Она мягкая, я утопаю в ней, как в облаке, мне кажется, что с каждым раскачивающим нас движением, меня отпускает еще одна тяжелая мысль, расслабляется еще один натянутый нерв. Толкаюсь в нее, чтобы отдать все напряжение сегодняшнего дня и понимаю, что никуда и никогда ее теперь не отпущу. Буду прятать звон свой в мягкое, в женское.

Да, приходится вспоминать стихи, иначе сейчас никак. Чтобы не оправдываться потом «я слишком сильно тебя хотел, давай второй раз, я не подведу».

Ловлю ее губы, целую шею, сжимаю губами затвердевшие каменные соски, жду стоны, улыбаюсь всхлипам, раскачиваю ее древним вечным ритмом, мягкую, сладкую, теплую.

Ну как тебе сделать еще лучше, хорошая моя?

Останавливаюсь, завожу ладони под ее спину и одним движением, не размыкая нашей связи, переворачиваюсь на спину, устраивая Соню сверху. Она разом насаживается на меня до конца, вскрикивает и упирается ладонями мне в грудь, ощутив в себе действительно всю длину.

Вот так я могу ее трогать, гладить по спине, сжимать задницу, накрывать ладонями грудь вообще без помех. Пока она приспосабливается и пытается найти свой ритм, успеваю немного остыть. Хотя возможность видеть, как подрагивает ее грудь и оглаживать бедра нивелирует это преимущество. Ничего-то я не выиграл.

Кладу ладони на ее бедра, свожу большие пальцы в середине и слегка надавливаю на губки, заставляя их расходиться и открывать главное сокровище. Один палец на клитор, другим рисовать круги на мягком животе — Соня движется вверх-вниз, опираясь на колени и сама регулирует скорость.

— Давай… — шепчу я ей. Она склоняется, щекоча мне грудь волосами, целует меня, а я ускоряю движения пальца. Соня прикусывает мою губу, вцепляется руками мне в плечи, вся сжимается, и когда я еще поддаю бедрами, вдруг стискивает меня невозможно туго, почти больно. По ее телу волнами прокатывается дрожь, она резко вдыхает и замирает — а я нет. И дрожь не затихает, а превращается в судороги, Соня падает мне на грудь и кричит. Кричит прямо мне на ухо.

Но я не жалуюсь.

Это самый лучший звук в мире.

Пока она тихонько вздрагивает от остатков удовольствия, я сжимаю ее руками, притискиваю к себе и делаю несколько быстрых мощных движений, входя в текущую медом и молоком глубину. Хватает совсем немного, чтобы по игле в позвоночнике пробила молния, фейерверком разлетевшаяся в паху.

Никогда не хватало терпения и самодисциплины, чтобы проверить теорию о том, что чем дольше оттягиваешь оргазм, тем он ярче, а тут невольно пришлось — и о, да!

Сколько лет потеряно.

Укладываю свое чудо рядом на кровать и ухожу в ванную.

Когда возвращаюсь, сначала думаю, что она уже заснула, но когда ложусь рядом, Соня открывает сонные глаза.

— Ты обалденный, — говорит она. — Спасибо.

— Спасибо? — изумляюсь я. — Ты сказала спасибо за секс?

— За… оргазм, — смущается она.

— My pleasure, и это действительно было для меня удовольствием, — улыбаюсь я этой дурочке.

Она не откликается, а смотрит серьезно и пытливо, словно хочет о чем-то спросить. Но не спрашивает, а я пока не настаиваю. Мне слишком хорошо.

Просто любуюсь ею. Нет ничего прекраснее удовлетворенной женщины, особенно если в этом есть и твоя заслуга. И уж точно нет ничего прекраснее любимой удовлетворенной женщины. Если бы она была еще и любящей — было бы совсем идеально. Но тогда я бы умер от совершенства этого мира, так что нормально, все в порядке.

— Почему ты так смотришь? — спрашивает Соня.

— Ты красивая, — признаюсь честно.

— Да брось, — морщится она. — Я… — кажется, она спотыкается о слово «толстая», но жалеет меня, старика, не хочет, чтобы я уходил в монастырь и меняет его на: — …Обычная.

Глупая Сплюшка.

Поднимаю отяжелевшую руку и обвожу пальцами контур ее рта:

— У тебя такие красивые губы, — говорю тихо. — Маленькие, идеальной формы. Женщины часто меняют макияжем форму губ, потому что недовольны своей. А тебе не нужно, у тебя идеальные уже есть.

— Правда? — удивляется Соня и, кажется, с трудом подавляет порыв сбегать к зеркалу.

— Правда, — киваю я и глажу ее ушко. — У тебя такие изгибы ушной раковины, что кажется — она сделана из раковины морской. Самой нежной и фарфоровой, что нашлась.

Соня хмыкает и с удивленным лицом щупает свое ухо.

— А еще у тебя маленький симпатичный носик.

— Ну уж нос-то… — возмущенно бормочет Соня.

— У тебя длиннющие ресницы и необыкновенный цвет глаз.

— Обыкновенный, карий!

Я притягиваю ее к себе спиной, обнимаю:

— А какие у тебя сиськи… сейчас расскажу…

Кладу ладони на ее грудь, снова удивляясь и восхищаясь ее нереальной мягкостью.

— Хва-а-а-атит, — стонет Соня, но не отбивается. — А то я сейчас расскажу тебе, какой у тебя красивый…

— Что? — коварно спрашиваю я. — Расскажи!

— Ну нет.

— Некрасивый? — огорчаюсь я.

— Невозможный!

— Ну почему же, я только что доказал, что вполне возможный… И знаешь, что? — Я прислушиваюсь к себе и понимаю, что то, как ее задница трется об этот самый красивый и невозможный, навевает меня на определенные мысли. — Готов повторить.

— Тебе же надо поспать! — ужасается Соня.

— Пожалуй, я готов поменять сон на вторую серию, — говорю задумчиво.

Это не чтобы сильно удивительно, но, пожалуй, давненько не случалось.

— Я тоже хочу спать, — жалобно сообщает Соня, пока мои пальцы медленно, но неуклонно спускаются к ее бедрам.

— Ты на диване поспала, пока я работал, — безжалостно сообщаю я.

Мы все-таки засыпаем, но только через час.

А еще через два меня будит звонок видеофона.

Огромное и горячее, как солнце — то, на чем я спала — сдвинулось подо мной, и я вспомнила — Юл!

Мы с ним…

Как же это было хорошо…

Он подхватил меня, скатившуюся с его груди, и осторожно опустил на подушку.

Потом взял телефон с тумбочки и выругался.

— Что? Кто? — сонно спросила я. — Сколько времени?

— Спи. Девять. Я сейчас.

Он встал и начал натягивать джинсы и футболку.

Без такого источника тепла в кровати спать больше не хотелось.

Я открыла глаза, прижала к груди одеяло и смотрела на него. Иррационально хотелось повиснуть на шее и не отпускать за дверь, где злые волки.

— Ты куда?

— Ольга приехала, — Юл скривился, как будто хлебнул стеклоочистителя. — Сейчас будет большой скандал. Закрой дверь, она звуконепроницаемая. Я быстро.

Насчет волков я была близка.

Я подтянула колени к себе, укуталась. Сидела, не сводя глаз с двери, но из-за нее действительно не было ничего слышно. На цыпочках встала, завернувшись в одеяло, подошла и приложила ухо — ничего.

Отошла, кусая губы.

Поняла, что мне неуютно быть здесь голой. Рисовались картинки, как Ольга сейчас ворвется в спальню, будет тыкать в меня своими наманикюренными пальцами и обвинять… в чем? В чем-нибудь ужасном. Не успела уйти от Влада, уже у Юла в постели, вот шлюха.

Я скинула одеяло и быстро, оглядываясь на дверь, оделась.

Стало чуть спокойнее. Можно было походить по комнате, рассеянно трогая стены. Но в спальне пусто, нечего разглядывать.

Попробовала побить в боксерский мешок, но только отбила пальцы. Он даже не пошевелился.

Почему-то стало не хватать воздуха.

Если комната звуконепроницаемая, может быть, она почти герметичная?

Попробовала открыть окно, но оно было глухим. За плотными шторами открывался вид на внутренний двор — чугунные скамейки, место для костра, выложенное камнями, ничего интересного. Да, вид на втором этаже наверняка лучше.

Вдруг почему-то испугалась, что Юл меня запер, хотя не слышала скрежета замка. Прокралась к двери, взялась за ручку и тихо-о-о-о-о-онько потянула.

— Ты не можешь отказаться от сына! — истерическим визгом ввинтилось в голову.

Ой. Закрыла обратно.

Насчет «быстро» я уже как-то сомневаюсь.

Меня начало потряхивать.