Надоели усталые бизнес-вумен, у которых нет времени на всю эту ерунду, надо четвертый ресторан открывать, — и давай просто встретимся на пару часов без романтики.

Достали интеллектуалки-охотницы, которые хотят повторить эпический захват Чубайса Смирновой, почему-то считая, что для этого нужно произносить как можно больше слов типа мета-экзистенциализм и знать, кто такой Кьеркегор.

Пусть они будут для кого-то другого.

Я же хочу выбирать букеты для Сони, которая будет хранить их в своей комнатке. Своими руками варить глинтвейн для нее. Разрабатывать маршрут по самым интересным улочкам и переулкам центра Москвы. Заказывать столик в своем любимом ресторане.

И откладывать гениальные идеи будущих свиданий пока на полки:

— «в следующий раз»

— «когда потеплеет»

— «когда сделаем паспорт и визу»

Хочу целовать ее, такую теплую, мягкую, податливую. С нежными дрожащими губами, ореховыми распахнутыми глазами, пушистыми волосами, в которые можно зарыться лицом и вдыхать ее цветочный сладкий запах.

Хочу прижать ее к себе изо всех сил, обнять, укутать и не отпустить. Чтобы никто не мог обидеть мою Сплюшку. Хочу любить ее долго и нежно, чтобы она закусывала губы от того, что сдерживает стоны, а не в раздумьях, как еще половчее меня оттолкнуть.

И от этого всего меня отделяет одно (не)удачное свидание.

Все зависит только от меня.

Никакого давления, конечно!

Ничего.

Бывало, меня от смерти отделял час, в который все зависело только от моего умения быстро думать.

А уж от потери всего, что я имею, меня отделяли минуты — несчетное количество раз.

Я отлично работаю под давлением.

Решено! Все-таки глинтвейн!

Это был прекрасный день.

Я подарил ей белые каллы, которые все равно пришлось оставить в машине, когда мы пошли гулять. Вот когда мне пригодился взятый по приколу в институте факультатив по непопулярной тогда еще истории Москвы.

Рассказать о фигурах на крыше Ленинской библиотеки, доме Мельникова или башне колдуна Якова Брюса могут многие.

Куда меньше тех, кто расскажет баечку «Теперь вся Москва знает, что ты дурак» про особняк Морозова или о том, где проходит самая настоящая секретная ветка Метро-2.

Но совсем мало тех, кто внимательно и с интересом будет слушать об особняке на Мясницкой, в котором Грибоедов впервые читал «Горе от ума», а теперь поселилась редакция «Аргументов и фактов», или про наводнение 1908 года, после которого Москва тоже может похвастаться мемориальной табличкой с уровнем воды в два метра над набережной.

Глинтвейн пригодился.

Горячий шоколад пригодился бы тоже, но я все-таки не стал брать второй термос.

А зря.

Соня цеплялась за мою руку, упорно отказываясь надевать перчатки, и мне приходилось греть маленькие пальчики в ладонях.

Мы целовались в маленьких двориках, где снег еще лежал так спокойно, будто во всем остальном городе не было уже марта и реагентов, превращавших его в серую кашу на тротуарах.

Мне бы хотелось запомнить этот день таким — сползающий густо-синий сумрак, желтые фонари, совершенно пустые улицы центра после рабочей недели, ее смех, тепло руки, кольнувшее ощущение — вот это и есть счастье. Не так часто удается поймать его за хвост в тот момент, когда оно приходит, обычно осознаешь его только спустя время.

А сейчас поймал.

Держи.

…наверное, это белые каллы приносят мне неудачу…

— Ну что, устала? Идем ужинать? — я поднимаю ее руку и касаюсь губами. Слабая замена всей остальной Соне, которую мне хочется зацеловать с головы до ног, но какую дают — беру и не ропщу.

Про ресторан сначала молчал как партизан. Мало ли какие у нее неприятные воспоминания после того свидания с козлом. Мало ли какие тараканы — вдруг теперь будет бояться, что останется мне должна? Так что я умотал ее прогулками, довел до зверского аппетита и теперь ей ничего не останется, как согласиться.

Тем более, что «Старая деревня», маленькое уютное место без рекламы — кому надо и так знают — совсем не пафосная и не похожа на «Нуово». Люблю здесь обедать, когда приезжаю в главный офис, он тут недалеко. Я пока не включил его в прогулочную программу. Еще рано. Но поделиться любимым местом могу.

— Угу… — бормочет Соня, спотыкаясь на ходу и начиная вертеть головой: — Ты же машину оставил далеко.

Даже не представляю, что у нее в голове. Мы поедем ужинать к ней? Ко мне? По домам? Перекусим в «Крошке-Картошке»?

— Я тебе открою секретное место с белорусской и польской кухней.

— Мммм… — кажется, она колеблется.

— Обещаю, тебе понравится, Сплюшка, — я прижимаю ее руку к своей груди, чтобы ей пришлось подойти поближе, и можно было обнять.

— Я Соня! — возмущается она, но руку не отнимает и прижимается с явным удовольствием.

— А я как сказал? — смеюсь.

Потому что я счастлив.

Кажется, кто-то влюбился.

Она тыкает меня кулаком в плечо и изображает, что ушибла руку. Ну вот, уже перестала бояться и теперь смеется над моими размерами.

Отлично.

И мы идем, ныряем в переулок, а там в маленький дворик, а уж оттуда в арку — пять ступенек вниз, и мы в низком каменном зале, остатках былой роскоши палат восемнадцатого века.

Соня смеется, глаза блестят, она с радостью соглашается и на журек, и на бигос, и на драники, и на все прочее, что тут могут предложить, временами только переспрашивая, из кого это блюдо сделано.

Она не сидит на диетах и, кажется, даже не подозревает, что на свиданиях положено почти ничего не есть, показывая мужчине, что ты пришла вовсе не за этим, а пообщаться с таким потрясающим человеком.

И вообще перед сексом вредно наедаться.

Начинаю подозревать, что мои многочисленные свидания со всеми типами женщин, от которых я еще утром мысленно так щедро отказался, и ее свидания с кавалерами с сайтов знакомств отличаются так же сильно, как мой и ее миры.

В чем-то она, конечно, права с этой разницей между нами. Но это такая ерунда, когда мы начинаем обсуждать фантастику, историю московских зданий, польскую кухню, языки славянской группы, границы Восточной Европы, пути распространения чумы, технологию производства муранского стекла, винтажные елочные украшения, детские воспоминания о Новом Годе и еще тысячу тем. И я великодушно не напоминаю, что нам совсем не о чем поговорить.

И получаю в награду поцелуи сначала еще холодных с улицы губ, а потом все более горячих, почти пылающих, со вкусом перца, насыпанного на крышку хлеба, в котором подают журек.

Ее бедро касается моего, ее руки время от времени задевают меня, когда она тянется за чем-нибудь на столе. Моя Соня — уже моя женщина.

Еще вчера я думал, что везти ее в свою берлогу рановато, а сейчас совершенно не хочется ее куда-то отпускать. Она уже раскрылась мне, мои старания и мое терпение вознаграждены. Я для нее больше не чужой, а если судить по поцелуям, что становятся все дольше, даже ужин можно не заканчивать.

Нам далеко ехать.

Не хочу приводить ее в городскую квартиру. Хочу к себе, в мое логово, в мое сердце.

Соня, Соня…

Как же так получилось, что ты настолько меня зацепила? И почему я этому так рад?

Весь мир кажется невероятно теплым и дружелюбным, расположенным ко мне настолько, что я не сразу понимаю весь масштаб катастрофы, когда над ухом раздается ехидное:

— Привет, дорогой. Какая неожиданная встреча! Пригласишь за стол?

В глазах Сони растет непонимание, я прямо вижу, как со стуком захлопываются все шлюзы, открывшиеся в ее сердце сегодня, и предвижу крайне неприятный разговор.

…тогда я еще не подозревал — насколько…

Каким дивным казался этот день!

Даже такой эксперт по неудачным свиданиям, как я, ни к чему не мог придраться.

Мне интересно, мне весело, я не успеваю заскучать или даже пресытиться, а едва замерзаю — у меня в руках оказывается стаканчик с глинтвейном.