает от реальности, но я возвращаюсь к ней, стоит блестящим полуприкрытым глазами Птички показать мне свое наслаждение. Она плачет. Улыбается. Стонет. Ей хорошо и это охранительно радует меня. Потные от сумасшествия, сплетенные в единое целое, мы вновь обретаем друг друга. Волна за волной обрушившийся экстаз распаляет огонь, ослепляет нас и поражает, сбрасывая обоих в порочную темноту. Погружая в туман. Сквозь дымку которого мы находим наше потерянное в сумасшествии дыхание. Оргазм оказывается настолько сокрушительным, что я позволяю себе обессилено упасть и прижать дрожащую подо мной Тату. Но тут же заставляю себя приподняться на локтях и, увидев удовлетворенное лицо любимой женщины, провести костяшками пальцев по щеке, вложив в это движение всю свою ласку. Нежность. Любовь. Рядом с ней мой зверь готов склонить голову. И прямо сейчас он делает это, довольный тем, что только что сделал.

— Ты кончил в меня, Хаджиев! — она принимает попытку нахмурится сквозь блаженную маску, но я еще в ней и еще твердый, поэтому гашу ее слабое раздражение, дернувшись внутри.

— Хочу еще одного ребенка. Хочу пройти все, чего я лишился со своим сыном, — сдавленно прошу ее севшим голосом, замечая, как ее лицо смягчается, а когда распухшие губы дергаются в слабой улыбке, целую их. — Научи меня быть счастливым, Тата. Я забыл, каково это.

Прижимаюсь к ней лбом, водя носом по ее.

— Мы научимся, — шепчет она, прижимаясь с новым поцелуем. — Обещаю, научимся.

Марат

Уже два часа я хожу из стороны в сторону, истаптывая коридор нервными шагами под раздирающие душу крики моей жены. Я злюсь на себя за то, что пообещал ей не присутствовать на родах. Но этого требовала сама Тата, утверждая, что так будет лучше ради ее же спокойствия, поэтому я согласился. По крайней мере, я так думал до того момента, пока сквозь стены не начал чувствовать ее боль. И с каждой секундой мое терпение грозит разорваться на части, что и случается, когда из палаты выходит медицинская сестра, которую я тут же хватаю за плечи, вынуждая с испугом вскинуть голову:

— Вашу мать, почему она так кричит?!

— Это роды, папаша, а не СПА-процедуры. — Она похлопывает меня по плечу, после чего на ее лице появляется ободряющая улыбка. — Успокойтесь.

— Успокоиться, — стиснув зубы, повторяю себе под нос и заставляю себя отпустить персонал.

— Именно. Она умница. Все идёт отлично…

Очередной вопль выворачивает мою душу и, рыкнув, я на полных парах пускаюсь туда, где разрывается криками моя Птичка.

— Нет, нет, нет! — женщина торопливо обгоняет меня и грудью заслоняет проход. Не то чтобы у нее это получилось, но вновь какие-то чудесные силы взывают меня к разуму. — Вам туда нельзя! Если вы не возьмёте себя в руки, Марат Кадырович, мне придётся вызвать охрану.

Блядство! Гребаное блядство! Моя жена орет будто ее режут ножом, а я стою здесь и подыхаю от неизвестности.

— Тогда дайте ей что-нибудь! — рявкаю, раздраженно взъерошивая пальцами волосы. — Блядь! Твою мать! Херня какая-то! — вновь начинаю мерить проклятый коридор шагами и каждый раз дёргаюсь на звук боли моей жены.